В русском коммунистическом царстве совершенно отрицается свобода совести и мысли.
После смерти Брежнева страна находилась в таком положении, когда в общественном сознании нарастали ожидания перемен.
Однако соратники умершего «вождя» думали сейчас о другом. Особенно те, кто рассчитывал занять опустевшее кресло генсека. Это прежде всего Андропов и Черненко. Но у Андропова было преимущество: его поддерживала армия в лице члена политбюро, министра обороны маршала Д.Ф. Устинова, к тому же друга Юрия Владимировича, и, конечно, на его стороне был всесильный КГБ. Андропов стал председателем Комиссии по организации похорон Брежнева. А это, по большевистской традиции, очень многое значило. Очень… Плюс ко всему он к этому времени исполнял функции могущественного Суслова, скончавшегося в начале 1982 года.
Страна еще не была официально оповещена о смерти Брежнева (хотя уже весь мир знал об этом), когда во второй половине дня 10 ноября 1982 года состоялось заседание политбюро. Присутствовал 21 человек – члены, кандидаты в члены ПБ, секретари ЦК. За председательский стол сел Ю.В. Андропов. Вся процедура фактической передачи высшей власти новому «вождю» заняла менее часа. Как всегда, народ к этому процессу не имел никакого отношения. Хотя в Конституции было лживо записано, что СССР – «это общество подлинной демократии»{811}.
Андропов сохранял полное спокойствие. Он знал, что партийный (и государственный) руль уже находился в его руках. После предложения «почтить память дорогого Леонида Ильича вставанием» председатель комиссии, сев за стол, зачитал краткий текст своего выступления. Он весьма любопытен.
«…Все люди доброй воли с глубокой горечью узнали о кончине Леонида Ильича. Мы, его близкие друзья, работавшие вместе в Политбюро ЦК, видели, каким величайшим обаянием обладал Л.И. Брежнев, какая огромная сила сплачивала нас в Политбюро, каким величайшим авторитетом, любовью и уважением пользовался среди всех коммунистов, советского народа, народов всего мира. Он очаровывал всех нас своей простотой, своей проницательностью, своим исключительным талантом руководителя великой партии и страны. Это был поистине выдающийся руководитель, замечательный друг, советчик, товарищ…»
Юрий Владимирович, конечно, лукавил. Все, что он говорил, было данью неписаным правилам формального партийного этикета. Никто другой так хорошо не знал того, что авторитет генсека в последние годы его жизни упал до самого низкого уровня. Фактически он давно отошел от практических дел. Сил у него хватало лишь для того, чтобы съездить в Завидово… Впавший в маразм и плохо соображавший Брежнев давно стал постоянным объектом кухонных разговоров миллионов советских людей и многочисленных анекдотов. По решению Андропова специальное подразделение в Комитете государственной безопасности уже долгое время постоянно следило за состоянием общественного сознания, тенденциями и аномалиями его перемен. В том числе и в связи с «авторитетом» лидеров. Неусыпное око чекистов знало все о каждом шаге и слове членов политбюро, подслушивало их разговоры.
…В начале 1992 года я купил путевку на десять дней в Барвиху, бывший лечебный «заповедник» ЦК. Там мне запомнился рассказ пожилой работницы из старой обслуги «неприкасаемых».
«…Когда я выполняла какие-либо мелкие дела в огромных номерах членов политбюро (для них был построен специальный великолепный корпус) и имела с ними контакт или беседовала, – негромко рассказывала женщина, – то обязана была обо всем этом доложить «комитетчику», который занимал какой-то символический пост в санатории. Его интересовало буквально все: что говорил, о ком говорил, как отзывался о других руководителях…» И так было везде. Содержание, быт, устройство членов коллегии, даже их мысли, вся внутренняя жизнь находились в ведении всесильного комитета.
Андропов, произнося на заседании политбюро подготовленные помощниками льстивые слова в адрес умершего, хорошо знал: Брежнев утрачивал престиж в силу не только своей болезни и природной посредственности, но и его, Андропова, «помощи». Будущий генсек глубже, чем кто-либо, видел пропасть кризиса, к которой приближалась страна.
Будучи председателем КГБ, а затем заняв место Суслова в ЦК, Юрий Владимирович приложил немало усилий, чтобы скомпрометировать (благо они давали для этого множество оснований) родственников Брежнева и своего бывшего заместителя С.К. Цвигуна, выдвиженца Леонида Ильича, очень близкого к генсеку члена политбюро А.П. Кириленко, фаворита «вождя» министра внутренних дел Н.А. Щелокова и даже дочь «самого» – Галину… Это именно КГБ рекомендует для поднятия «авторитета» Брежнева больше и желательно крупным планом показывать генсека на телевидении. Ежедневная «демонстрация» на экране беспомощного и плохо соображающего «вождя» партии и страны еще сильнее подрывала позиции Брежнева, который неумолимо угасал на глазах всей страны, да и мира. Андропов помнит, что в регулярных обзорах зарубежной прессы (только для него!) о высшем советском руководстве в последние месяцы жизни генсека иностранные авторы занимались в основном гаданием: кто займет кресло первого человека в партии? Как долго еще протянет генсек? А о Брежневе там писали чаще со слов диссидентов, откровенно зубоскальски и унизительно. Вот так, например.
«Брежневу доверительно докладывает Черненко:
– Генсек очень болен, и в народе говорят, что в его машине, чтобы успокоить людей, возят не Леонида Ильича, а чучело…
Брежнев прерывает фаворита и с обидой говорит:
– Какая ерунда! Это неправда! Я жив и вместо чучела в машине езжу сам!»{812}
Сейчас, когда идет заседание политбюро, спустя всего десять часов после кончины Брежнева, Андропов знает, что после закулисных переговоров и бесед один на один ему удалось отодвинуть на второй план главного конкурента-любимца умершего генсека К.У. Черненко.
Андропов тонко учел, что фаворитов в истории не любили никогда и никто. Кроме самих владык. Подчеркнутое внимание и любовь Брежнева к своему преданному чиновнику и партийному слуге Черненко воспринимались в душе «соратниками» в политбюро очень болезненно. Все видели, что Черненко – больной царедворец и, кроме усердия, льстивости и преданности к патрону, ничем особенным не обладает… Но главное, в выдвижении нового «вождя» Андропов заручился поддержкой маршала Д.Ф. Устинова. Теперь в треугольнике Партия – КГБ – Армия два элемента реальной силы были полностью на его стороне. Для верности Устинов после «консультаций» с Юрием Владимировичем переговорил с Черненко и предложил именно ему, возможному кандидату в кресло генсека, самому (!) предложить на пост генерального секретаря ЦК… Андропова. Это был мудрый аппаратный ход, и Черненко, выслушав Устинова, понял, что проиграл, и согласился, хотя Н.А. Тихонов готовился выдвинуть его, Константина Устиновича. Черненко понимал, что обращение Устинова к нему было согласовано среди основных влиятельных членов политбюро. Отказаться выполнить просьбу маршала значило проиграть окончательно… Памятное заседание по келейной передаче власти продолжалось. Андропов размеренно и очень спокойно читал текст своего выступления: «Курс, выработанный нашей партией на ее последних съездах, это ленинский курс. Именно по этому пути Политбюро во главе с Леонидом Ильичом вело нашу партию и весь советский народ прямой дорогой к коммунизму.
Конечно, наши враги (старый чекист не мог этого не сказать) будут делать все, чтобы нарушить единство и нашу веру в будущее, поколебать наши ряды и стойкость. Они будут делать выводы из факта кончины Леонида Ильича…»
Последние фразы были откровенно предупреждающими. Конечно, слова адресовались прежде всего «коварному империализму», но и в определенной мере тем, кто попытается «нарушить единство». Разве можно это делать в момент, когда советский народ и партия идут «прямой дорогой к коммунизму»? Черненко оставалось в этой ситуации лишь предлагать Андропова…
А без пяти минут генсек невозмутимо продолжал свою короткую речь: «Никто из нас не может заменить Леонида Ильича Брежнева на посту Генерального секретаря ЦК КПСС. Мы можем успешно решать вопросы, которые решает партия, только коллективно… Сегодня на повестке дня Политбюро стоит вопрос о Генеральном секретаре ЦК КПСС. Какие будут предложения, прошу товарищей высказаться».
«Высказался» лишь один К.У. Черненко, сделав особый упор на том, что «Леонид Ильич придавал огромное значение коллективности руководства». Нельзя руководить партией и страной, «не придерживаясь этого основополагающего принципа». Черненко ничего не оставалось, как прибегнуть к традиционным большевистским заклинаниям о ленинском «единстве» и «коллективности» руководства.
«Я вношу предложение, – продолжал самый приближенный в последние годы к Брежневу человек, – избрать Генеральным секретарем ЦК тов. Андропова Ю.В. и поручить одному из нас выступить с соответствующей рекомендацией на пленуме ЦК…»
Все члены партийного синклита дружно загалдели, закивали головами: «Правильно», «Верно», «Мы согласны»…
Маршал Д.Ф. Устинов поставил последнюю точку в обсуждении: «Я считаю, что надо поручить Константину Устиновичу Черненко выступить на Пленуме с соответствующей рекомендацией об избрании тов. Андропова Ю.В. Генеральным секретарем ЦК КПСС».
Все вновь дружно заговорили: «Правильно, поддерживаем».
Андропов, «забыв», что он предлагал «товарищам» (а не только одному товарищу) «высказаться», поспешил «закруглить» вопрос и поблагодарить соратников за «высокое доверие»{813}.
Все было заранее предрешено. Но ни Андропов, никто другой в руководстве еще не знали, что предстоящие почти три года будут безвременьем и страна будет лишь прощаться с очередным генсеком, пока в его кабинет не «сядет» относительно молодой Михаил Сергеевич Горбачев. Система агонизировала вместе со своими лидерами.
Владимир Соловьев и Елена Клепикова в своей книге об Андропове пишут: «…бесцветье бюрократического правления Брежнева подготовило яркую и неожиданную вспышку пришедшего ему на смену полицейского режима»{814}. Не уверен, что страна стала более «полицейской», она всегда была такой, но сам факт прихода на высший пост главного «чекиста» в стране есть выражение ее глубокого исторического кризиса.
Великая страна всегда должна иметь грандиозные замыслы и привлекательные идеалы. Достойных, реальных замыслов уже давно не было, а идеалы сильно потускнели. Но Андропов сделал отчаянную, короткую попытку вдохнуть новую жизнь в одеревеневшую политику. Вначале многим даже казалось, что попытка удастся. За плечами нового генерального секретаря стоял огромный опыт руководителя детища, выпестованного Лениным: ВЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ… Не все тогда понимали, что система просто исчерпала свои исторические ресурсы. Старые методология и способы решения экономических, политических, социальных, духовных проблем уже были не эффективными в новых условиях. Одномерность, догматизм, директивная заданность могли лишь на какое-то время законсервировать Систему. Страна подошла к рубежу, где требовались крупные, радикальные решения. Старый ортодокс Ю.В. Андропов был на них не способен. Даже если бы судьба оказалась к нему благосклонна и он прожил бы дольше.
Андропов решил в качестве «главного звена» преодоления тотального кризиса общества взять «ленинские идеи» о дисциплине, порядке, организованности. Для многих бюрократов, партийных руководителей, да и для нас, простых людей, этот курс казался действительно спасительным и единственно верным. Но жизнь скоро показала, что припадание к идеологическому алтарю, даже если он «ленинский», уже не могло решить реальных проблем больной Системы.
