ских девушках надо жениться». – «Вы шутите», – ответил художник, который считал, что всегда владеет ситуацией.
В Риме артисты балета жили в отеле «Минерва». Дягилев же, Пикассо, Кокто и Мясин, с которыми художника связывали приятельские отношения, остановились в гостинице «Россия». Пикассо встречался с Ольгой ежедневно. Они подолгу бродили вдвоем по Вечному городу.
Ольге нравился Пикассо, но она не спешила отвечать на бурные чувства художника. Танцовщица понимала, что карьеру в балете ей уже не сделать, что ей уже 26 лет и пора подумать об устройстве домашнего очага. Но получится ли из Пикассо с его богемным прошлым верный и заботливый муж? «Может ли художник быть серьезным человеком?» – допытывалась у Дягилева мать Ольги, узнав о том, что ее дочь собирается выйти замуж за парижанина, да еще художника. «Не менее серьезным, чем балерина», – отшучивался тот.
Тем временем прошла премьера «Парада». Несмотря на нерадушный прием публики, Дягилев повез постановку в Мадрид и Барселону. За балетом (точнее, за Ольгой) отправился и Пикассо. Он много рисовал, и в основном ее. Причем балерина, которая не любила непонятные ей эксперименты в живописи, требовала изображать ее в сугубо реалистической манере: «Я хочу узнавать свое лицо».
Летом Пикассо приехал в Барселону к матери и представил ей свою будущую жену.
Донья Мария тепло приняла русскую девушку, посмотрела пару спектаклей с ее участием, но решила предупредить: «Мой сын создан только для самого себя и ни для кого другого. С ним не может быть счастлива ни одна женщина». Ольга решила, что это обычное преувеличение, надеясь на свой твердый характер, – Пикассо выглядел совершенно влюбленным. В Барселоне художник написал ее очередной портрет с мантильей на голове, который подарил матери.
К сожалению, любовь не может ни остановить, ни изменить ход исторических событий.
Первая мировая война была еще не закончена. Франция пыталась залечить раны, перевести дух после кровавых дней Соммы и Вердена. Париж ожил, бросился наверстывать упущенное. Войска США, вступившие в войну на стороне Антанты, стали прибывать во Францию. Начиналось американское «омолаживание» старой Европы. Ромен Роллан писал: «Все нашли выход и ринулись к нему: дансинги, спорт, путешествия, курильни, самки, – наслаждения, игра, забвение – бегство, бегство…» Художников и поэтов в кафе и на бульварах вытеснили иностранные туристы. Бестолковая полунищенская жизнь новаторов прошлых лет стала вызывать интерес людей, игравших в богему. Изменились и симпатии-антипатии художественной богемы Парижа. Она резко «полевела». Этому способствовала русская революция. Новая Россия вызывала огромный интерес. Эренбург писал: «Пикассо обнял меня и сразу заявил: "Ты знаешь, мое место там. Что мне делать во Франции мосье Мильерана?"» В это же время Альбер Глез выставил панно «Проект росписи одного из московских вокзалов». Поэт Сальмон прочитал Эренбургу поэму, озаглавленную русским словом «Приказ», Диего Ривера интересовался, как ему пробраться в Россию, а Леже мечтал работать в московском театре.
Творчество Пикассо тоже претерпевает изменения. Но если до 1917 года деление на периоды по признаку метода, манеры более или менее оправданно и удобно, то дальше оно теряет смысл, поскольку методы художника бесконечно варьируются, применяются одновременно и параллельно. Клод Руа вспоминал: «В день, чем-то для него омраченный, он мастерил рыбу, – получалась мрачная рыба, рыба-тоска, рыба-ужас… Почти все, что делает Пикассо, есть показатель температуры и освобождение… Среди холстов Пикассо есть такие, которые сделаны буквально тремя взмахами черпака, но я бы не советовал слишком долго оставаться наедине с ними в сумерки: они заразительны в высшей степени, они вас свалят с ног, вы будете охвачены самой черной, самой едкой, самой бешеной тоской, вы будете нокаутированы. И есть у Пикассо среди рисунков, сделанных в две минуты, вещи иного рода: простой арабеск, выполненный цветными карандашами, быстрый набросок на литографском камне. Но как они согревают, сколько в них радости, света, чувства довольства!»
Теперь оформление спектаклей Дягилева имело успех. Он доказал, что кубистские условности могут органически жить на сцене, хорошо сочетаться с пластикой андалузского народного танца или со старинной итальянской комедией дель арте.
Параллельно с этими изменениями в кубизме Пикассо исчезают урбанистические мотивы и ассоциации с царством машин. Его привлекает уже не индустриальный город, а южные, морские края. Он начал писать картины, воспроизводящие формы открытого окна, из которого видно то, что происходит снаружи.
В 20-х годах Ле Корбюзье еще пел дифирамбы «прямому углу», а Пикассо уже успел охладеть к его эстетике. Стремление товарищей-кубистов к математической рациональности, расчету, техницизму не получило никакого отклика в душе художника.
Окрыленный успехом Дягилев со своим балетом отправился в Латинскую Америку. Ольга решила остаться с Пикассо. Выбор сделан. Многие друзья отговаривали Пикассо от брака с Ольгой, считая, что он будет неудачным. Художник не внял их советам.
