А в это время разгоралась литературная слава Михаила Булгакова. Алексей Толстой требовал: «Шлите побольше Булгакова!» И очерки писателя приходили не реже одного раза в неделю. Булгаков простодушно печатался в «Накануне», получал хорошие гонорары, но нарастало чувство беспокойства: «Мои предчувствия относительно людей никогда меня не обманывают. Никогда. Компания исключительной сволочи группируется вокруг «Накануне». Могу себя поздравить, что я в их среде. О, мне очень туго придется впоследствии, когда нужно будет соскребать накопившуюся грязь со своего имени… Железная необходимость вынудила меня печататься в нем. Не будь «Накануне», никогда бы не увидели света ни «Записки на манжетах», ни многое другое, в чем могу правдиво сказать литературное слово…»
С работой в «Накануне» связана анекдотическая история, которая сделала Булгакова знаменитым не только в литературных кругах. Когда открылась первая Всероссийская сельскохозяйственная выставка, редакция «Накануне» заказала писателю обстоятельный очерк. Целую неделю Михаил Афанасьевич ездил на выставку, проводя там помногу часов. По окончании работы он принес в редакцию превосходный очерк «Золотистый город», который был напечатан на самом видном месте. И вот наступил день выплаты гонорара.
Далее приведем свидетельство очевидца: «Великодушие Калменса[42] не имело границ: он сам предложил Булгакову возместить производственные расходы: трамвай, билеты. Может, что-нибудь еще, Михаил Афанасьевич?
Счет на производственные расходы у Михаила Афанасьевича был уже заготовлен. Но что это был за счет… Всего ошеломительней было то, что весь гомерический счет на шашлык, шурпу, люля-кебаб, на фрукты и вина на двоих.
На Калменса было страшно смотреть… Белый как снег, скаредный наш Семен Николаевич Калменс, задыхаясь, спросил – почему счет за недельное пирование на двух лиц?..
Булгаков невозмутимо ответил:
– А извольте-с видеть, Семен Николаевич. Во-первых, без дамы я в ресторан не хожу. Во-вторых, у меня в фельетоне отмечено, какие блюда даме пришлись по вкусу. Как угодно-с, а произведенные мною производственные расходы покорнейше прошу возместить.
И возместил!..»
С того дня вся редакция смотрела на Булгакова с восторгом. Он был тогда в зените славы. Наступила насыщенная и суматошная жизнь, часто ходили в гости, на банкеты, концерты, в театры. Зимой катались по Москва-реке на лыжах.
Булгаков много писал, читал свои произведения на литературных вечерах. М. Волошин так оценил его: «…как дебют начинающего писателя его можно сравнить только с дебютами Толстого и Достоевского».
В 1924–1925 годах Булгаков был широко известен как автор сатирических повестей «Дьяволиада» и «Роковые яйца». Однако литературные – не журналистские – дела шли все хуже и хуже. Повести подвергались цензуре, их возвращали из редакций. Пьесы требовали переписывать и делать их более идеологически выверенными.
Первый роман Булгакова «Белая гвардия» появился в журнале «Россия» в 1924 году, однако полный текст произведения был опубликован в Москве в 1966 году. На основе романа «Белая гвардия» после долгих мытарств была создана и поставлена пьеса «Дни Турбиных» (изначально она называлась так же, как роман, но в угоду цензуре название пришлось изменить), которая с огромным успехом шла на сцене МХАТа с 1926 года.
Мемуаристы утверждают, что это была любимая пьеса Сталина. В. Некрасов пишет: «известно, что спектакль "Дни Турбиных" по пьесе М. Булгакова Сталин смотрел… 17 раз! Не три, не пять, не двенадцать, а семнадцать! А человек он был, нужно думать, все-таки занятой и театры не так уж баловал своим вниманием, он любил кино… а вот что-то в "Турбиных" его захватывало и хотелось смотреть, скрывшись за занавеской правительственной ложи».
Л. Белади и Т. Краус считали иначе: по их мнению, Сталин защитил «Дни Турбиных» от критиков, потому что эта пьеса, по его мнению, демонстрировала непобедимую силу большевизма. По той же причине он осудил пьесу «Бег» в 1929 году, поскольку она, как считал Сталин, была попыткой вызвать жалость к эмиграции.
В те же годы Булгаков написал повесть «Собачье сердце» (она увидела свет только в 1987 году). Издатели отказались от нее: «Это острый памфлет на современность, печатать ни в коем случае нельзя». Именно за рукописью этой повести пришли с обыском во флигель, где жил Булгаков со своей новой женой. Тогда же сотрудники ОГПУ изъяли «Послание евангелисту Демьяну»:
Ты сгустки крови у Христа
Копнул ноздрей, как толстый боров,
Ты только хрюкнул на Христа,
Ефим Лакеевич Придворов…
Это была отповедь поэту Д. Бедному, автору поэмы, в которой Христос представлен пьяницей и развратником. Многие считали, что отповедь Бедному дал Есенин.
А ведь шла всего лишь середина 1920-х годов – время относительно благополучное. Булгаков печатался, им интересовались театры, он еще не попал в положение загнанного волка. Тем не менее, его очень беспокоили отобранные дневники. Писатель хорошо помнил времена, когда за любую крамольную бумажку запросто ставили к стенке и белые, и красные, и зеленые, и петлюровцы, и махновцы.