Мне дважды пришлось быть на узких совещаниях, которые вел Андропов, посвященных афганским делам. Беседы с людьми, хорошо его знавшими, и работа с партийными архивами позволяют набросать эскиз портрета этого незаурядного человека. Однако, как я полагаю, в силу своей исключительной большевистской ортодоксальности Андропов не смог бы радикально изменить систему к лучшему. Глубокий консерватизм мышления был непреодолимой баррикадой на пути нового генсека.
Об Андропове написано мало. Стоит отметить при этом весьма неплохую книгу о пятом «вожде» СССР, подготовленную Р.А. Медведевым, а другая написана Еленой Клепиковой и Владимиром Соловьевым. Последняя книга слабо документирована, хотя и написана интересно. Андропов, как и его любимое детище – КГБ, жил как бы в сумерках закулисного мира. Было время, когда об этих людях мы почти ничего не знали…
В прошлом нет готовых ответов на многие вопросы настоящего и тем более будущего. Бюрократическую систему нельзя вылечить административными средствами. Однако Андропов думал иначе. Ведь за его плечами был огромный опыт деятельности по сохранению режима, который по исторической инерции продолжал медленно ползти в непредсказуемое грядущее.
Андропов надеялся законсервировать то, что уже не имело будущего.
Пятнадцать лет – шеф КГБ
В своих «Сонетах» У. Шекспир философски заметил, что время всегда «идет на нас войною», «грозит осадой». Руководителям из Кремля не дано было этого понять. «Движение» времени – это всегда перемены. Первый вождь «изобрел» систему, которая многого смогла добиться в областях, где насилие, принуждение, террор давали конкретные материальные результаты. Но в сферах, где эти «инструменты» бессильны, большевизм всегда терпел поражение. В борьбе с религией, например, коммунисты уничтожили многие тысячи храмов на территории СССР, расстреляли тысячи священников, но вера устояла. Время всегда «идет войною» на тех, кто исторически не прав, кто не способен на цивилизованные перемены.
Дело в том, что марксистско-ленинское учение, как утверждают сейчас некоторые коммунистические политики, есть своеобразная попытка замены христианской идеи Божьего Царства материалистической идеей земного рая. Это утопическая идея, тем более что она целиком основана на желательности революции во имя захвата власти, установлении диктатуры одной политической силы, подчинении всего сущего и должного коммунистической цели.
Ленин, еще в начале века обращавшийся к идее свободы, к октябрю 1917 года окончательно понял: его идея «земного рая» может быть осуществима только силой, могуществом, диктаторской властью, но не свободой. Никто тогда не мог и предположить, что начался отсчет ложной, утопической «цивилизации», которая с неизбежностью идет в исторический тупик. Хотя учение исходит из «неизбежности» исторической удачи, возможности построения лучезарного и конечного по совершенству общества.
Движущей силой этого социального движения были не «преимущества социалистического строя», не «дружба народов», не «возрастание роли КПСС», а изощренное насилие, доведенное до «совершенства» в экономической, социальной, духовной сферах. Орудием, осуществлявшим это насилие, были партия и спецслужба, во времена Андропова называвшаяся Комитетом государственной безопасности.
Ленин любил ВЧК, созданную в декабре 1917 года, не потому, что ее возглавлял «железный Феликс» – Дзержинский, не потому, что там были самые надежные для него люди, не потому, что это были мастера и индивидуального, и массового террора.
Ленин глубже и полнее всех своих соратников понимал, что созданная им система не может существовать без систематического государственного насилия. Все лица, возглавлявшие «карающий меч революции», значили для системы неизмеримо больше, чем просто председатели, наркомы, министры. Ф.Э. Дзержинский, В.Р. Менжинский, Г.Г. Ягода, Н.И. Ежов, Л.П. Берия, B.C. Абакумов и другие «первые чекисты» олицетворяли жизнеспособность системы. Андропов это прекрасно понимал. Четверть века (официально), находясь с 1957 года на высоких должностях в аппарате ЦК и в Комитете государственной безопасности, он занимался деятельностью, очень часто внешне скрытой от прямого наблюдения людей.
Андропов был марксистом-идеалистом и глубоко верил чуть ли не в мессианскую роль КГБ, неиссякаемую жизненность ленинизма. Он, например, с полной убежденностью говорил 22 апреля 1976 года на торжественном заседании в Москве, посвященном 106-й годовщине со дня рождения В.И. Ленина, глубоко лживые слова: «…Только социализм может обеспечить подлинное народовластие… Все это – огромные завоевания советского общества, огромные успехи в развитии социалистической демократии. То, что в этом плане уже сделано, давно поставило социализм намного впереди самых демократических буржуазных государств»{815}.
Лица на таких должностях, как председатель КГБ, мало известны простым людям. Правда, в народе, среди интеллигенции нередко поговаривали, что Андропов – «либеральный чекист», знающий немного английский и немецкий языки, не чурающийся джазовой музыки и искусства авангарда. Правда, о том, что Андропов пописывал и стихи, мало кто ведал. Интеллигентного вида человек в очках, всегда в белоснежной рубашке и строгом костюме, внешне совсем не напоминал первых чекистов в кожанках и с маузерами в деревянных коробках. Добрый семьянин умел заниматься самообразованием и, хотя ему не довелось кончать «университетов», был весьма начитан и образован. Это отмечают все, кто общался с Андроповым. Как и его скромность и большую выдержку.
Андропов не дожил четырех месяцев до «среднего возраста» высших советских руководителей его времени – семидесяти лет. Он выходец из Ставрополья, где родился в 1914 году. Отец умер, когда Юрию Андропову было всего два года, а мать скончалась через полтора десятка лет после смерти мужа. После семилетки молодой Андропов два года работал помощником киномеханика при железнодорожном клубе на станции Моздок, рабочим на телеграфе, был матросом речного судна. В 1932 году поступает в Рыбинский техникум водного хозяйства. В своем заявлении принять на учебу пишет: «Прошу обеспечить меня общежитием и стипендией, так как средств к дальнейшему существованию не имею»{816}.
Работал после учебы матросом, штурвальным, помощником капитана речного судна. Отличался высокой исполнительностью и общественной активностью. В личном деле Андропова собраны даже такие малозначащие документы, как справка о том, что он «работал по распространению билетов Осоавиахима[21]. Работу выполнял хорошо». Или еще справки: об активном участии в деятельности комсомольской ячейки станции Моздок; работе в «легкой кавалерии» по ликвидации неграмотности; об участии в живой газете «Сигнал» и т. д.{817}.
После техникума поступил в Петрозаводский государственный университет, но скоро оставил его. Окончил позже Высшую партийную школу при ЦК КПСС. Везде характеризовался с самой лучшей стороны. Не случайно таких молодых людей партийные комитеты замечали и выдвигали. В 1936–1944 годах последовательно занимал должности комсорга ЦК ВЛКСМ на судоверфи, секретаря, первого секретаря Ярославского обкома комсомола, первого комсомольского секретаря в Карелии; затем наступает черед и для партийной работы – сначала в Петрозаводске, а затем в Москве. С 1951 года – инспектор в ЦК партии, правда, с перерывом в четыре года, когда Андропов использовался на дипломатическом поприще. С 1961 года и до своей кончины – член Центрального Комитета партии. До назначения в 1967 году председателем Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР почти пять лет находился на посту секретаря ЦК КПСС. Работая в ЦК, Андропов занимался делами государственной безопасности и очень хорошо знал эту закрытую сферу советского бытия.
Большое воздействие на мироощущение Андропова оказало его пребывание в Венгрии с 1954 по 1957 год в качестве советского посла. Его потрясли события венгерской революции 1956 года. Будучи ортодоксальным большевиком, Андропов в венгерских событиях прежде всего усмотрел «руку империализма».
Стихийное выступление народа против коммунистического режима было жестоко подавлено. Как вспоминал Хрущев, после заседания Президиума ЦК мы «спросили маршала Конева, командовавшего войсками Организации Варшавского Договора:
– Сколько времени потребуется, если мы поручим вам восстановить в Венгрии порядок и подавить контрреволюционные силы?
Он подумал минуту и ответил:
– Дня три, не больше.
– Тогда начинайте готовиться. Мы дадим вам знать, когда начинать».
Андропов помогал политически «готовиться» к подавлению «мятежа».
И вот Кремль скомандовал Коневу: «Навести порядок». «Конев двинул свои войска, и порядок был почти немедленно восстановлен повсюду в Венгрии», – вспоминал первый секретарь ЦК Н.С. Хрущев.{818}
Роль посла в подавлении революции была весьма значительной. Он, по сути, действовал как чекист; помог обезглавить революцию. Не без его содействия были арестованы Имре Надь и Пал Малеттер. Именно Андропов уговорил колебавшегося тогда Яноша Кадара занять ясную просоветскую линию и возглавить правительство, сформированное Москвой. Он регулярно поддерживал связь с советскими маршалами, силой подавившими выступление в Будапеште.
Он хорошо знал Имре Надя и, когда тот объявил о выходе страны из Варшавского Договора, стал торопить Москву с принятием решения о вводе войск в Венгрию. Именно Андропов давал советы, как заполучить Надя из югославского посольства, где тот укрылся. Дали, конечно, заверения в «гарантиях» его безопасности.
События той поры наложили глубокий отпечаток на взгляды Андропова по отношению к сателлитам Москвы. Он всегда был сторонником в решающую минуту использовать самые жесткие меры против «контрреволюции». Будущий генсек гордился своим участием в «подавлении мятежа». Не знаю, как он вспоминал Имре Надя, лично ему хорошо знакомого. Ведь в ноябре 1956 года бывшего премьера обманом захватили, когда тот выходил из югославского посольства, а через полтора года расстреляли. Андропов помнит, что Имре очень любил национального поэта Шандора Петефи и они не раз говорили с венгерским руководителем о поэзии… Совпосол не мог только понять, как Надь, сотрудничавший в свое время с НКВД, мог стать «предателем»…
Глава венгерской партии Матьяш Ракоши, сметенный со своего поста восстанием, хотя формально его отстранил пленум ВСРП, писал воспоминания. С тех пор он жил в СССР. После его смерти КГБ изъял мемуары опального секретаря, боясь, что они могут попасть за рубеж. Но ортодоксальный Ракоши, как показало изучение рукописи в ЦК КПСС, писал свои заметки с просоветских позиций. Однако Андропов с большим интересом ознакомился с переводом наиболее интересных мест: ничего осуждающего в адрес советского посла там не было сказано…
В целом биография Андропова – типичная партийная карьера для удачливых советских руководителей. Попав еще в молодости в номенклатурную обойму, Андропов не затерялся на нижних и средних этажах карьеры, а добрался до самой ее вершины.
Особенностью унаследования власти явилось то, что из семи высших руководителей большевистской партии и СССР за всю его историю это был первый человек, который непосредственно из чекистского кресла пересел в самое высшее партийное. Рой Медведев даже назвал свою книгу, исходя из этого факта: «Генсек с Лубянки».
Это не было чистой случайностью. Чем ближе система подходила к краю исторической бездны, тем сильнее проходила «кагэбизация» великой страны. Но, и это принципиально важно, процесс все больше трансформировался из сферы физического террора (как при Ленине и Сталине) в область духовного, идеологического контроля за миллионами людей. Андропов, полтора десятка лет возглавлявший мощную, разветвленную «комитетскую» систему, давно пришел к выводу, что широкая «гулагизация» страны исчерпала себя, она дискредитирует КПСС и СССР в глазах всего мира и, что самое главное, малоэффективна.
Тем более что совершенствование машины террора никак нельзя совместить с его же утверждением, что социализм в области демократии давно идет «намного впереди самых демократических буржуазных государств».
Хрущев, нанесший на XX съезде партии мощный удар по «карательным органам», заставил их руководителей искать новые формы и способы контроля и удержания в повиновении миллионов людей.
