10 минут 38 секунд в этом странном мире — страница 25 из 55

Отец глубоко вздохнул и опустил голову, словно слышал все ее доводы.

– Если тебе нужно ехать, – сказал он, – езжай, я рухи, душа моя. Найди друзей, хороших друзей. Верных. Никто не сможет выжить один, разве что Всемогущий Бог. И помни: по пустыне жизни лишь дурак путешествует один, умный же – с караваном.


Апрель 1964 года. На следующий день после провозглашения новой конституции, в которой Сирия называлась Демократической Социалистической Республикой, Зейнаб прибыла в город Кассаб. При помощи одной армянской семьи она перешла границу Турции. Девушка стремилась в Стамбул, хоть и сама не знала почему, если не считать те давние мгновения, тайные желания. Лицо фотографа до сих пор хранилось у нее в подсознании и пробуждало воспоминания о единственном мужчине, которого она любила. Она пряталась среди картонных коробок в задней части грузовика, и ее терзали страшные мысли. Каждый раз, когда водитель жал на тормоза, Зейнаб опасалась, что произойдет нечто ужасное, однако в этом путешествии на удивление ничего не случилось.

Впрочем, найти работу в Стамбуле было непросто. Никто не хотел брать ее. Не зная языка, Зейнаб не могла заниматься предсказаниями. Спустя неделю поисков ее наняла парикмахерская под названием «Сеченые концы». Работа была тяжелой, зарплаты едва хватало, а хозяин оказался недобрым. Зейнаб была не в силах ежедневно и подолгу стоять на ногах, а потому страдала от невыносимой боли в спине, но продолжала работать. Проходили месяцы, а потом и год миновал.

Одна постоянная клиентка, плотная дама, которая раз в несколько недель красила волосы в разные светлые оттенки, полюбила Зейнаб.

– Почему бы тебе не начать работать у меня? – спросила однажды женщина.

– А какое у вас заведение? – поинтересовалась Зейнаб.

– Ну, это бордель. И перед тем как ты начнешь возражать или чем-нибудь запустишь мне в голову, позволь разъяснить: у меня приличное место. С именем и легальное. Наша история уходит во времена Османской империи, только никому не рассказывай. Бывает, некоторые не хотят об этом слышать. Так или иначе, если ты перейдешь ко мне, я устрою, чтобы к тебе нормально относились. Ты будешь делать ту же работу, что и здесь, – убираться, варить кофе, мыть чашки… Ничего больше. Но я буду больше платить.

Вот так Зейнаб-122, сменившая высокие горы Северного Ливана на низкие холмы Стамбула, вошла в жизнь Текилы Лейлы.

Девять минут

На девятой минуте воспоминания Лейлы одновременно замедлились и вышли из-под контроля: фрагменты жизни принялись кружиться у нее в голове, словно в экстатическом танце, будто бы рой улетающих пчел. На этот раз она вспомнила Д/Али, и мысли о нем потянули за собой вкус шоколадных конфет с неожиданными начинками: карамель, вишневая паста, пралине на лесном орехе…

Июль 1968 года. Стояло долгое знойное лето, солнце пекло асфальт, и воздух казался липким. Ни дуновения ветерка, ни мимолетного ливня, ни единого облачка в небе. Чайки замерли на крышах домов, не отрывая взгляда от горизонта, словно ожидая возвращения призрачных вражеских армад, сороки восседали на магнолиях, оглядывая округу в поисках чего-то блестящего, но в итоге воровали они редко – слишком уж лень было им летать в такую жару. Неделю назад прорвало трубу и грязной водой залило улицы к югу – до самого Топхане, тут и там остались лужи, в которых ребятня пускала бумажные кораблики. Несобранный мусор испускал запах тухлятины. Проститутки жаловались на вонь и мух. Правда, никто не ждал, что жалобы подействуют. Никто не думал, что трубу скоро починят. Придется ждать, как ждали они и многого другого в этой жизни. И все же, к немалому всеобщему удивлению, однажды утром они проснулись от громких звуков: рабочие вскрывали улицу и латали неисправную трубу. Но и это не все. Работяги вставили недостающие камни в мостовую и покрасили ворота у входа на улицу борделей. Теперь ворота стали темно-зелеными, оттенка вчерашней чечевицы, – такой цвет могли выбрать только сотрудники официальных властей, которые очень торопились закончить работы.

В итоге проститутки оказались правы в своих подозрениях, что именно официальные власти стояли за всей этой бешеной активностью. Причина ее вскоре стала очевидна: прибывали американцы. Шестой флот направлялся в Стамбул. Авианосец весом 27 тысяч тонн собирался бросить якорь в проливе Босфор и принять участие в операциях НАТО.

Эта новость дрожью восторга прокатилась по улице борделей. Вскоре на берег сойдут сотни матросов с хрустящими долларами в карманах, и многим из них после стольких дней вдали от дома, несомненно, понадобится женская ласка. Гадкая Ма была просто счастлива. Она повесила на дверь вывеску «Закрыто» и заставила всех засучить рукава. Лейла и все остальные женщины взяли в руки швабры, веники, тряпки для пыли, губки – любые принадлежности для уборки, которые только можно было обнаружить в доме. Они натирали до блеска дверные ручки, оттирали стены, мели полы, мыли окна и красили дверные рамы в цвет белой яичной скорлупы. Гадкая Ма хотела бы перекрасить весь дом, однако профессиональных маляров нанимать ей было неохота, так что пришлось согласиться на любителей.

Тем временем по другим районам города тоже прокатилась суматошная волна. Муниципалитет Стамбула, стремясь представить американцам турецкое гостеприимство, украсил улицы гирляндами цветов. Были развешены тысячи флагов, и теперь они беспорядочно торчали из окон машин, свисали с балконов и оград палисадников. «НАТО – безопасность, НАТО – мир», – гласил транспарант на стене роскошной гостиницы. Когда загорались все огни, которые теперь починили и обновили, свежевымытый асфальт отражал их золотистый свет.

В день прибытия Шестого флота прозвучал салют из двадцати орудий. Примерно в то же самое время, чтобы окончательно удостовериться в отсутствии неприятностей, полицейские обыскали городок Стамбульского университета. Им нужно было отловить всех левых студенческих лидеров и посадить их за решетку на время пребывания флота в городе. Вооружившись пистолетами и размахивая палками, они врывались в столовые и студенческие комнаты, стук их сапог был ритмичен, словно трещание цикад. Однако студенты повели себя неожиданно: они стали сопротивляться. В итоге противостояние получилось жестоким и кровавым – тридцать студентов арестовали, пятьдесят избили до полусмерти, а одного убили.

Тем вечером Стамбул выглядел маняще-прекрасным, но глубоко взволнованным, словно женщина, нарядившаяся для вечеринки, на которую уже передумала идти. В воздухе повисло все возрастающее напряжение. Многие спали лишь урывками, с волнением ожидая наступления дня и опасаясь худшего.

Следующим утром, когда еще роса поблескивала на цветах, которые только-только посадили в честь американских гостей, на улицы вышли тысячи протестующих. Людская волна, поющая революционные гимны, двинулась в сторону площади Таксим. Перед дворцом Долмабахче, домом шести знаменитых османских султанов и их безымянных наложниц, процессия внезапно остановилась. На мгновение воцарилась неловкая тишина – некая пауза, когда вся толпа затаила дыхание, ожидая неизвестно чего. А затем один студенческий лидер, схватив мегафон, проорал во всю глотку по-английски:

– Yankee, go home!

И вся толпа, словно от разряда молнии, принялась хором скандировать:

– Yankee, go home! Yankee, go home!

Американские матросы, сошедшие на берег с самого утра, бродили вокруг, собираясь осмотреть старинный город, сделать фотографии и купить сувениры. Поначалу, заслышав эти звуки вдалеке, они не обратили на них особого внимания, но потом завернули за угол и нос к носу столкнулись с разгневанными демонстрантами.

Зажатые между этим маршем протеста и водами Босфора, матросы, разумеется, выбрали последние и нырнули прямиком в море. Одни поплыли прочь и потом были спасены рыбаками, а некоторые остались у самого берега – этих вытаскивали прохожие, когда демонстрация уже завершилась. Еще до исхода дня командир Шестого флота решил, что оставаться здесь небезопасно, а потому следует покинуть Стамбул раньше, чем планировалось.

А тем временем в борделе Гадкая Ма, купившая всем своим девочкам бикини-топы и юбки-хулы и приготовившая вывеску на ломаном английском: «Welcome Jons», прямо-таки пылала от гнева. Она всегда недолюбливала левых, а теперь и вовсе их возненавидела. Кем они себя возомнили, черт возьми, взяли и подрезали ей бизнес! Вся эта покраска, уборка и натирка полов была впустую. По ее мнению, коммунизм сводился именно к этому – к основательной порче результатов честного, тяжелого людского труда! Не для того она упорно вкалывала всю свою жизнь, чтобы горстка тупых радикалов пришла и объявила ей, что теперь она должна делиться своими кровно заработанными с оравой бездельников, бродяг и убогих. Нет уж, спасибо, она этого никогда не сделает. Решив пожертвовать денег любому антикоммунистическому движению в этом городе, пусть даже самому незначительному, Гадкая Ма еле слышно пробормотала какое-то проклятие и сменила вывеску на «Открыто».

Когда стало ясно, что американские матросы не появятся, проститутки расслабились. Лейла сидела на кровати в своей комнате, скрестив ноги, положив на них стопку писчей бумаги и постукивая ручкой по щеке. Она надеялась, что ей удастся потратить немного времени на себя. Она написала:


Дорогая Налан!

Я тут поразмыслила о том, что ты сказала недавно об уме домашних животных. Ты сказала, что мы убиваем их, едим и считаем, что гораздо умнее их, однако никогда не задумываемся о том, что совсем не понимаем их.

Ты говорила, что коровы узнаю́т тех людей, которые причинили им вред в прошлом. Овцы тоже узнаю́т нас по лицу. Но я задаюсь вопросом, есть ли для них смысл помнить столько всего, раз они не могут ничего изменить?

Ты говорила, что козы отличаются от других животных. Пусть они легко сердятся, зато быстро забывают. Может, мы, люди, точно так же, как овцы и козы, бываем двух типов: те, кто никогда не забывает, и те, кто умеет прощать…