К 22 июня в первом эшелоне армий прикрытия находилось 56 стрелковых и кавалерийских дивизий и 2 бригады даже (на 7 дивизий меньше, чем предусматривалось планом прикрытия!). А в первом эшелоне наступательной группировки вермахта было 157 дивизий[296], притом что численность немецкой дивизии была больше. Совершенно бессмысленным актом было разоружение укрепрайонов по линии старой границы. Можно, конечно, сослаться на реальную нехватку артиллерийско-пулеметного вооружения для новой линии укрепрайонов, но разоружать старую линию до того, как будет готова новая, в любом случае нелепо. О старых укрепрайонах вспомнили перед самой войной, но восстановить уже не успели.
К слову сказать, все эти несуразности послужили аргументом для некоторых ретивых писателей, чтобы обосновать версию о том, что СССР будто потому и не держал в готовности оборонительную группировку, что собирался не обороняться, а первым напасть на Германию. Тогда развертывание могло только насторожить противника. Но даже если поверить в эту версию (а она основана на многочисленных передержках и подтасовках), то и тогда нежелание держать на границе развернутые оборонительные группировки является глупостью и недооценкой противника. А что, если противник все же вскроет замысел нападения и ударит по неразвернутым еще соединениям? Так что с любой стороны – это грубая ошибка.
В заслугу Сталину можно было бы поставить те меры, которые он принимал с 1939 года по наращиванию численности вооруженных сил в преддверии вероятного конфликта с Германией, как и укрепление войсковых группировок приграничных округов. Однако и здесь не обошлось без просчетов. Массовое одновременное развертывание множества новых соединений, происходившее перед самой войной, нередко приводило к тому, что эти соединения оказывались длительное время не обеспеченными штатной техникой, командными кадрами, личным составом и оказывались реально небоеспособными. Скажем, развертывание танковой бригады в механизированный корпус приводило к тому, что вместо боеспособной бригады мы получали временно небоеспособный корпус. Временно – но это «временно» происходило в приграничных округах буквально накануне войны, которую в результате многие новые соединения встретили в виде неорганизованной массы, где солдаты даже плохо знали своих командиров.
Оценка сроков начала войны
Версия, что Сталин игнорировал данные разведки и преступно проморгал начало войны, получила широкое хождение уже в начале 60-х годов, а затем была подхвачена и раздута «перестроечной» публицистикой. Но анализ доступных данных о донесениях разведки показывает, что это был клубок крайне противоречивых сведений, многие из которых потом опровергались последующими сообщениями тех же разведчиков. Угадать, что в этом потоке, содержащем и массу прямой дезинформации, инициированной германскими спецслужбами, единственно верной датой является 22 июня, было крайне затруднительно, если вообще возможно. И все же установление этих фактов не снимает полностью ответственности со Сталина.
Нельзя возлагать на него ответственность за то, что он не угадал дату 22 июня. Немцам удалось усыпить его бдительность также и тем, что никаких претензий советской стороне не выдвигалось. Но были и вполне установленные факты: во-первых, факт продолжающегося с февраля 1941 года систематического наращивания группировки вермахта у советской границы, во-вторых, факт начатой вокруг этого дезинформационной игры германской разведки. Уже одного этого было достаточно, чтобы насторожиться и «держать порох сухим». Сталин же маниакально уверовал в свою способность оттянуть различными дипломатическими маневрами срок войны до 1942 года, когда должны были быть в основном завершены начатые мероприятия по расширению и перевооружению РККА, по строительству новых укрепрайонов и аэродромной сети в приграничных областях. Этой маниакальной уверенности была принесена в жертву реальная боеготовность войск прикрытия.
Впрочем, к чести Сталина следует сказать, что 18 июня были изданы директивы, имеющие целью повысить боевую готовность приграничных округов (в том числе предписывались маскировка и рассредоточение самолетов на приграничных аэродромах). Однако полностью предписанные мероприятия осуществлены не были, а жесткого контроля реализации этой директивы не проводилось.
Поражения РККА в начальный период войны
Сражения начального периода войны выявили два весьма прискорбных факта – неготовность РККА к ведению современной войны и неготовность верховного главнокомандования руководить войсками в такой войне.
В прессе многократно высказывались самые различные версии того, как вел себя Сталин в первые часы и дни Великой Отечественной войны. Отсутствие достоверных свидетельств позволяет авторам этих версий выдвигать прямо противоположные утверждения – от заявлений о том, что Сталин находился в полной растерянности и даже прострации, фактически отстранившись от решения насущных вопросов обороны страны, до утверждений, что Сталин действовал спокойно и уверенно, как обычно.
Я лично не склонен доверять тем, кто полагает, будто Сталин впал в панику. Однако и действия Сталина по управлению войсками в первые дни войны, и действия высших войсковых командиров носят печать растерянности перед неожиданно складывающейся и до конца не ясной обстановкой. Многие крупные соединения неоднократно перебрасывались с места на место, совершали изнурительные марши, несли потери, так и не вступая в бой. Нередко отдавались противоречивые приказы то об оставлении какой-либо территории, то вновь о занятии оставленных по приказу позиций[297]. Разумеется, это вызвано не злым умыслом, а недостатком информации, запоздалым ее поступлением. Однако столь поспешная и неоднократная перемена принятых решений свидетельствует и о другом.
Когда стремление восстановить положение любой ценой превалирует над любыми рациональными соображениями военной науки – это свидетельство растерянности. Растерянность Сталина очевидно сквозит в его требовании немедленно нанести контрудары по прорвавшимся немецким войскам. Такой подход вел к тому, что контрудары осуществлялись без какой бы то ни было подготовки, без разведки, без организации взаимодействия частей и соединений и даже без учета реальных сроков выдвижения этих соединений к району намечаемого контрудара. Попытки возражать этим нереальным приказам и распоряжениям натыкались на грубый окрик и угрозы. Высшее военное руководство страны не пыталось противостоять сталинским желаниям, и само усвоило эту манеру управления войсками[298]. Одновременно отмечались случаи, когда военачальники упрямо игнорировали вполне рациональные распоряжения, отдававшиеся сверху.
Вот что свидетельствует о состоянии руководства войсками командовавший в 1941 году Южным фронтом И. В. Тюленев:
«Не имея конкретной, вытекающей из обстановки задачи, наши войска вынуждены были вести боевые действия на случайных рубежах…
Растерянность командного состава и штабов в те памятные июньские дни часто приводила к потере управления войсками, что сильно отражалось на боеспособности частей.
…Никакой организованной обороны создать и занять наши войска в первые дни войны не могли. Бои носили разрозненный характер. Вместо сплошного фронта обороны, который не мог быть создан из-за неорганизованного вступления в бой частей прикрытия, отдельные очаги и очажки»[299].
Совершенно несправедливо было бы отвергать действительную необходимость быстро реагировать на прорывы немецких подвижных войск контрударами наших собственных подвижных соединений по флангам танковых групп вермахта. Это было единственно возможное оперативное решение в тех обстоятельствах. Однако его исполнение оказалось на редкость неумелым, подверженным скорее эмоциям, чем профессиональному военному расчету.
Особенно ярко панический стиль руководства проявил себя в организации контрударов самыми мощными соединениями, которыми располагала тогда РККА – механизированными корпусами. Эти корпуса бросались в бой по частям, не успевая сосредоточиться, и в результате, будучи в целом сильнее противника, в каждый данный момент боя оказывались слабее, ибо могли действовать лишь частью сил, и в результате вступившие в бой части оказывались биты. А подходящие подкрепления оказывались лицом к лицу с противником, только что разгромившим их ранее вступивших в бой товарищей. Корпуса шли в бой без разведки, не зная даже, где находятся противостоящие им силы противника и наши собственные войска, без прикрытия с воздуха, без обеспечения горючим, боеприпасами и ремонтно-эвакуационными средствами, не поддержанные пехотой и артиллерией. Не зная реальной обстановки, Ставка нередко предписывала участие в контрударах соединениям, которые уже были втянуты в тяжелые оборонительные бои. Это, естественно, ослабляло реальный ударный кулак, который нередко существовал только на бумаге.
10-й механизированный корпус, который в начале войны был брошен на финскую границу, получив приказ о наступлении, смог ввести в бой всего… один танковый батальон, от которого очень быстро оторвались и пехота и артиллерия, реально не оказавшие ему поддержки! И дело здесь было не в том, что корпус не успел сосредоточиться и вынужден был вступать в бой своими передовыми частями (как это происходило при организации большинства других контрударов). Здесь проявилась неспособность высшего командного состава РККА грамотно распорядиться крупными танковыми соединениями. Командующий 23-й армией генерал-лейтенант П. С. Пшенников, в ведении которого находился корпус, начал изымать из состава корпуса танковые взводы, роты и даже батальоны, придавая их стрелковым дивизиям первой линии и управлениям корпусов[300], раздергав корпус по частям и фактически ликвидировав его как крупное танковое соединение.