Андропов оказался тем человеком, который смог осуществить известную «либерализацию» «органов», перенеся центр тяжести усилий по изоляции неблагонадежных на контроль за состоянием индивидуального и общественного сознания. Нет, конечно, нередко людей за убеждения сажали, ссылали, выдворяли за границу. Но центр тяжести был перенесен на так называемую «профилактическую работу». Здесь он добился многого: привлек науку к изучению тенденций в умонастроениях людей, усилил влияние «органов» на партийную сферу, уделял особое внимание борьбе за «чистоту» марксизма-ленинизма. Не случайно большинство крупных публичных выступлений Андропова связаны прежде всего со сферой духа, где КГБ выступал своего рода государственным интеллектуальным надсмотрщиком.
Вот некоторые темы крупных выступлений Андропова: «Ленинизм озаряет наш путь» (Москва, 22 апреля 1964 г., доклад, посвященный очередной ленинской годовщине); «Пролетарский интернационализм – боевое знамя коммунистов» (доклад в Берлине, посвященный 100-летию I Интернационала, 26 сентября 1964 г.); «Дружба советских народов – неиссякаемый источник наших побед» (доклад в Таллине 27 декабря 1973 г.); «Ленинизм – наука и искусство революционного творчества» (доклад в Москве 22 апреля 1976 г.); «Идеологическая диверсия – отравленное оружие империализма» (выступление на совещании в КГБ СССР в феврале 1979 г.); «Ленинизм – неисчерпаемый источник революционной энергии и творчества масс» (выступление в Москве в апреле 1982 г.) и другие, подобные этим, темы речей и докладов на самых представительных заседаниях и совещаниях. Естественно, что содержание этих выступлений, прошедшее «доводку» в отделе пропаганды ЦК, было глубоко ортодоксальным и почти совсем не несет личностного отпечатка.
Как «завещание» прозвучала теоретическая статья Андропова в «Коммунисте» № 3 за 1983 год: «Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР». В ней, правда, звучат в основном старые, традиционные мотивы о неисчерпаемости и творческом характере марксизма, развитии «социалистической демократии» и необходимости повышения общественной дисциплины, порядка и организованности.
Андропов проницательно видел, что только контроль за теоретической мыслью, а также общественным сознанием и умонастроениями людей может дать шансы сохранить стагнирующую систему. Для Андропова «строгий учет и строгое соблюдение этого принципа»{819} имеют особое значение.
Придя в 1967 году на Лубянку, в мрачное, печально знаменитое здание КГБ на площади Дзержинского, Андропов не пожалел времени для ознакомления с некоторыми нашумевшими (или, наоборот, неизвестными) делами прошлого НКВД. Ему приносили, по его требованию, архивные дела из спецхранилищ КГБ и ЦК КПСС, связанные с различными страницами деятельности его предшественников. Чего здесь только нет!
Так, Андропов просмотрел «Дело-формуляр № 8355» на Рамзая – Рихарда Зорге, которого он считал одним из лучших советских разведчиков. В условиях повальной шпиономании Главное управление государственной безопасности признало его «немецко-японским шпионом» и готовило, после отзыва из Токио, арест разведчика. На донесения Зорге исключительной важности Сталин наложил оскорбительную резолюцию, чтобы сообщения «немецкого шпиона» ему больше не докладывали.
К слову, бывший шеф ЦРУ А. Даллес в своей книге «Искусство разведки» пишет, что донесения Зорге были равны «многим дивизиям»
Сталина, но последний ничего не сделал, чтобы спасти разведчика после ареста в Токио. В деле много интересного и загадочного, например, тайна смерти в ссылке 38-летней жены Зорге – Максимовой Екатерины Александровны…
Андропов, читая, видимо, поражался, сколь неразборчивой была гильотина сталинского террора, так исторически безнадежно скомпрометировавшая все «великое дело».
Председатель КГБ был знаком с системой постоянного наблюдения и слежки за «опасными лицами» не только в СССР, но и за рубежом. Наглядный пример – «агентурная разработка» А.Ф. Керенского (Клоун), закрытая лишь в 1963 году «в связи со старческим возрастом и бесперспективностью разработки». Андропова могло лишь удивить, как при тогдашних советских «нравах» Керенскому удалось уцелеть…
Председатель КГБ не мог не знать, как «доблестные чекисты» организовали «Ленинградское дело», столь грубо сфабрикованным оно оказалось. В «деле» бросалось в глаза скрупулезное соблюдение «органами» сталинских законов. Например, постановление ЦИК СССР от 1 декабря 1934 года предписывало:
«4. Кассационного обжалования приговоров, как и подачи ходатайства о помиловании, не допускать.
5. Приговор к высшей мере наказания приводить в исполнение немедленно по вынесении приговора»{820}.
Кузнецову А.А., Вознесенскому Н.А., Попкову П.С. и другим «подельцам» приговор объявили 30 сентября 1950 года, а расстреляли через несколько часов в ночь на 1 октября, о чем начальник 3-го отдела 1-го сектора отдела «А» МГБ СССР подполковник Воробьев пунктуально отметил в специальных справках…
Андропов долго листал толстый том протоколов заседаний комиссии политбюро ЦК ВКП(б) по судебным делам во главе с М.И. Калининым (в составе Шкирятова М.Ф., Меркулова В.Н., Панкратьева М.И., а позже и Абакумова B.C., Горшенина К.П.), которая утверждала приговоры Военной коллегии Верховного суда СССР. «Согласиться с расстрелом»: Тауглиха А.Я. – троцкиста, Тонких И.В. – японского шпиона, Биньковского И.Ф. – польского шпиона, Соловьева ВТ. – польского шпиона, Лагутина А.И. – английского шпиона, Фихман С.Л. – румынского шпиона, Казятина М.Ф. – японского шпиона, Степанова A.M. – эстонского шпиона, Богинского В.Ф. – латвийского шпиона, Тимофеева И.А. – польского шпиона, Грунта Ф.Я. – английского шпиона, Метальникова Н.И. – французского шпиона… Списки бесконечны. Даже Андропова, так много знавшего о делах чекистских, не могла не приводить в дрожь тотальная шпиономания{821}.
Пухлый том, сфабрикованный следственной частью по особо важным делам в отношении Лозовского С.А., Фефера И.С, Бергмана С.Л., Шимолиовича Б.А. и еще девяти несчастных, мог интересовать председателя КГБ и по другим причинам. На Западе многие писали, в частности А. Авторханов, что у Андропова мать – еврейка. То, что в нормальном обществе никогда и никого не интересует, в СССР приобретало некий зловещий и магический смысл. Разве можно считать случайным это дело, если все обвиняемые – евреи? Сталин и МГБ СССР этой акцией намеревались усилить в стране настроения антисемитизма. Когда есть «враги», легче объяснить перманентные провалы в убогом уровне и качестве жизни советских людей. Думаю, Андропова могла заинтересовать уникальная фотография, приложенная к делу как «вещественное доказательство» вредительской деятельности обвиняемых, на которой сняты гениальный А. Эйнштейн и с ним рядом, с обеих сторон, председатель Еврейского антифашистского комитета Михоэлс и советский поэт Исаак Фефер. Снимок сделан на вилле Эйнштейна в Принстоне…
Здесь все те же страшные справки за подписью зловещего, но «аккуратного» подполковника Воробьева (без инициалов) о том, что тринадцать «еврейских националистов» расстреляны в ночь на 12 августа 1952 года{822}.
…Множество документов из истории создания материально-технической базы коммунизма: дороги, шахты, рудники, заводы, порты, плотины, полигоны. Везде «зэки», миллионы заключенных. Решалось все просто. Вот, например, подписанное Сталиным постановление ЦК ВКП(б) «О Норильском медно-никелево-кобальтовом месторождении». Поручить «ОГПУ создание в Норильске мощного комплексного горно-металлургического комбината по добыче меди, никеля, кобальта, платины и каменного угля на базе организации специального лагеря»{823}.
Или вот закрытый Указ Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года о создании советской каторги. Срок нахождения там не менее 15 лет… Но можно угодить и на 25 лет.
Что испытывал Андропов, знакомясь лишь с фрагментами наиболее страшной стороны советской действительности? Едва ли кто теперь об этом скажет.
Когда вершились некоторые из этих и многих других дел, Андропов был уже в среднем эшелоне власти и многое знал непосредственно. Но лишь придя в КГБ, он увидел масштабы государственного террора сталинских времен, полностью покрываемого высшими партийными органами. Вроде такого решения политбюро от 10 июня 1939 года: «Отказаться от системы условно-досрочного освобождения лагерных контингентов. Осужденный в лагерях должен отбывать установленный судом срок своего наказания полностью… К наиболее злостным дезорганизаторам лагерной жизни применять суровые меры наказания, вплоть до высшей меры…»
Надо полагать, что мрачную историю ведомства, которое Андропов возглавлял 15 лет, он знал очень хорошо. Как он относился к ней, будучи чекистским наследником? Анализ его выступлений свидетельствует, что Андропов, следуя духу решений XX съезда КПСС, осуждал «незаконные репрессии», но последовательно отстаивал «право» КГБ контролировать все общество. Именно по инициативе председателя КГБ в деятельности могущественного ведомства были существенно изменены акценты, особый упор был сделан на область общественного и индивидуального сознания.
Что касается внешней разведки и контрразведки, входящих при Андропове в состав КГБ, здесь их активность и традиции были сохранены в наибольшей мере. Хотя по-прежнему были нередки провалы, главным образом из-за перебежчиков. Внешняя разведка, в силу ее массированности и весьма высокого профессионализма сотрудников обеспечивала советское руководство самой богатой конфиденциальной информацией, нередко осуществляла и специальные акции.
В своем первом годовом отчете о работе КГБ (за 1967 год) генеральному секретарю Л.И. Брежневу новый председатель Комитета государственной безопасности докладывал, что в течение года удалось «завербовать 218 иностранцев, из которых 64 имеют оперативные возможности для работы против США». За это же время удалось добыть шифры нескольких капиталистических стран, направить в ЦК и Министерство обороны СССР более девяти тысяч разведывательных информационных материалов, в том числе образцы иностранной техники{824}.
Это было первым крупным докладом Андропова на посту председателя объемом в 14 страниц. Последнее донесение Андропов подписал за год до смерти Брежнева, после чего он стал генсеком. Информация в этом докладе более скупа. О многом Андропов предпочитает сообщать наверху устно. Но и здесь полагает уместным доложить, что все заявки ВПК, Министерства обороны на получение технической информации – добыты{825}.
Думаю, что во время пятнадцатилетнего руководства Андроповым спецслужбами они добились в области внешней разведки наивысших результатов.
Андропов, естественно, очень многое знал. Вероятно, значительно больше, чем генеральный секретарь. Сейчас выясняется, что председателю КГБ давным-давно было известно, где находятся подлинники протоколов пакта Молотова-Риббентропа; он хорошо знал о решении советского руководства уничтожить польских офицеров и других польских граждан в Катыни; ему было ведомо, где захоронены кости Гитлера; он знал о судьбах многих бесследно исчезнувших людей, наподобие выкраденных из Франции генералов Миллера и Кутепова; подробности плана готовившегося покушения на И.Б. Тито; местонахождение останков китайского маршала Линь Бяо, пытавшегося бежать в СССР, но погибшего в авиакатастрофе в Монголии. Ему были известны точные объемы золотых запасов СССР; он представлял, каково не официальное, а реальное отношение советских людей к Брежневу; количество «стукачей» в стране; было известно, кто из западных общественных и политических деятелей «работал» на «первую страну социализма»… Андропов, в силу своей чрезвычайно богатой информированности, знал реальное положение в государстве неизмеримо глубже и разностороннее, чем кто-либо из его соратников по политбюро.
Обладая сильным, аналитическим умом, ведя аскетичную, замкнутую жизнь, хорошо зная свои кадры, Андропов пользовался большим авторитетом у себя в ведомстве, как и в высших партийных сферах. Его побаивались, но уважали. Он редко «являлся» на публике, если не считать обязательных присутствий на заседаниях политбюро, всесоюзных съездах, конференциях, и был для многих довольно загадочной личностью.
Андропов оставил гораздо меньше архивных документов, особенно личных, чем его предшественники. Дело в том, что большая часть этих материалов под грифом «Особой важности» хранилась в архивах КГБ. Но многие свои пометы председатель вел в записных книжках, почему-то очень маленьких размеров (видимо, для того чтобы носить их в случае надобности в кармане), календарях-блокнотах, на отдельных листках бумаги. Но верный чекистской традиции, председатель КГБ в этих личных документах был чрезвычайно скуп на откровения. За исключением того, что Андропов тщательно записывал фамилии людей, которых он принимал, и время проведения бесед с ними. Перечень фамилий довольно ограничен, но в какой-то мере постоянен. Например, в календаре-блокноте на 1982 год (последний год Андропова в должности председателя КГБ) в желтоватой бархатной обложке значатся записи фамилий ближайших высших сотрудников спецслужб: Лежепекова, Крючкова, Пирожкова, Чебрикова, Цинева, Бобкова, Душина, Емохонова, Федорчука, Савинкина, с которыми он встречался особо часто. Но приезжали к нему нередко и партийные и общественные деятели: Горбачев, Гришин, Пельше, Добрынин, Фалин, Замятин, Бовин, Тяжельников, Арбатов, Брутенц; руководители средств массовой информации и культуры Лапин, Толкунов, Севрук, Шауро и другие лица. Со многими из них он работал ранее в аппарате ЦК. Прежде всего это такие незаурядные лица, как Шахназаров, Вольский, Бовин, Арбатов.
Андропов был сугубо кабинетный руководитель с аналитическим уклоном. Он редко выезжал на места, в провинцию, бывал почти исключительно только в социалистических странах, очень редко показывался на телевидении и мало встречался с прессой. Во многих смыслах он был классический чекист ленинской школы. Но вместе с тем Андропов уделял значительно больше времени и внимания аналитической работе, изучению новых тенденций в развитии общества, положению и настроениям в среде интеллигенции и деятелей культуры.
Все знавшие Андропова отмечали у него манеры немного старомодного интеллигента. Он всегда смотрел прямо в глаза и не отводил взгляд, как Черненко. Никогда не кричал, как Хрущев, не матерился, как Горбачев, не любил много говорить о себе, как Брежнев. Мне два раза довелось близко видеть Андропова на узких совещаниях по Афганистану… Негромкий голос генсека заставляет всех напряженно прислушиваться к его речи. Она лаконична и ясна. Чувствовалось, что Андропов не любит пустых словопрений и неопределенности общих решений. Как отмечал издатель «Шпигеля» Р. Аугштайн, встречавшийся в 1983 году с Андроповым, тот в качестве условия публикации интервью с ним требовал, чтобы на обложке журнала не было его фотографии. Близоруко глядя на собеседников, Андропов не спеша, но точно формулировал фразы, которые без редактирования сразу можно было печатать. Но все, что он говорил, было известным. Ничего нового и сенсационного.
Регулярно Андропов подписывал обстоятельный доклад лично генеральному секретарю ЦК КПСС с грифом «Особой важности» о текущей работе КГБ. Например, в марте 1981 года Андропов подписал сугубо конфиденциальную записку на имя Л.И. Брежнева. Работников КГБ здесь, как и в других документах, Андропов именует исключительно ленинским термином – «чекисты». В документе, который в ЦК сразу же попал после ознакомления с ним генсека в «Особую папку», содержится ряд важных положений, характеризующих основные направления работы КГБ тех лет. Фрагментарно 11-страничный документ сводился к следующим тезисам:
«Во исполнение указаний ЦК КПСС Комитет своевременно осуществил необходимые меры по надежному обеспечению государственной безопасности в период подготовки XXVI съезда КПСС».
«Достигнуты неплохие результаты на ряде важных участков разведывательной работы по добыванию информации политического, экономического, научно-технического, военного характера…»
«Исключительное значение Комитет придавал разведывательному обеспечению встреч и переговоров товарища Л.И. Брежнева с лидерами Франции, ФРГ, Индии и других зарубежных стран».
«Систематически добывались данные о враждебных замыслах и антисоветской деятельности спецслужб США и других иностранных государств, зарубежных центров идеологических диверсий».
«Комитетом подготовлено и направлено в Инстанцию, министерства и ведомства свыше 8 тысяч информационных материалов, в том числе более 500 аналитических записок. Около 6 тысяч материалов направлено в ЦК КПСС и Совет Министров СССР».
«Удалось решить ряд крупных задач по линии научно-технической разведки. Получены документальные материалы и образцы по важным проблемам экономики, науки, техники США, других ведущих капиталистических стран… По военно-промышленным вопросам реализовано около 14 тысяч материалов и 2 тысячи типов образцов».
«Продолжалось укрепление позиций нелегальной разведки. В 1980 году Комитетом выполнено большое количество специальных заданий и поручений Политбюро и Секретариата ЦК КПСС».
«Сорвано 96 вербовочных подходов спецслужб и попыток склонения к измене Родине советских граждан… Не удалось предотвратить невозвращение в СССР 20 туристов и участников делегаций, 15 моряков загранплавания и рыбаков».
«Нанесен ощутимый удар по структуре руководства и нелегальной печатной базе баптистов-раскольников… Вскрыты и ликвидированы созданные церковниками и сектантами 6 нелегальных типографий, 19 печатных точек, более 30 перевалочных баз…»
«Установлено 1512 авторов и распространителей анонимных антисоветских и клеветнических документов…»
Я уже утомил читателя только перечнем вопросов и проблем, которыми занимался в те годы КГБ. В документе говорится о том, что «профилактировано 15 557 советских граждан» (т. е. люди «возвращены» на путь «истинный»), сколько арестовано (433) за враждебные действия, как проводилось «пропагандистское обеспечение чекистских мероприятий» и многое, многое другое{826}.
Андропов не пишет, в силу особой секретности, что именно КГБ осуществляет передачу по своим каналам крупных сумм в иностранной валюте «братским партиям». Созданный ЦК КПСС «Международный фонд помощи левым рабочим организациям» дополнял помощь, которую Москва оказывала своим единоверцам. В 1971 году КПСС передала в фонд 14 миллионов долларов, в 1972-м – 14 миллионов, в 1973-м – 15 миллионов, в 1974-м – 15 миллионов, в 1975-м – 15 миллионов, в 1976-м – 15 миллионов, в 1977 году-15 миллионов… И так почти до конца разрядки. В постановлениях ЦК обычно записывалось: «Поручить правлению Госбанка СССР (т. Свешникову М.Н.) выдать т. Пономареву Б.Н. 14 000 000 долларов на специальные цели»{827}. Кроме того, все компартии Варшавского Договора (кроме румынской) вносили в среднем по полмиллиона. Больше всех «перепадало» из «фонда» итальянской, французской, компартии США, некоторым другим. После такого решения ведомство Андропова организовывало передачу денежных сумм во многие столицы мира «братским компартиям». Те руководители компартий, что существовали (обычно на бумаге) в своих странах нелегально, жили обычно в Москве на полном «пансионе» ЦК КПСС. Всем этим занимался не только международный отдел ЦК, возглавляемый Б.Н. Пономаревым, но и могущественный КГБ во главе с его председателем Андроповым.
Андропову принадлежит инициатива проведения регулярных совещаний ответственных работников спецслужб социалистических стран по вопросам борьбы с идеологическими диверсиями империализма. Такие совещания прошли в разные годы в Москве, Гаване, Будапеште, Софии, других столицах{828}. Это была одна из форм не просто координации и «обмена опытом», но и управления деятельностью «братских органов».
Читатель может увидеть, что традиционные направления «чекистской работы» неизменно сохранялись. Но теперь в деятельности КГБ большое место (и в этом немалая роль Ю.В. Андропова) занимают политические, идеологические, военно-технические, «профилактические» вопросы. По сути, Комитет государственной безопасности при очевидном отказе от массовых репрессивных мер, что было обычным в сталинскую «эпоху», тем не менее все больше и больше превращался в государство в государстве. Фактически его, Комитет, в полной мере не мог контролировать даже ЦК КПСС, ибо, кроме генерального секретаря, заведующего административным отделом и двух-трех членов политбюро, никто не имел права «совать свой нос» в чекистские дела. Благодаря Андропову КГБ резко усилил деятельность внешней разведки и контрразведки, обратив при этом особое внимание на добывание информации военно-технического характера. Во внутриполитической деятельности приоритетной сферой деятельности КГБ стала борьба с так называемым «диссидентством», а точнее, с инакомыслием. Именно Андропов одобрил многочисленные суды над правдолюбцами и борцами за права человека: Григоренко, Горбаневской, Амальриком, Гинзбургом, Буковским, Щаранским, Гамсахурдиа, Черновилом и другими. Он, председатель, не забывал «венгерских уроков». Там начиналось, напоминал Андропов, с «послаблений смутьянам».
…В день Конституции 5 декабря группа борцов за права человека, среди которых были Сахаров, Семенова и Янкелевич (дочь и зять Е. Боннер), супруги Григоренко, Буковская, Алексеева, Салова, Шатуновская, Гастев, Генкин, Старчик, Панда, Якир и другие, всего около 50 человек, собрались в Москве у памятника Пушкину с целью выразить молчаливый протест в связи с нарушениями в СССР прав человека. В 18 часов правозащитники сняли головные уборы и минутой молчания почтили память жертв репрессий большевистского режима.
Уже на следующее утро доклад об этом «сборище», подписанный Андроповым, лежал на столе генсека и членов политбюро…{829}
По инициативе Андропова была реанимирована старая ленинская традиция высылки инакомыслящих за рубеж. Например, в 1981 году КГБ лишил гражданства и выслал за околицу отечества 14 человек. Когда на заседании политбюро 7 января 1974 года обсуждался вопрос «О Солженицыне», то Андропов заявил:
«…Я, товарищи, с 1965 года ставлю вопрос о Солженицыне. Сейчас он в своей враждебной деятельности поднялся на новый этап… Он выступает против Ленина, против Октябрьской революции, против социалистического строя. Его сочинение «Архипелаг ГУЛАГ» не является художественным произведением, а является политическим документом. Это опасно. У нас в стране находятся десятки тысяч власовцев, оуновцев и других враждебных элементов… Поэтому надо предпринять все меры, о которых я писал в ЦК, то есть выдворить его из страны…»{830}
Все выступающие, естественно, поддержали предложение председателя КГБ. «Правда», другие газеты начали пропагандистскую подготовку к этой «акции». А мы, точнее большинство замороченных советских людей, верили этой лжи в отношении и Солженицына, и Сахарова, и других правдоборцев.
Андропов тверд в отношении этих людей. Он никогда не узнает, что безграничная власть его ведомства (и всей системы!) окажется бессильной перед неодолимой тягой людей к свободе, человеческому достоинству, правам личности.
У Андропова была потрясающая работоспособность Председатель КГБ много, очень много читал, интересовался деталями и сутью самых разных «чекистских» дел Так, например, когда готовилась операция по обмену Л. Корвалана – лидера чилийских коммунистов на советского диссидента В. Буковского в 1972 году, Андропов лично держал под контролем этот размен. Готовясь к XXII летним Олимпийским играм в Москве в 1980 году, Андропов засыпал ЦК докладами-предостережениями о «готовящихся идеологических диверсиях», о «возможных терактах», «исключительной активности западных спецслужб» в связи с подготовкой к Олимпиаде.
Андропов умел видеть и знать все. Думаю, Ленин смог бы назвать председателя КГБ «лучшим продолжателем традиций Дзержинского». Этот человек смог превратить КГБ в настоящее закрытое государство в государстве.
Мы напомнили некоторые «эпизоды» из биографии пятого по счету «вождя» КПСС и СССР, когда он был главой на Лубянке. Это был, как его некоторые называли на Западе, да и у нас, «либеральный чекист». Нельзя отрицать, что его отличали от своих предшественников широта мышления, аналитические способности, личная скромность, незаурядный ум. И тем не менее это был до мозга костей Чекист ленинской школы. Он быстрее других приспосабливался к новому времени, глубже других осознавал приближение кризиса, видел главную угрозу строю не только в стагнации экономики, но и в росте мятежности духа все большего количества людей.
По своему душевному складу, профессии, убежденности Андропов тем не менее не мог предложить ничего спасительного ни обществу, ни партии, такого, что выходило бы за ортодоксальные рамки ленинской доктрины. Он был глубоко ортодоксальный Чекист. И такой человек на очень короткий исторический миг стал лидером гигантской, великой страны. Даже если бы он прожил дольше, с этими методами и мировоззрением Андропов ничего кардинально и позитивно изменить не мог. Крушение большевистской, чекистской системы нельзя было предотвратить административными способами. А на принципиальные, глубинные реформы Андропов не был способен.
Новому генсеку не суждено было начать Реформацию в СССР. Чекистское, полицейское видение мира – эфемерный базис для радикальных перемен к лучшему.
Пятнадцать месяцев – лидер КПСС
Андропов стал генеральным секретарем ЦК КПСС в 68 лет. Первая половина «руководящей» жизни прошла в партийных органах, а вторая – в «органах» чекистских. По неписаной большевистской традиции Андропов заверил соратников по политбюро, что движение по «ленинскому» пути будет неизменно продолжено. Но, с другой стороны, он должен был обязательно заявить о себе каким-то новым делом, новой концепцией, новыми подходами. Как мы помним, Сталин сконцентрировал свое внимание на монопольном владении наследием Ленина, что сделало его неуязвимым. Хрущев выбрал акцент на сельском хозяйстве и постепенном укреплении своих антисталинских позиций. Брежнев акцентировал внимание партии на возрождении «ленинских норм» партийной жизни, преодолении «субъективизма и волюнтаризма» в деле сохранения стабильности.
Каждый очередной «вождь», клянясь в верности ленинизму, в чем-то дезавуировал (больше или меньше) предшественника. Часто не говоря об этом прямо, очередной генсек строил свою политику, свое поведение, «линию», исходя из собственных корректировок относительно действий предшественника. Он должен был обязательно что-то сделать новое, оригинальное, заметное, что даст надежду людям. Тем более что основная масса советских людей устала от брежневской «стабильности» и очень хотела увидеть в новом вожде подлинного защитника ее интересов. Вроде бы все знали, кто такой Андропов – главный «кагэбэшник» страны, но одновременно для большинства граждан он абсолютно не был известен по своей сути. Тот факт, что в каждом клубе, ленинской комнате, дворце культуры был его портрет в окружении престарелых соратников, еще ничего не говорил людям. Андропов обязан был «заявить» о себе.
Новый генсек начал с реорганизации работы политбюро, перераспределения функциональных обязанностей между его членами. Через неделю после восшествия на «престол» новый генсек поставил на заседании партийного синклита один вопрос: «Некоторые вопросы организации работы политбюро и секретариата ЦК КПСС».
Лидер партии начал с себя, заявив: «Я считал бы необходимым, чтобы Андропов занимался вопросами: организация работы политбюро, оборона страны, основные вопросы внутренней и внешней политики КПСС и внешней торговли, расстановка основных руководящих кадров партии и государства»{831}.
Сосредоточив в своих руках практически все основные направления партийной и государственной политики, Андропов намеревался мобилизовать все имеющиеся ресурсы и возможности государства для предотвращения надвигавшегося на страну обвального кризиса. Он более чем кто-либо в руководстве понимал, что продолжающаяся стагнация может привести лишь к краху всей системы.
Возвращаясь к заседанию политбюро 18 ноября 1982 года, через неделю после смерти Брежнева, укажу, что Андропов недвусмысленно выделил «второе» лицо. Им, естественно, оказался К.У. Черненко. Генсек не решился сразу его «задвинуть». Черненко имел сторонников, и к тому же это было бы слишком явной антибрежневской демонстрацией. Но на Черненко новый генеральный секретарь возложил, прямо скажем, совершенно непосильную ношу. То ли это был способ со временем избавиться от фаворита Брежнева, то ли Андропов не видел в политбюро других лиц, способных объять необъятное. Генеральный секретарь заявил:
«…В связи с изменившимся положением, тов. Черненко К.У… по моему мнению, должен заниматься вопросами, которыми занимался я, плюс вопросы КГБ, МВД и вообще весь административный отдел, отдел парторганов, общий отдел и отдел писем. Надо сосредоточить внимание тов. Черненко К.У. на вопросах идеологической работы ЦК: отделы пропаганды, культуры, науки и высших учебных заведений. Ему же поручить вопросы секретариата ЦК…»{832} По сути, это основные (после взятых на себя Андроповым обязанностей) направления деятельности ЦК…
Два человека в партийной коллегии сосредоточили в своих руках главные рычаги влияния на самые различные области жизни партии и страны.
Два самых больных человека в руководстве разделили между собой львиную долю обязанностей, избежав, тем не менее, непосредственного руководства экономикой.
Став генеральным секретарем, Андропов вначале до глубокой ночи просиживал в своем новом кабинете, приглашал для беседы многих людей, часто общался с Черненко, запрашивал бесчисленные справки и личные дела на разных руководителей. Сегодня ясно: Андропов искал путь к выздоровлению общества, пытался нащупать некие чудодейственные методы и подходы, которые позволили бы активнее «заработать» загнившую Систему, вернуть уверенность людям, дать новое дыхание партии и начать решительное «восхождение» к коммунистическим высотам.
Что это сизифов труд, Андропов не хотел и думать. У него не было выбора. Нужно было подавить кризис, пока он не разразился. Андропов был неотъемлемой частью партийного механизма, созданного Лениным и Сталиным. У него и мыслей не появлялось о необходимости масштабных и радикальных реформ в стране, пересмотре неких кардинальных установок марксизма-ленинизма и мобилизации естественных, общечеловеческих возможностей многонационального народа для подлинной демократизации общества. Классовые догмы цепко держали бывшего председателя КГБ в рамках ленинской методологии мышления и действий.
Андропов после ноябрьского пленума, избравшего его генеральным секретарем ЦК КПСС, провел серию рабочих совещаний, заседаний в Центральном Комитете, где педалировал одну идею: оздоровление общества и государства возможно лишь на основе всемерного укрепления дисциплины. Особенно характерны в этом смысле были совещания в ЦК 7 и 22 декабря 1982 года и 18 января 1983 года.
Мысль и идея Андропова совсем не является новой. Начиная с ленинских времен, партия только и делала, что регулярно принимала постановления об ужесточении требований к гражданам СССР за их работу, поведение, благонадежность. Людей в сталинские времена сажали в тюрьму за прогул, запрещали человеку по своему желанию переходить на другое место службы, определяли минимум выработанных трудодней в колхозе, устанавливали над гражданами неусыпный идеологический контроль. Хотя позже эта полицейская хватка несколько ослабла, партийные органы всегда делали особую ставку на возможность «закручивания гаек», ужесточение контроля над каждым советским гражданином, «наведение порядка» на производстве и в быту. Андропов хотел прибегнуть к мобилизации духовных, нравственных и физических сил людей в реализации программ, выдвигаемых «штабом ленинской партии».
А за реакцией простых людей на постановления ЦК КПСС следили миллионы (да, миллионы!) завербованных секретных агентов из числа рабочих, крестьян, военнослужащих, интеллигенции, священнослужителей, деятелей культуры, чиновников. Вся страна на протяжении десятилетий была опутана частой сетью осведомителей, «наблюдателей», секретных сотрудников, названных в народе «стукачами» или «сексотами». Купленные за небольшие, но регулярные суммы денег, эти люди, всегда остерегаясь разоблачения, регулярно информировали «органы» обо всех подозрительных, «сомнительных», тем более антисоветских высказываниях и действиях. Эпизодически политбюро рассматривало этот вопрос: например, 20 декабря 1960 года № 3313-«Ш» («Особая папка»). Рассматривались эти вопросы и позже, хотя во времена андроповского руководства количество «нештатных сотрудников» заметно сократилось.
Еще в 1960 году стали создавать «группы нештатных сотрудников», которые, как докладывал председатель Комитета госбезопасности А.Н. Шелепин, «участвуют в наблюдении на общественных началах…»{833}. Тотальная слежка сохранялась до конца восьмидесятых годов, представляя собой изощренное нарушение прав человека.
Приступая к «наведению порядка», генеральный секретарь хорошо знал из донесений партийных и чекистских органов, что основная часть общества поддержит его курс. С одной стороны, общественный, государственный, демократический порядок всегда является важным атрибутом здоровья нации, а с другой – советские люди за долгие десятилетия привыкли к жесткой регламентации всей своей жизни. Эта бюрократическая, административная запрограммированность постепенно формировала людей малоинициативных, непредприимчивых, послушных, готовых по команде поддержать любое новое «начинание» властей.
Андропов в силу своей одномерности и ортодоксальности (а может, и время для крутых перемен еще не приспело) не мог придумать ничего лучшего, кроме как попытаться вновь оседлать конька большевистской дисциплины. Очень характерно в этом смысле его выступление на совещании секретарей ЦК КПСС 18 января 1983 года. В его кабинете собрались М.С. Горбачев, В.И. Долгих, Б.Н. Пономарев, М.В. Зимянин, И.В. Капитонов, К.В. Русаков, Н.И. Рыжков, А.Я. Пельше, М.С. Соломенцев.
Все привычно достали служебные блокноты, удобнее устроились за длинным столом в готовности внимать «ценным указаниям» своего лидера.
Андропов, близоруко щурясь, держа в своих руках рукописные листочки, методично бил в одну точку. «…На первый план сейчас выдвигаются вопросы об укреплении трудовой и производственной дисциплины, вопросы о методах и стиле нашей работы… Москвичи, как известно, уже выступили с инициативой об укреплении трудовой и производственной дисциплины, о наведении должного порядка на производстве и в городе в целом. Эта инициатива была одобрена Центральным Комитетом КПСС…»{834}
В получасовой речи Андропов с методической настойчивостью повторял слова «необходимо укреплять производственную и трудовую дисциплину», чем поставил в затруднительное положение участников совещания, прилежно конспектировавших выступление генсека. В «прокладках» между «новым» термином-панацеей, естественно, звучали слова «дисциплина должна быть сознательной», а посему надо развертывать «все виды и формы массово-политической работы», мобилизовать на это дело «печать, партийные, советские, профсоюзные организации».
Речь-заклинание, речь-программа была не просто реакцией на стагнацию экономики и общества, но и, по мысли автора, должна была привести к изменению стиля работы ЦК. Андропов вновь повторял дежурные в КПСС положения о необходимости «конкретной информации», сосредоточивать внимание на «самых главных вопросах», меньше проводить совещаний, усилить «организаторскую работу с людьми» и т. д. и т. п. Такие банальные слова звучали в аппарате ЦК с ленинских времен. За внешней целесообразностью, рациональностью, деловитостью скрывалась неспособность высшего руководства понять глубинные причины перманентного экономического кризиса системы.