После первого в своей жизни обыска Булгаков отправился в Ленинград – его пригласили выступить на писательском вечере. Так в мае 1926 года состоялось знакомство Булгакова с Ахматовой. Тогда на вечере вместе с ним выступали Л. Борисов, Евг. Замятин, М. Зощенко, В. Каверин, Б. Лавренев, Н. Никитин, Ф. Сологуб, Н. Тихонов, А. Толстой, К. Федин и Анна Ахматова – часть из них разделила судьбу Булгакова.
В общем, середина 1920-х оказалась взлетом литераторской карьеры Булгакова. Станиславский поставил «Дни Турбиных» – спектакль потрясающий, потому что все еще жило в памяти у людей (лишь отзыв Луначарского звучал диссонансом: «Пьеса исключительно бездарная»), вахтанговцы давали «Зойкину квартиру», Ленинградский БДТ просил «Роковые яйца». Начинала складываться сатирическая феерия «романа о дьяволе» – появилось «Копыто инженера», которое стало логическим продолжением «Дьяволиады» и «Собачьего сердца».
Все шло неплохо. А вот весной 1929 началось! Все пьесы Булгакова – и «Дни Турбиных», и «Бег», и «Зойкина квартира» – сняли со сцен театров. Было запрещено издание «Записок на манжетах», переиздание сборника «Дьяволиада», изъята рукопись повести «Собачье сердце», запрещено публичное исполнение «Похождений Чичикова», прервана публикация романа «Белая гвардия». В марте 1930 года запретили к постановке «Кабалу святош» («Мольер»).
Булгакова публично и организованно громили коллеги-писатели, дружно обзывали «новобуржуазным отродьем, брызжущим отравленной, но бессильной слюной на рабочий класс и его коммунистические идеалы», обвиняли в том, что он «оболгал людей, строящих новое общество», называли его творчество «злопыхательством и оголтелым мещанством». Имя Булгакова бросились шельмовать в периодике, в энциклопедиях («весь творческий путь Б. – путь классово-враждебного советской действительности человека; Б. – типичный выразитель тенденций «внутренней эмиграции» – «Литературная энциклопедия»).
В 1928 году Булгаков уничтожил ранний вариант своей иронической театральной прозы, называвшейся: «Премьера». Он писал об этом Е. И. Замятину: «И все 20 убористых страниц, выправив предварительно на них ошибки, вчера спалил в той печке, возле которой вы не раз сидели у меня. И хорошо, что вовремя опомнился. При живых людях, окружающих меня, о направлении в печать этого опуса речи быть не может».
Одно время Булгаков коллекционировал отзывы, самые гнусные даже вывешивал на стене. Но когда их число достигло 298, стал плохо спать, у него начался нервный тик. Брату в Париж он написал: «Я обречен на молчание и, очень возможно, на полную голодовку. Барахло меня трогает мало. Ну, стулья, чашки, черт с ними. Боюсь за книги! Без них мне гроб».
Писателям вторили театроведы: «Театр Чехова стал театром Булгакова – апостола российской обывательщины». «Дни Турбиных» – одна из любимейших вещей театральной публики – вызывала сплошное улюлюканье критики. Считалось, что автор показывает революцию не с «той» стороны. Он, видите ли, «уютно устроившись в интерьере барской квартиры, смотрит на все через кремовые занавески», поскольку сам – скрытый белогвардеец.
Поэт Александр Безыменский обратился к Художественному театру с «Открытым письмом», где писал, что МХАТ, поставив «Дни Турбиных», дал «пощечину» памяти «тысяч наших растерзанных братьев и мне, поэту и рядовому большевику». Лидия Яновская, исследователь творчества Булгакова, подобрала в свое время целый букет подобных высказываний. Писали так: «Художественный театр получил от Булгакова не драматургический материал, а огрызки и объедки со стола романиста» (М. Загорский); «Пьеса политически вредна, а драматургически слаба», «Это объективно "белая агитка"» (О. Литовский); «Белый цвет выпирает настолько, что отдельные пятнышки редисочного цвета его не затушевывают» (А. Орлинский); «Автор одержим собачьей старостью» (В. Блюм); «Пьеса как вещь – мелочь» (С. Асилов) и т. д.
«Дни Турбиных» были возобновлены только в 1932 году. Больше ни одна пьеса не пошла на сцене при его жизни. Ни одной своей строки он больше не увидел в печати – даже роман о Мольере с согласия М. Горького (до этого не раз помогавшего Булгакову) был отклонен. Пьеса «Мольер» была снята после нескольких представлений в связи с развернувшейся в январе-феврале 1936 года газетной кампанией против «формализма», санкционированной лично Сталиным.
Утратив надежды на благополучный исход литературной борьбы за собственное существование, Булгаков послал в правительство ходатайство об изгнании за пределы СССР. Его текст приводится ниже почти полностью:
«Михаил Афанасьевич Булгаков.
Письмо правительству СССР
Письмо Правительству СССР
Михаила Афанасьевича Булгакова
(Москва, Пироговская, 35-а, кв. 6)
Я обращаюсь к Правительству СССР со следующим письмом: