Неурожай, засуха и саранча, поразившие Новороссийский край в 1823–1824 годах, заставили графа Воронцова возглавить борьбу с бедствием, и в числе чиновников, командированных «на саранчу», оказался Пушкин. Возможно, граф имел самые добрые намерения (генерал И. П. Липранди писал, что командировка якобы нужна была, чтобы «…иметь повод сделать о нем [Пушкине] представление к какой-либо награде»), но поэт, смотревший на свою службу как на простую формальность, на жалованье – как на «паек ссыльного», увидел в распоряжении графа желание его унизить. Он говорил друзьям о «кознях графа Воронцова из ревности; думал даже, что тут могли действовать некоторые смелые его бумаги по службе, эпиграммы на управление и неосторожные частые разговоры о религии» (И. Пущин). Или: «В этом предложении он [Пушкин] увидел злейшую иронию, принижение честолюбивого дворянства и вероятно паче всего одурачение Ловеласа, подготовившего свое торжество» (П. Вяземский).
Предписание, полученное Пушкиным от Воронцова, было таково:
№ 7976
22 мая 1824 г.
Одесса
Отделение 1-е
Состоящему в штате моем ведомства
Коллегии Иностранных дел Господину Коллежскому
Секретарю Пушкину
Желая удостовериться о количестве появившейся в Херсонской губернии саранчи равно и том, с каким успехом исполняются меры, преподанные мною к истреблению оной, я поручаю вам отправиться в уезды Херсонский, Елисаветградский и Александрийский. По прибытии в города Херсон, Елисаветград и Александрию явитесь в тамошние общие уездные Присутствия и потребуйте от них сведения: в каких местах саранча возродилась, в каком количестве, какие учинены распоряжения к истреблению оной и какие средства к тому употребляются. После сего имеете осмотреть важнейшие места, где саранча наиболее возродилась, и обозреть, с каким успехом действуют употребленные к истреблению оной средства и достаточны ли распоряжения, учиненные Уездными Присутствиями.
Обо всем что по сему вами найдено будет рекомендую донести мне.
Нов<ороссийский> Г<енерал->Г<убернатор> и П<олномочный> Н<аместник> Б<ессарабской> Области
<Подпись>
Пушкин выехал из Одессы 23 мая. 25 и 26 мая (день своего рождения) он провел в Сасовке Елизаветградского уезда у тамошнего предводителя дворянства и вернулся в Одессу 28 мая, пробыв в командировке 5 дней, хотя для выполнения поручения нужно было не менее месяца. Пушкин, по-видимому, даже не собирался следовать полученному предписанию. По возвращении он якобы представил Воронцову знаменитый стихотворный рапорт о саранче («Саранча летела, летела / И села. / Сидела, сидела, все съела /. И вновь улетела»). Реальность этого рапорта ничем не подтверждена, и, скорее всего, он является не более чем анекдотом. По словам очевидцев, поэт «явился к графу Воронцову в его кабинет. Разговор был самый лаконический; Пушкин отвечал на вопросы графа повторением последних слов его; например: „Ты сам саранчу видел?“ – „Видел“. – „Что ее много?“ – „Много“ и т. д.».
Последствиями командировки стал окончательный разрыв Пушкина с Воронцовым, прошение поэта об отставке (что в его положении опального чиновника могло быть истолковано как мятеж) и высылка его в село Михайловское Псковской губернии.
Еще в марте граф Воронцов писал графу Нессельроде[36], что Пушкина следовало бы перевести куда-нибудь в глубь России, где вдалеке от вредных влияний и лести могли бы развиться его счастливые способности и талант. В Одессе же много людей, которые кружат ему голову своим поклонением, а ведь он «слабый подражатель далеко не почтенного образца» (Байрона). Это послание не имело бы печальных последствий для Пушкина, если бы почти в то же время не вскрыли на почте письмо поэта в Москву, в котором он писал, что берет «уроки чистого атеизма… система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но, к несчастию, более всего правдоподобная».
8 июля 1824 года Пушкин был высочайшим повелением уволен со службы, а 12 июля граф Нессельроде известил генерал-губернатора Эстляндского и Лифляндского, бывшего одновременно губернатором Псковской губернии, что местом ссылки Пушкина назначена Псковщина. 1 августа 1824 года поэт выехал из Одессы в сопровождении Никиты Козлова.
Одесский год был одним из тяжелейших для поэта, хотя в это время имя Пушкина стало известно всей читающей России. Кроме того, южная ссылка оказалась полезной и для его духовного развития: поэт выучил английский и итальянский, занимался испанским, положил начало своей, впоследствии огромной, библиотеке. Он не только читал все новости иностранной литературы, но стал первым знатоком русской словесности и задумал ряд статей о Ломоносове, Карамзине, Дмитриеве и Жуковском.
Под влиянием коммерческого духа Одессы и того обстоятельства, что публикация «Бахчисарайского фонтана» дала возможность выбраться из долгов, Пушкин пришел к убеждению, что литература может дать ему материальную независимость. Сначала он называл такой взгляд циничным, но позднее изменил свое мнение: «Я пишу под влиянием вдохновения, но раз стихи написаны, они для меня только товар».