Главный чекист, ставший главой партии и государства, иногда в своей речи формулировал весьма колоритные предложения, которые помимо воли автора демонстрировали бесплодность очередного начинания.
На реплику Пельше о том, что аппарат ЦК «занимается иногда вопросами, которые должны решаться в министерствах и ведомствах», Андропов тут же среагировал:
– Наша задача отсортировать вопросы менее значимые от более значимых, и пусть эти мелкие вопросы решают в министерствах и ведомствах…
Суперправительство, каковым с давних пор было политбюро, этой репликой подтверждало: управление народным хозяйством, обществом и впредь будет директивным, командным, административным. Правительство пусть решает «мелкие вопросы», а основные, крупные – ЦК… Все дружно поддакивали: «правильно», «верно», «согласны».
В коротких выступлениях секретари ЦК поддержали «линию Андропова» на необходимость «всемерного укрепления производственной и трудовой дисциплины». Выступил и М.С. Горбачев. Он полностью поддержал генсека, подчеркнув, что к числу коренных, главных вопросов, конечно, относятся вопросы «укрепления трудовой и производственной дисциплины». Говорил о «повышении роли рабочего коллектива», «бригадном подряде», «усилении проверки исполнения» и других подобных дежурных вещах. Михаил Сергеевич, однако, отметил одну мысль, которая в то время витала в умах людей: Андропов «породил очень хорошие надежды на перемены». После совещания в ЦК в каждой парторганизации принялись обсуждать «меры по укреплению» всех мыслимых дисциплин: служебной, технологической, воинской… Казалось, Андропов нашел волшебное лекарство для выздоровления общества. Люди устали от серой и беспросветной жизни, и даже слабый лучик, намек на изменения к лучшему воспринимался у людей с надеждой. Они хотели верить, что улучшение жизни возможно.
Через пару недель после этого совещания Андропов неожиданно приехал на московский станкостроительный завод имени Орджоникидзе. Он сразу же прошел в цеха, хозяйским глазом оглядел производство, беседовал с рабочими, инженерами. Генсек не обещал «быстрой» хорошей жизни, но все время подчеркивал: укрепим порядок, дисциплину, будем производить больше и лучшего качества. А от этого выиграем все…
Рабочие молча слушали бледнолицего, высокого человека, который говорил с ними, как их бригадир: о дисциплине, порядке, прогулах… С любопытством разглядывая нового «вождя», слушатели довольно безучастно воспринимали старые «откровения». Их интересовали заработки, жилье, транспорт, отсутствие нового оборудования, заботило убогое снабжение, бесконечные очереди. Но Андропов говорил и говорил о «дисциплине», «порядке».
У генерального секретаря еще хватило сил не только начать борьбу с широко укоренившимися расхлябанностью, разболтанностью, неисполнительностью, но и нанести несколько ощутимых ударов по местным, региональным князьям: секретарям республик и обкомов, министерствам, высокопоставленному чиновничеству, где процветала коррупция, кумовство, казнокрадство. В суды пошли сотни дел на людей, которых криминальная личная материальная выгода интересовала больше, чем «производственная и трудовая дисциплина». Даже «сознательная». Успели и расстрелять несколько человек за «хищения в особо крупных размерах», среди которых наибольший резонанс получило «дело» директора Елисеевского гастронома Ю.К. Соколова. Общество притихло. Многие одобряли эти решительные шаги, словно «соскучившись» по старым «добрым временам».
Андропов требовал «призвать к порядку» не только рядовых граждан, но и сам показал пример, как он будет поступать с вельможами в министерском ранге. Первой крупной жертвой «нового» курса стал министр внутренних дел Н.А. Щелоков, давний фаворит Брежнева. Придя к высшей власти, Андропов уже через месяц с небольшим сместил Щелокова с поста министра и дал указание начать против того судебное расследование. Не дожидаясь суда, Щелоков предпочел покончить с собой.
Трудно сказать, как много сделал бы Андропов на пути ужесточения режима. Может быть, на какое-то время ему удалось бы законсервировать систему, но ясно одно, что вылечить ее этими привычными большевистскими методами он уже не смог бы. Чекистский рыцарь, сам лично морально безупречный, со своим аскетизмом и скромностью, явно в методологии поиска рецептов выхода из кризиса больше оглядывался на прошлое, чем смотрел в будущее. Однако у советских людей, особенно старшего поколения, Андропов вызвал, повторюсь, и надежду, и уважение. Смотрите, говорили старые коммунисты, не остановился перед снятием одного из самых могучих министров, ордена себе не вешает, взялся всерьез за взяточников и бездельников…
С мест идет множество донесений: «Народ хорошо воспринял курс на наведение порядка и укрепление дисциплины». Впрочем, Андропов, бегло просматривая шифрованные телеграммы, и не ожидал другого. Всегда любое решение или установка ЦК на местах безусловно одобрялись. Так было всегда. Так было «положено».
Генсек жил идеей «дисциплинирования» огромного народа, видя в этом едва ли не единственный шанс преодолеть тяжелую стагнацию. Он даже внешнеполитическими делами занимался меньше, чем его предшественник. То там, то здесь освобождались коррумпированные местные «князьки», проводились собрания областных и республиканских активов, ехали инспектора ЦК в неблагополучные точки. Андропов, пока болезнь еще не свалила его, демонстрировал завидную целеустремленность. Проводя очередные заседания политбюро, многочисленные совещания, генеральный секретарь концентрировал внимание соратников на идее, выдвинутой им после «коронации».
Лидер партии и государства часто практиковал приглашение к себе в кабинет группы высших руководителей и слушал их о положении дел, о реализации «установок ноябрьского пленума». Так, 1 июля 1983 года Андропов пригласил Горбачева М.С., Романова Г.В., Черненко К.У., Долгих В.И. и Рыжкова Н.И. Речь опять была о «наведении в стране порядка». Но незаметно разговор перешел на широкий спектр проблем: «заваленность» членов политбюро бумагами, низкое качество отечественных автомобилей, плохая продажа газа за рубежом и т. д.
Генсек настойчиво повернул беседу к главной теме: как идет реализация решений ноябрьского пленума ЦК (о той же дисциплине. – Д.В.). Тогда Долгих заявил, что «мы разослали проект постановления по трудовой дисциплине в политбюро. Получился хороший документ». На что Андропов недовольно бросил:
– Но людей, шатающихся без дела, все еще много; имеются прогульщики…{835}
Прошло более полугода после того, как была взята линия на «укрепление дисциплины и порядка», а в политбюро все еще только готовили проект постановления для руководства партийных организаций… Все чувствовали (но никто не обмолвился и словом!), что глубокий «природный» недуг системы едва ли удастся вылечить отлавливанием бездельничающих молодых людей или высылкой тунеядцев из столицы. Разговоров о «дисциплине» и «порядке» было предостаточно, но они, естественно, не смогли сколь-нибудь заметно повлиять в целом на экономическую ситуацию в государстве.
Сегодня усилия Андропова вылечить Систему административными мерами кажутся такими же обреченными на неудачу, как труд Сизифа. Правда, возникает мысль: может быть, Сизиф и мог вкатить наконец камень на гору, а мы просто не знали зачем? Зачем продлевать агонию Системы, которая не имела будущего? Андропов верил в миражи.
Но мираж – это иллюзия цели.
Едва ли кто тогда в стране осознавал исторический парадокс: при безраздельной власти КПСС и ее генерального секретаря они были полностью бессильны изменить экономическую ситуацию к лучшему. Неограниченная власть в руках, а изменить уже что-то серьезное в экономике к лучшему не могут. Личный интерес и объективные экономические законы не могли заменить ни соцсоревнование, ни грозные директивы ЦК, ни административные санкции к «нерадивым». Система буксовала.
Национальный резервуар энтузиазма «сознательности», подвижничества, на чем долгие годы спекулировали большевики, иссяк. И никакие «исторические решения» партийных пленумов, ухищрения бесчисленных контролеров и администрации предприятий не могли одолеть социальную апатию, равнодушие, безразличие миллионов людей. Все больше становилось граждан, которые чувствовали, что для народа приближаются рубежи, которые больше не одолеть традиционными большевистскими способами. Особенно хорошо это видели люди, бежавшие из СССР или изгнанные из него. Они писали, что Андропову не удастся спасти агонизирующую систему. Так, используя псевдоним Ильи Лукина, «обычный» советский гражданин писал в западном журнале: «Новый генсек верил только в административную власть; он принялся доводить до блеска сталинскую систему устрашения и «порядка». Экономической программы у Андропова не было никакой. В парикмахерских, банях, магазинах устраивают облавы и у задержанных требуют ответа: почему они днем находятся здесь, а не на рабочем месте? В это время юристы поговаривали о введении усиленных мер ответственности за прогул или опоздание на работу…»{836}
Андропову могли помочь, кроме партийных директив, осложнения в международной обстановке, «происки» агрессивных империалистических сил. В какой-то мере для этой цели попытались использовать факт уничтожения 1 сентября 1983 года советским истребителем южнокорейского лайнера с 269 пассажирами на борту. «Боинг» оказался над советской территорией (случайно или преднамеренно, до сих пор никто не в состоянии на это ответить) и был сбит.
Политбюро сделало все для того, чтобы этот печальный инцидент был использован для цементирования трещин Системы в связи с «империалистической угрозой», укрепления «социалистического содружества» перед лицом милитаристских сил США. Но именно этот случай подчеркнул прямолинейность, негибкость советской внешней политики и стал как бы печальным символом заката карьеры Андропова еще до его скорой кончины.
Генсек и политбюро
Все предшественники Андропова, заступая на высший пост, были моложе него. Сталин стал «осваивать» пост генсека в 42 года, Хрущев – в 59 лет, Брежнев – в 57. У Андропова, хотя он и был моложе большинства своих «соратников», возраст приближался к критическому семидесятилетнему рубежу. Времени выжидать, присматриваться у него уже не оставалось. Вновь обращаясь к Шекспиру, скажем, что время на него очень давно «уже шло войною…».
Но не только времени не оказалось в запасе для нового генсека. Не было и возможных удовлетворительных ходов. Говоря языком шахматистов, Андропов сразу же оказался в историческом цугцванге; можно было имитировать «исторические решения», демонстрировать пропагандистские «преимущества социализма», заклинать себя и миллионы «неисчерпаемостью ленинского наследия», но в корне ничего уже нельзя было изменить. Без кардинальной Реформации. Но убежденный консерватор Андропов не мог решиться на реформы, которые поставят под угрозу «социалистические завоевания». Ведь нельзя же представить, чтобы Андропов пошел на введение свободной рыночной экономики в СССР, на отказ от идеологических постулатов ленинизма, официальное поощрение либерализма, инакомыслия, диссидентства! Это было исключено. Андропов был хотя и умный человек, но скованный наглухо ортодоксальностью своих убеждений, «правилами» партийной игры, требованиями Системы.
Совсем незадолго до партийной коронации Андропов говорил: «На Западе многим во что бы то ни стало хочется, чтобы в СССР существовала пусть искусственная, но организованная оппозиция. Советские люди никогда этого не допустят и сумеют оградить себя от ренегатов и их западных защитников…»
Система была на излете своей траектории, начавшейся от страшного ленинского импульса. Даже приход Андропова, вчерашнего главы «тайной полиции», к высшей власти означал глубочайший кризис ленинского «дела». У системы остались лишь большевистские аргументы: ракеты, танки, интеллектуальный контроль, директивы партии, спецслужбы. Но контраргументов у истории было больше: экономическая несостоятельность СССР, тотальная несвобода, мертвящая все живое бюрократия и догматизм, отсутствие приемлемых «советских» способов и методов выхода из кризиса.
