В гражданскую войну Кондрусев — командир взвода в 65-м стрелковом полку 8-й стрелковой дивизии.
После советско-польской войны — командир роты в 391-м стрелковом полку 44-й стрелковой дивизии.
С мая 1931 года, после окончания Стрелково-тактических курсов «Выстрел», — командир 132-го Донецкого полка 44-й стрелковой дивизии.
В «финскую» войну — командир 62-й стрелковой дивизии, а с марта 1941 года кавалер двух орденов Ленина Кондрусев — командир 22-го механизированного корпуса КО ВО.
Всё — весьма типично…
Тема командиров РККА по сей день не относится к полно и объективно освещенным, хотя она и достаточно замусолена грязными пальцами «историков». Я уже писал, что знакомство со служебными биографиями тысяч советских генералов времён войны полностью опровергает разного рода инсинуации на их счёт. Но вот ещё одна иллюстрация недобросовестного подхода к теме…
На странице 467-й своей книги «22 июня…» Марк Солонин приводит извлечение из письма командарма И.П. Белова наркому обороны К.Е. Ворошилову от 7 октября 1930 года, которое Белов направил в Москву из Германии, где он был в служебной командировке.
Вот фрагмент Солонина:
«…когда смотришь, как зверски работают над собой немецкие офицеры от подпоручика (лейтенанта? — С.К.) до генерала, как работают над подготовкой частей, каких добиваются результатов, болит нутро от сознания нашей слабости. Хочется кричать благим матом о необходимости самой напряженной учебы — решительной переделке всех слабых командиров… [71, с. 272]».
Номер 71 в библиографии Солонина — это сборник документов «Фашистский меч ковался в СССР» издания 1992 года (составители Д.Л. Дьяков и Т.С. Бушуева). Название этого сборника провокационно и лживо, однако это — интересный источник, поскольку он содержит документы. И, знакомясь там с письмом Белова, обнаруживаешь, что М. Солонин его при цитировании недобросовестно усёк, заменив отточием конец приведённого в сборнике 1992 года фрагмента письма Белова.
Вот он:
«Хочется кричать благим матом о необходимости самой напряжённой учебы — решительной переделки всех слабых командиров в возможно короткие сроки. <…>
Мы имеем прекрасный человеческий материал в лице нашего красноармейца; у нас неплохие перспективы с оснащением армии техникой. Нужны грамотные в военно-техническом отношении командиры, мы должны их сделать — в этом одна из задач сегодняшнего дня. <…>
В немецком рейхсвере неисполнения приказа нет».
Как видим, Белов, крайне высоко оценивая рвение офицерского корпуса рейхсвера, не так уж и низко оценивает потенциал самой РККА на всех её уровнях — от красноармейца до высших командиров.
К тому же надо помнить о том, чем была в 1930 году РККА и чем был рейхсвер.
Рейхсвер на рубеже 20 — 30-х годов был высокопрофессиональной структурой со строго ограниченной условиями Версальского договора численностью — сто тысяч человек. Это было нечто вроде огромной «кадрированной» воинской части, костяк которой составляет командный состав и которая при необходимости развёртывается в полноценную часть (в случае рейхсвера — в массовую армию).
Унтер-офицер рейхсвера готовился как будущий офицер этой массовой армии, рядовой — как унтер-офицер или тоже офицер. При этом личный состав рейхсвера комплектовался за счёт не всеобщей воинской обязанности, а за счёт строгого отбора.
Офицерский же корпус рейхсвера в 1930 году состоял практически полностью из лучших профессиональных, кадровых, специально и тщательно отобранных боевых офицеров с огромным опытом Первой мировой войны. Причём офицеров относительно молодых (то есть честолюбивых), способных руководить в перспективе массовой армией. Ведь рейхсвер с самого начала мыслился немцами как своего рода «концентрат» будущего вермахта, задачей которого должно было стать не просто возрождение военной мощи Рейха, но и решение масштабных задач решительного реванша за поражение в Первой мировой войне.
Стоит ли удивляться тому, что такой офицерский корпус в 1930 году землю носом рыл и «зверски» работал над собой, готовясь к «великим свершениям»?
А что такое была РККА образца 1930 года? Полумилиционные формирования в стране, которая к тому времени даже не определилась с ближайшими задачами развития, где одна часть руководства, как Бухарин, призывала: «Обогащайтесь!», а другая, как Сталин, предупреждала: «Нам надо за десять лет пробежать дистанцию длиной в век, иначе нас сомнут»…
Рыхлость, разболтанность тогдашнего общества, отсутствие его единства в тот момент, наличие серьёзных внутренних сил, враждебных новой власти, обуславливали и рыхлость армии, лишь начинающей формироваться по-настоящему и не имеющей ещё полноценного профессионального офицерского корпуса. Недаром Белов подчёркивал, что в рейхсвере неисполнение приказа невозможно — в отличие от тогдашней РККА.
Но это было в 1930 году. И хотя настоящая кадровая армия — по свидетельству, например, маршала Жукова — начала создаваться лишь в 1939 году, к 1941 году в стране имелся неплохой командный потенциал как в войсках, так и в запасе.
Солонин же, шулерски «цитируя» Белова, пытается создать у нас впечатление, что и перед войной «зверски» работавшим над собой блестящим офицерам вермахта противостояли «совковые» вахлаки, «насмерть запуганные Сталиным» и не способные ни на какую инициативу и компетентные действия.
Вахлаков хватало — мы это уже видели из документов, да ещё и увидим. Но если бы РККА состояла из них одних, то…
Впрочем, стоит ли продолжать?
А в заключение этого раздела я ещё раз обращусь к теме «Сталин и генералитет»…
Все бездарные провалы начала войны — на счету маршалов и генералов. Ведь Сталин, сам будучи высоким профессионалом в своём государственном «государевом» деле, настолько уважал накануне войны их профессионализм, в который он тогда верил, что даже на декабрьском совещании 1940 года не присутствовал, как и на январских штабных играх 1941 года — чтобы излишне не нервировать участников.
Однажды Сталин был, правда, инициатором и активно участвовал в совещании при ЦК ВКП(б) начальствующего состава РККА по сбору опыта боевых действий против Финляндии, которое проходило 14–17 апреля 1940 года, после окончания советско-финской войны. К слову, полная стенограмма этого совещания была издана очень ограниченным тиражом издательством «Наука» лишь в 1999 году.
В конце 1939 года, в начальный период «финской» войны, Красная Армия тоже провалилась — не катастрофически, как летом 1941 года, однако весьма постыдно. Сталин был этим, естественно, обеспокоен и, как я понимаю, решил сам для себя кое-что понять и другим дать возможность разобраться. Так было решено апрельское совещание 1940 года.
Обсуждение получилось полезным и живым. Просто ради собственного удовольствия, хотя и в интересах читателя — тоже, я несколько отвлекусь от темы (возможно, впрочем, и нет!) и приведу следующий фрагмент стенограммы выступления полковника Младенцева, командира 387-го стрелкового полка 136-й стрелковой дивизии:
«МЛАДЕНЦЕВ. Надо также отметить, что бойцы не боялись финнов и ходили в штыковые атаки.
Что ещё нужно отметить? Нужно отметить то, что наши бойцы боялись финнов тогда, когда их не видели, финны стреляют, а бойцы не видят их (финские снайперы и впрямь были способны воздействовать на самые крепкие нервы. — С.К.). Это на бойцов действовало морально, когда же бойцы видели живых финнов, они рвались в бой и их нельзя было удержать. Бойцы всегда стремились вперед, а не назад. Эту особенную черту нужно отметить.
Другую картину показали бойцы, прибывшие в пополнение из Гуляй-поля (смех).
ГОЛОС. Махновцы бывшие (Гуляй-поле — родина и «столица» Махно. — С.К.)
МЛАДЕНЦЕВ. Этот народ плохо дерется, бывшие махновцы, очевидно, потому что им по 37, 38 лет, очевидно, махновщину захватили.
Челябинское пополнение было хорошее, народ дрался хорошо и крепко дрался.
СТАЛИН. Эти мужики серьезные.
МЛАДЕНЦЕВ. Хорошо дрались…»
На апрельском совещании 1940 года в ЦК были подробно изучены провалы и обобщён положительный опыт финской войны. Атмосфера совещания была деловой и, одновременно, — раскованной, товарищеской. Выступило почти пятьдесят человек, в том числе сам Сталин с заключительной речью.
И после этого, как я понимаю, Сталин решил, что военные из «финских» провалов необходимые уроки извлекли и в возможной войне с немцами прежних ошибок не повторят.
Увы, начало Большой войны показало обратное…
Внимательный читатель может, впрочем, спросить: «Но где же последовательность автора? То он хвалит генералов РККА, то их осуждает… Но разве маршал Тимошенко или генерал армии Жуков, или генерал-лейтенант танковых войск Федоренко, начальник Главного автобронетанкового управления РККА, чем-то принципиально отличались от того же генерал-майора Кондрусева? Сложись иначе, тот же Кондрусев мог бы сидеть в ГАБТУ, а Федоренко — лежать в поле под Александровкой… Виноваты не столько конкретные люди, сколько система…»
И читатель, как ни странно, будет во многом прав. Вот только «системе», которая программировала будущие провалы, было к июню 1941 года не двадцать четыре неполных года (считая от ноября 1917 года), а добрых шестьсот с большим гаком лет, считая со времён развитого монголо-татарского ига. Это тогда в русском народе — широком и вольном, как русская природа, — наряду с народом Иванов, копившим силы для Куликова поля, начал складываться также народишко Ванек и Манек, всегда готовых целовать тогда — иноземный, а позднее — просто барский сапог.
Народ Иванов жил по правилу: «Служить, так не картавить, а картавить — так не служить!»
Народишко Ванек существовал по правилу: «Не сметь своё суждение иметь»…
Причём этот второй, мелкий и слабодушный, народишко Ваньков и «митьков» получил своё развитие во всех слоях населения России. И в высших слоях его процентное отношение к народу Иванов было намного большим, чем в народной толще.