Число лирических произведений, написанных Пушкиным в Одессе, невелико: он был поглощен работой над «Онегиным» и «Цыганами» (причем самые идиллические строфы создавались в наиболее драматичные моменты одесской жизни). «Онегина» автор называл романом в стихах «вроде Дон Жуана»; в нем он «забалтывается донельзя», «захлебывается желчью» и не надеется, что цензура пропустит роман, отчего и пишет «спустя рукава»; но постепенно увлекается работой и, окончив вторую главу, приходит к убеждению, что это будет лучшее его произведение. Уезжая из Одессы, он увозит с собою третью главу романа и неоконченных «Цыган».
Вообще, «месяцы пребывания в Одессе напоминали авантюрный роман: общение с политическими заговорщиками и раскинутая вокруг него шпионская сеть, любовь и ревность, сиятельный преследователь и помощь влюбленных женщин, планы бегства за границу, а на заднем плане – лица всех социальных состояний и национальностей, включая «корсара в отставке», мавра Али в красных шароварах и с пистолетами за поясом, в обществе которого Пушкин любил бывать, – пишет Ю. Лотман. – Теперь декорации менялись: перед Пушкиным снова лежала дорога».
9 августа Пушкин явился в Михайловское-Зуево, где жила его семья. Его приняли сердечно, но вскоре родной дом обернулся тюрьмой – отец поэта взял на себя обязанности по надзору за сыном. Надежда Осиповна и Сергей Львович стали страшиться влияния опального поэта на сестру и брата. Между отцом и сыном то и дело вспыхивали ссоры, и наконец произошла тяжелая сцена (много позднее Пушкин описал ее в «Скупом рыцаре»): «отец мой, воспользовавшись отсутствием свидетелей, выбегает и всему дому объявляет, что я его бил, потом – что хотел бить. Перед тобой, – пишет поэт Жуковскому, – я не оправдываюсь, но чего же он хочет для меня с уголовным обвинением? Рудников сибирских и вечного моего бесчестия?»
В конце концов, родные Пушкина уехали в Петербург, а Сергей Львович отказался наблюдать за сыном, который остался в ведении местного предводителя дворянства и настоятеля Святогорского монастыря. Пушкин, который так любил веселье, толпу, разговоры и пирушки, остался в Михайловском один, в обществе няни Арины Родионовны.
Его единственным развлечением стали визиты в соседнее Тригорское к Прасковье Осиповой и ее многочисленному семейству. Эта умная, прекрасно образованная сорокалетняя женщина владела несколькими иностранными языками, следила за литературой, и в библиотеку Тригорского попадали не только русские, но и европейские книжные новинки.
С Осиповыми у Пушкина завязались тесные отношения, а с Прасковьей Александровной его на всю жизнь связала теплая дружба. В Тригорское приезжала и племянница Осиповой, Анна Керн, которую в шестнадцать лет выдали замуж за пожилого генерала. К моменту приезда в Тригорское она разошлась с мужем и пережила несколько сердечных увлечений, здесь же ее ждал бурный роман с Пушкиным, для которого Керн одновременно и «гений чистой красоты», и «одна прелесть», и «милая, божественная», и «мерзкая», и «вавилонская блудница».
Жизнь в Михайловском резко контрастировала с тем образом жизни, который до сих пор Пушкин вел. Быт поэта не имел ничего общего с обычными «помещичьими» заботами, и даже такие занятия дворянина в деревне, как охота, были исключены из его существования. Это была ссылка, хоть и «домашняя», и порой она делалась настолько невыносимой, что Пушкин начинал обдумывать планы бегства за границу через Дерпт, строя невероятные проекты операции мнимого «аневризма в ноге» и т. п. Вынужденное одиночество, материальные затруднения, отсутствие развлечений, однообразие дневного распорядка превращали его жизнь в пытку. П. Вяземский писал: чтобы вынести ее, надо быть «богатырем духовным», и серьезно опасался, что Пушкин сойдет с ума или сопьется.
Тем более волнующими событиями были посещения Михайловского лицейскими друзьями поэта. Первым к Пушкину приехал И. Пущин (11 января 1825 года). Визит к опальному поэту требовал мужества, но Пущин был не из пугливых: 14 декабря он показал себя на Сенатской площади как хладнокровный и деятельный руководитель восстания (высочайшим указом Николая I его приговорили к двадцати годам каторги). Пущин заметил в поэте перемену к лучшему: Пушкин стал «серьезнее, проще, рассудительнее». В апреле Пушкина посетил А. Дельвиг, и также отметил, что поэт очень изменился.
Пребывание в Михайловском оказалось не только плодотворным для Пушкина-поэта, но и спасительным для него как человека. Основной сферой деятельности в это время стало творчество. И как ни интенсивно Пушкин работал в Кишиневе и Одессе, в Михайловском, в особенности в зимнее время, он читал и писал по крайней мере вдвое больше прежнего. С раннего утра до позднего обеда он сидел с пером в руках в единственной отапливаемой комнатке Михайловского дома, читал, делал заметки, а по вечерам слушал и записывал сказки своей няни и домоправительницы Арины Родионовны. И. Пущин вспоминал: «Комната Александра была возле крыльца. В этой небольшой комнате помещались кровать его с пологом, письменный стол, шкаф с книгами и проч. Во всем поэтический беспорядок, везде разбросаны бумаги, всюду валялись обкусанные, обожже