Андропов, став 12 ноября 1982 года генсеком, 16 июня 1983 года присовокупил к партийному посту и должность Председателя Президиума Верховного Совета СССР. К тому же Юрий Владимирович «по привычке» сохранил полный непосредственный контроль и над органами госбезопасности. Архивные материалы подтверждают, что среди посетителей генсека в его кабинете едва ли не самыми частыми гостями были его заместители и крупные работники по чекистской службе.
Андропов сконцентрировал в своих руках еще большую власть, чем, допустим, Хрущев или Брежнев. Но… изменить ситуацию существенно к лучшему уже не мог. Повторюсь: дело не в скоротечности правления Андропова, а в отсутствии хоть каких-то удовлетворительных способов поднять страну на «ленинских рельсах».
Колеса человеческой судьбы вращаются Провидением. Андропову нужно было делать выбор: или катиться по колее, отполированной Брежневым, или идти на крутую ломку Системы. Новый генсек хотел многое повернуть к лучшему, но серьезно ничего не меняя. Пожалуй, после Ленина и Сталина это был самый ортодоксальный советский руководитель.
В отличие от Брежнева Андропов много размышлял о путях повышения эффективности партийного влияния на экономические и социальные вопросы. За счет улучшения качества этого влияния. Он как будто попытался уменьшить объем непосредственного партийного руководства хозяйственной деятельностью страны. Выступая перед секретарями ЦК 7 декабря 1982 года, генсек сделал примечательное заявление: «… Важно обращать внимание на то обстоятельство, что не происходит ли срастания ответственных работников аппарата ЦК с министром и другими работниками? К сожалению, наши работники, в том числе и зав. отделами, иногда не замечают этого недостатка. Если ЦК своевременно не примет соответствующих мер против этого нетерпимого явления, то огонь перекинется на ЦК КПСС в целом…»{837}
Андропова, как видим, беспокоит не столько ущербность директивного правления, сколько возможное отождествление очередных социально-экономических неудач с деятельностью ЦК. Тогда «огонь перекинется на ЦК КПСС в целом». Конечно, легче руководить, не отвечая за последствия, но это невозможно. Несмотря на некоторые попытки как-то изменить положение вещей, политбюро работало в прежнем режиме универсального суперправительства. Впрочем, советское общество и государство только так могло «управляться». Вот несколько иллюстраций.
Через неделю после того, как Андропов возглавил партию, состоявшееся 18 ноября 1982 года политбюро рассмотрело 13 вопросов, а голосованием поименно, до заседания, приняло 78 постановлений! Наряду с политическими вопросами (к итогам бесед с делегациями, прибывшими на похороны Брежнева, о предстоящем совещании ПКК Варшавского Договора, о поздравлении турецкого президента Эврена, о диссиденте Щаранском, проекте постановления политбюро об избрании Андропова членом Президиума Верховного Совета СССР) рассматривались и экономико-технические: о бюджете на 1983 год, о производстве ядерных материалов и боеприпасов на XI пятилетку, о производстве сеноуборочных машин на заводе им. Ухтомского и многие, многие другие. И так было всегда: до Андропова, при нем и после него. От крупнейших вопросов эпохи до решения наградить медалями отличившихся свинарок – все было в ведении всесильного политбюро, точнее, политического суперправительства.
Понятно, что политбюро ни по составу, ни по времени, ни в профессиональном отношении не могло качественно рассмотреть эти проблемы. Политбюро штамповало проекты решений, подготовленные аппаратом, после чего они приобретали силу высшего закона… Помощники, референты, советники, инспектора, инструктора, заведующие секторами и отделами, их заместители, привлекавшие, правда, и экспертов, предрешали вектор, содержание и характер решений политбюро. Андропов видел, что это ненормально: если бы политбюро смогло рассматривать по тысяче вопросов на каждом своем заседании, еще тысячи остались бы нетронутыми… Ловушка сверхцентрализации, когда один орган, к тому же слабо компетентный во многих вопросах, решает вся и все, спеленала бюрократическими путами Систему, сделала ее малоподвижной, неэффективной, косной.
С ленинских времен большевики стали предписывать притихшему народу: что делать, кого поддерживать, как жить, кого уважать, а кого ненавидеть. Ленинское политбюро со своих истоков создавало уникальную модель партийного «суперправительства». Во времена Андропова, так же как шесть десятилетий назад, члены политбюро принимали решения не только по вопросу, подобному тому, вводить или не вводить войска в Венгрию, Чехословакию, Афганистан, но и такие, которые могли решаться чиновниками самого низкого уровня. Например, политбюро при участии Андропова утвердило «нормы кормления штатных животных органов МВД СССР»{838}. Политбюро освящало своими решениями и другие «эпохальные вопросы»: «о техническом обслуживании легковых автомобилей; о поршнях танковых дизелей; о согласии с награждением министра иностранным орденом»{839} и т. д.
«Ленинское политбюро» со времен Ленина заседало по четвергам. В приемной толпились люди, вызванные на его заседание по тому или иному вопросу. Конвейер работал безостановочно: решения принимались одно за другим. Дискуссии возникали редко. Наиболее важные вопросы в протокол заседания не заносились, а адресовались в категорию высшей секретности – «Особая папка». Обсуждения возникали обычно при рассмотрении не экономических, социальных проблем, а вопросов политических и тех, которые обозначались в протоколе как «за повесткой дня».
В «Особую папку» попадали, например, вопросы, обсуждавшиеся при участии Андропова:
– Об ограничении допуска представителей армии Румынии к новым образцам вооружений.
– О доставке специмущества в Никарагуа{840}.
– О контрразведывательном обеспечении МВД СССР, его органов и внутренних войск (фактически Андропов ввел контроль со стороны КГБ за ведомством Щелокова. – Д.В.){841}.
– О лицах, представляющих особую опасность для государства в условиях военного времени{842}.
– О бюджете КПСС на 1983 год{843}.
– О реализации золота…{844}
Иногда в протоколе стояла лишь лаконичная запись: «Вопрос КГБ», «Вопрос МО», «Вопрос международного отдела ЦК»… Решения сразу же попадали в категорию «Особой папки». Это вопросы деятельности советской разведки и контрразведки, разработки и испытания нового оружия, финансирования компартий зарубежных стран, материального обеспечения членов политбюро и т. д.
Нельзя не заметить, что на политбюро стали еще чаще, чем раньше, рассматриваться вопросы спецслужб. «Кагэбизация» общества при Андропове не могла ослабеть. Она возросла. Едва заняв кабинет вождя, Андропов уже 10 декабря 1982 года соглашается с обсуждением на «самом верху» вопроса «О привлечении советских граждан еврейской национальности к активному участию в контрсионистской пропаганде». В пояснительной записке говорилось, что «известные люди еврейской национальности воздерживаются, за редким исключением, от публичной оценки сионизма». Естественно, решили создать соответствующую «группу» под эгидой того же КГБ…{845}
Ведомство, которому Юрий Владимирович отдал свои лучшие годы, постоянно нагружало политбюро своими вопросами:
– О дополнении перечня главнейших сведений, составляющих государственную тайну{846}.
– О мерах по усилению радиозащиты от антисоветского радиовещания{847}.
– О поставке специмущества (главным образом оружия. – Д.В.) в некоторые компартии, зарубежные организации…{848} – и другими подобными вопросами.
Андропов, как и раньше, будучи председателем КГБ, не отринул от себя и некоторые весьма щекотливые сферы деятельности. Не секрет, что советские спецслужбы поддерживали глубоко законспирированные связи с известными в мире террористическими организациями. Некоторые из них получали оружие из СССР; немало этих людей проходило в СССР идеологическую и специальную подготовку; были случаи, когда отдельные боевики находили убежище в стране, «строящей коммунизм».
«Суперправительство» пыталось контролировать буквально все. Его одобрению (или неодобрению) подлежали самые невероятные, на первый взгляд, вопросы. Дело в том, что это было, повторюсь, политическое «суперправительство». Оно налагало свое политическое клеймо на любое решение, любой разговор или намерение.
Поговорил Ю.В. Андропов с В. Ярузельским 13 апреля 1983 года по телефону. Соответственно политбюро в своем постановлении отмечает: «Одобрить беседу Генерального секретаря Т. Андропова с Первым секретарем ЦК ПОРП В. Ярузельским…»{849} Вроде бы беседа – это диалог, явление по крайней мере, двустороннее, но политбюро привычно «одобряет» разговор двух лидеров «целиком».
Приглашения генсеком своих коллег из социалистических стран отдохнуть в СССР также подлежали непременному утверждению политбюро. Андропов продолжил давнюю цэковскую традицию и в 1983 году пригласил в СССР руководителей «братских партий» Э. Хонеккера, Ле Зуана, Ф. Кастро, К. Фомвихана, Ю. Цеденбала, В. Ярузельского, Н. Чаушеску, Г. Гусака и, конечно, своего старого доброго знакомого Яноша Кадара. В личном письме Андропов писал:
«Уважаемый товарищ Кадар!
От имени моих товарищей по Политбюро и от себя лично рад пригласить Вас с Марией Тимофеевной провести в этом году в Советском Союз свой отпуск или часть его в удобное для Вас время.
Если Вы сможете воспользоваться нашим приглашением, Вам будет предоставлена возможность отдохнуть в любом районе страны, посетить при желании интересующие Вас республики и города…
С товарищеским приветом
26 мая 1983 г.
Ю. Андропов»{850}.
С тех памятных событий в Венгрии в октябре-ноябре 1956 года Андропов сохранил самые теплые чувства к Кадару. Часто звонил ему, неоднократно встречался. Даже подарки Яношу и его жене подбирал лично сам, когда они приезжали в Москву, чего он никогда не делал, встречая других гостей. Охотничье дорогое тульское ружье штучного изготовления, оренбургские платки, другие дары Андропов осмотрел, не полагаясь на помощников{851}. Для него Я. Кадар, Венгрия, те далекие теперь уже события представляли собой нечто очень важное, переломное, рубежное. С тех пор Андропов стал чрезвычайно, до болезненности, чувствительным к любым проявлениям «контрреволюции», «буржуазного национализма», «империалистическим диверсиям». Та вспышка народного, национального гнева против несвободы, большевизма не только напугала Андропова, но и выработала у него некую обостренную реакцию на все «антисоциалистическое».
Кадар был другом и живой памятью о тех сумасшедших днях.
Политическое суперправительство работало и при новом генсеке, как раньше…
Андроповские установки на «наведение порядка», «укрепление дисциплины» были с одобрением встречены большинством советских людей, но дали весьма скромные, если не сказать больше, результаты. Общество и система были больны. Их нельзя было вылечить регулярным заводом будильника или насаждением где только можно дополнительной армии контролеров. Даже если Андропов и понимал это, то не предпринял никаких шагов кардинального характера ни в экономике, ни в политической сфере. Его деятельность была сконцентрирована на снятии с постов щелоковых, медуновых, других коррумпированных высокопоставленных чиновников партии и государства. Но Андропов исторически «промахнулся».
Старое заблуждение большевиков, начиная с Ленина: мол, достаточно ввести в органы управления больше рабочих и крестьян, проверенных, честных людей, «настоящих» большевиков – и дело «пойдет». Сталин для этого в немалой мере устроил столь грандиозную «чистку», что и сегодня о ней нельзя вспоминать без содрогания.