Вернувшись во Францию, они поселились в маленьком доме в парижском пригороде Монруж – со служанкой, собаками, птицами и тысячью разных мелочей, которые везде сопровождали художника. Пока они жили почти в деревне, Маршан Поль Розенберг подыскивал им квартиру в самом Париже. Им было хорошо вдвоем. Она неплохо говорила по-французски, хотя и с сильным русским акцентом. Он рассказывал ей длинные фантастические истории и продолжал много работать, обычно по ночам. Однажды, разбуженный немецкой канонадой, Пикассо не нашел чистого холста и стал писать натюрморт с гитарой и бутылкой порто прямо на подвернувшейся ему под руку картине Модильяни. Именно в Монруже он написал знаменитый «Портрет Ольги в кресле», который сейчас выставлен в парижском музее Пикассо. Глядя на фотографию, сделанную в момент позирования для этой картины, посторонний наблюдатель легко заметит, что художник слегка приукрасил свою будущую жену.
12 июля 1918 года в мэрии 7-го парижского округа прошла церемония бракосочетания Пабло Пикассо и Ольги Хохловой. Оттуда они отправились в русский собор Александра Невского на улице Дарю, где состоялось венчание. На свадьбе присутствовали почти все друзья Пикассо: Дягилев, Аполлинер, Кокто, Гертруда Стайн, Матисс. Пабло был убежден, что женится раз и на всю жизнь, и поэтому в их брачный контракт включили пункт об общности имущества. Таким образом, в случае развода все имущество (включая все картины и скульптуры) делилось пополам.
После свадьбы молодожены поселились в большой квартире в самом центре Парижа на улице Ла Боэти. Рядом находилась галерея, где выставлялся Пикассо. Ольга с первого дня вжилась в роль хозяйки и принялась обставлять квартиру, руководствуясь собственным вкусом.
Пикассо ограничился тем, что навел беспорядок в мастерской этажом ниже, разложив коллекцию разных предметов и расставив вдоль стен свои картины и полотна Ренуара, Матисса, Сезанна, Руссо.
Теперь, когда Пабло стал знаменит и денег хватало не только на необходимое, но и на капризы, он оставался весьма непритязательным в быту. Пикассо не возражал, когда Ольга покупала себе дорогие наряды, но сам предпочитал ходить в одном и том же костюме. Деньги он тратил на приобретение всевозможных экзотических вещей, подстегивавших его воображение, и щедро помогал неимущим собратьям по цеху. Последнее Ольге не слишком нравилось. Она надеялась вести светскую жизнь, приличествующую супруге признанного живописца. Ей нравились обеды в дорогих ресторанах, приемы, балы, которые устраивала парижская знать. Новоявленная аристократка была так настойчива, что ей даже удалось на какое-то время добиться желаемого и заставить мужа вести жизнь светского льва, а заодно и оттеснить «неподобающих» друзей.
В сентябре 1918 года Дягилев повез «Парад» в Лондон. Поскольку он собирался там работать над новым балетом «Трикорн» в постановке того же Мясина, Пикассо, который написал для нового спектакля эскизы декораций и костюмов, захватив жену, тоже поехал с ними. Они жили вместе с труппой в дорогом отеле «Савой» и по вечерам ходили с одного приема на другой. Пикассо вместе с молодой супругой повсюду оказывался в центре внимания и постепенно втягивался в вихрь светской жизни. Он заказал себе множество туалетов, носил золотые часы в кармашке своего жилета, не пропускал ни одного званого обеда. В течение нескольких недель человек, который до этого времени вел богемную жизнь, стал настоящим денди, таким же, как его друг Стравинский.
Надо признать, что, превратившись в салонного льва, Пикассо не утратил своей нечеловеческой работоспособности, стремления к совершенству. Он написал портреты Дягилева, Стравинского, Бакста, Кокто. На литографии, которая была использована для пригласительного билета на его выставку, он в очередной раз изобразил Ольгу.
Практически безупречное совершенство многих из рисунков тех лет напоминало бы работы Энгра, если бы в них не присутствовал карикатурный акцент. Художник словно следовал совету Ван Гога, который писал в письме брату Тео: «преувеличивай самое существенное». В те годы Пикассо заявил: «Искания в живописи не имеют никакого значения. Важны только находки… Мы все знаем, что искусство не есть истина. Искусство – ложь, но эта ложь учит нас постигать истину, по крайней мере ту истину, какую мы, люди, в состоянии постичь».
Постепенно необузданная художественная натура Пикассо взбунтовалась; художнику надоела великосветская и насквозь снобистская жизнь, которую ему приходилось вести. С одной стороны, впитанное с молоком матери, понятное каждому испанцу стремление иметь дом, жену, детей. С другой стороны, Пабло чувствует себя стреноженным, Минотавром, запертым в Лабиринте условностей, которые мешают его творчеству. Он хотел оставаться абсолютно свободным человеком и был готов во имя этого пожертвовать всем остальным.
Теперь Пикассо – признанный мэтр. Его наперебой приглашают в салоны. И, с удовольствием надевая безупречный смокинг, он по-прежнему не относится к своим одеяниям всерьез – они были и остаются для него частью маскарада, мистификации, даже эпатажа. Однажды на балу у графа де Бомонт Пикассо произвел фурор, явившись в блестящем костюме матадора. Он полон сил, у него фешенебельная мастерская на улице Ла Боэти. Пикассо не желает быть «прирученным» художником, он всегда поступает наоборот. Не дает ни малейшей потачки публике, презирает ее.