Нет совершенных общественно-политических систем. В любой есть нарушения закона, факты коррупции, бюрократии. Человеческий опыт показывает, что более или менее успешная борьба с этими вековыми пороками человеческого общежития лежит не столько в области жестокости закона, сколько в обеспечении свобод и прав граждан, широкой гласности, общественной подотчетности, минимуме секретности, создании нормальных условий жизни людей. Взяв на вооружение старую большевистскую методологию, Андропов заранее обрекал себя на поражение, которому способствовала и его тяжелая болезнь.
Радикальные меры, сторонниками которых всегда были большевики, дают результат лишь в экстремальных ситуациях войны, революций, крутых общественных ломок. Но в этих случаях они столь обильно омыты кровью, что говорить позитивно об этой методологии просто нельзя. Андропов, конечно, не хотел возвращаться к прошлому горькому опыту. Но его административные меры без изменения базисных опор не могли и не дали ожидаемого результата.
Тем не менее у Андропова, лично честного человека, достало мужества пойти на обострение отношений с рядом союзных министров и региональных руководителей, многие из которых лишились своих постов. Больной генсек в ряде случаев покушался даже на то, что в глазах «партийной общественности» выглядело просто кощунством.
Известно, например, что, начиная со столетия рождения Ленина, в стране начался новый бум создания бесчисленных памятников «бессмертному» вождю. Теперь уже считалось правилом партийного тона иметь монумент вождя не только в республиканских и областных центрах, но и в каждом районном городе, на заводе, в университете, воинской части. Создавались целые архитектурные композиции, а «генераторы идей» все вносили новые и новые проекты об «увековечении вождя».
Однажды Андропов сказал в узком кругу: нужно приостановить увлечение внешней монументальной стороной, которое нас разоряет…
По его инициативе в апреле 1983 года (когда приближалась очередная годовщина ленинского рождения и, естественно, повысилась активность разных «монументалистов») политбюро приняло весьма примечательное постановление. Оно именовалось нейтрально: «О устранении излишеств в расходовании государственных и общественных средств на строительство мемориальных сооружений». В документе прямо говорилось: «Запретить в 1983–1985 годах строительство новых и продолжение строительства начатых мемориальных музеев, монументов, обелисков, памятников, за исключением бронзовых бюстов лиц по указам Президиума Верховного Совета СССР, а также недорогих памятников погибшим в Отечественной войне»{852}.
По сути, Андропов приостановил идеологическое безумие – создание все новых и новых тысяч идолов в стране, которой именно Ленин нанес самый глубокий исторический, до сих пор не заживающий, шрам…
Однако стоило Андропову залечь в госпиталь и состояние его здоровья начало быстро ухудшаться, ленинцы проигнорировали апрельское постановление политбюро 1983 года. По предложению Гришина, поддержанному Черненко, Тихоновым, Горбачевым, Громыко, Романовым, другими членами политбюро, в начале декабря 1983 года приняли постановление «О сооружении памятника Ленину на Октябрьской площади в Москве»{853}, хотя в столице уже было несколько десятков монументов первому вождю. Строить и возводить памятники оказалось значительно легче, чем обеспечить людей элементарным снабжением. Ведь уже давно колоритной приметой Москвы (тем более других городов) стали бесконечные очереди в магазинах практически за всем, без чего не мог обходиться человек.
Андропов, не будучи экономистом и хозяйственником, осторожно подходил к вопросам каких-либо реформ в промышленности и сельском хозяйстве. Так, он не согласился с подготовленным постановлением ЦК о расширении прав предприятий. «Нужно вначале проверить на нескольких заводах, фабриках», – заявил генсек. Политбюро, естественно, согласилось с проведением первоначально экономического эксперимента по расширению самостоятельности и ответственности предприятий{854}. Но в то же время Андропов быстро согласился с предложением экономистов в ЦК о развитии бригадной формы организации труда{855}. Генеральный секретарь видел низкую эффективность советской экономики, понимал, что нужно включить в производственный процесс личный интерес людей, однако продолжал действовать крайне осторожно. Возможно, генсек сознавал, что социалистическая экономика, основанная на жестких идеологических посылках неприятия частной собственности и свободного рынка, едва ли способна кардинально реформироваться. Андропов предпочитал поиск частичных улучшений и нововведений с одновременным «наведением порядка» на производстве.
Так же осторожен был Андропов и в политической сфере. Становилось все труднее игнорировать критику, раздающуюся даже со стороны «друзей», о крайней недемократичности выборов. Аргумент о том, что у нас лишь «одна партия», которая выражает интересы всего народа, а посему в бюллетене лишь один кандидат, проходил уже не так гладко. Неожиданно для членов политбюро в октябре 1983 года больной Андропов направил записку, в которой предложил рассмотреть возможность расширения некоторых «демократических процедур» на предстоящих выборах в Верховный Совет СССР. Но это «расширение», по мысли автора записки, было очень осторожным и ограниченным. Фактически генсек посоветовал «не замыкаться на должностном принципе при выдвижении кандидатов». Долгие годы существовала такая уродливая практика. Депутатами были члены политбюро и секретари ЦК, министры, секретари республиканских и областных комитетов партии, директора крупных комбинатов, фабрик, командующие военными округами, секретари союзов писателей, композиторов, художников и т. д. Верховный Совет для антуража разбавляли некоторым количеством рабочих, колхозников, врачей, учителей и т. д. Все расписывалось заранее, до «выборов», до мелочей. По сути, Верховный Совет СССР задолго до «выборов» формировался на Старой площади в комплексе зданий ЦК.
Андропов предложил выдвигать не только по сложившемуся партийному трафарету, но и замечать «интересных», «заметных» людей, «проводников линии партии в народе». Предложил, чтобы в высшем органе власти (сугубо формальном) были представлены и народы-изгои: немцы, крымские татары, ингуши и т. д.{856}.
Конечно, эти «нововведения» не затрагивали основ постыдной системы «выборов», но означали, что руководство начало размышлять, как придать большую респектабельность советским институтам власти.
Таким был Андропов: осторожным, осмотрительным, я бы даже сказал, «бдительным» во всех экономических, социальных, политических и идеологических вопросах. Некоторые его шаги, направленные на «улучшение» различных сфер жизни общества, были фактически бюрократической имитацией движения и поиска. Ортодоксальность мышления не позволяла главе партии и государства решиться на кардинальное реформирование системы. Этого генсек просто не мог допустить. Он не уставал повторять, что «будущее за социализмом»{857}.
Где Андропов не колебался, так это в своей родной сфере. Практически любые предложения Комитета государственной безопасности встречали у Андропова полную поддержку. Так, находясь уже в больнице, в ноябре 1983 года согласился с обсуждением на политбюро вопроса «О мерах по разоблачению подрывной деятельности зарубежных центров украинских националистов». Постановление высшей партийной коллегии определило, например, целую программу борьбы с так называемым «Антибольшевистским блоком народов» Я. Стецко, рекомендовало «вносить в среду националистов раздоры»{858}. Полицейские, «шпионские», контрразведывательные вопросы по-прежнему были одной из любимых услад «ленинского политбюро». Оно могло, например, по представлению Громыко и Чебрикова подробно и долго обсуждать, как ужесточить выдачу виз американским гражданам, решающим поехать в СССР; как больше «прищучивать» дипломатов США за нарушение правил движения и парковки; каким образом снижать значение протокольных мероприятий, проводимых американским посольством в Москве{859}.
Все эти, казалось бы, частные детали деятельности «суперправительства» тем не менее ярко показывают догматическую ограниченность высшего руководства СССР классовыми рамками и стереотипами.
Андропов не упускал случая использовать идеологическое оружие против своего главного противника – «империализма США». Порой это было неуклюже, прямолинейно, примитивно. Но иногда удавалось осуществить «акцию» даже с долей интеллектуального изящества.
В начале 1983 года Андропов, просматривая, как обычно, почту: шифротелеграммы, обзоры прессы, доклады с мест и из-за рубежа, на одной из бумаг сделал знаменательную пометку: «О предстоящем, грядущем 2000 годе стоит подумать уже сейчас». Помощники, референты, отдел пропаганды, науки ухватились за идею. При умелом использовании общечеловеческого звучания она могла дать немалые идеологические дивиденды. Над документом работали долго и тщательно. Наконец, в октябре 1983 года политбюро обсудило необычный вопрос: «Об инициативе советского государства в связи с предстоящим вступлением человечества в третье тысячелетие». Образовали даже специальную Комиссию во главе с К.У Черненко, куда вошли М.С. Горбачев, ГА. Алиев, другие члены политбюро. Решили выступить с инициативой в ООН о принятии подготовленного в Москве проекта декларации «Мир, прогресс и процветание человечества» (программа международного сообщества наций на 1985–2000 годы).
В постановлении не скупились на возвышенные слова: «Декларация» может стать «манифестом XXI века», на основе которого возможно усилить борьбу с угрозой ядерной войны, экологическими опасностями, нищетой, голодом, болезнями…
Рассчитывали, что социалистическая страна, что символично, способна предвосхитить надвигающееся грядущее, указать народам «траекторию» движения в будущее. Естественно, в завуалированной форме делался намек на «прогрессивные тенденции», которые несут в себе страны, избавившиеся от эксплуатации человека человеком.
Конечно, этот амбициозный проект не мог быть принят мировым сообществом и реализован. Кто стал бы слушать «наставления» государства, ведущего грязную войну в Афганистане, поддерживающего международные террористические организации, использующего психлечебницы для усмирения инакомыслящих, не способного честно признать все детали гибели южнокорейского лайнера над Японским морем?
…Один мудрец построил две церкви.
– Зачем тебе понадобились две церкви рядом? – спросили мудреца.
– Затем, чтобы в одну церковь ходить, а в другую – не ходить…
Политбюро не допускало двух «церквей». У него был лишь один храм – ленинский. И оно не отказалось от мысли, что за порогом XXI века человечество будет ходить только в храм коммунистический. Хотя для многих уже было ясно, что надежды эти – эфемерны.
Символ «эры» Андропова
Каждый исторический отрезок пути движения в будущее имеет свои символы.
Люди любят изучать историю по времени правления царей, императоров, президентов, вождей. Советская «дистанция» мечена знаками семи коммунистических «вождей». В каком-то смысле это были для людей, «подданных», локальные «эпохи», «эры». Каждая из них откладывалась в памяти несколькими (иногда многими или, наоборот, немногими) характерными свершениями, вехами, изломами человеческих судеб. А иногда просто очень памятными событиями. Ленин для советских людей всегда был «вождем Октября», «основателем первого в мире социалистического государства», инициатором отчаянной попытки зажечь пожар «мировой революции». В сталинском реестре самые рельефные шрамы – чудовищная коллективизация, большой террор, Великая Отечественная война и атомная бомба. Хрущев памятен людям своим сенсационным, потрясающим XX съездом, «кукурузой», совнархозами. И так – каждый советский вождь чем-то памятен: тем, что во время его правления произошло нечто, играющее символическую, мистическую роль.
Было такое событие и в короткий для истории отрезок в 15 месяцев, когда штурвал гигантского государственного судна оказался в руках Андропова. О нем мы и скажем дальше в этом разделе.
Если во внутриполитической сфере в качестве стратегического средства преодоления кризиса Системы Андропов избрал «наведение порядка», дисциплины (во всех ее ипостасях), то во внешнеполитической области такого «универсального» метода найти не удавалось. На «первом» человеке страны, как свинцовые гроздья, висело множество внешнеполитических проблем. Каждый день, когда Андропов мог появляться в Кремле, на его столе лежали шифротелеграммы и доклады о тупиковой ситуации в Афганистане, сохраняющейся напряженности в Польше, глубокой неопределенности грядущих отношений с Китаем, Японией, об опасно тлеющем конфликте на Ближнем Востоке, в Эфиопии, на Юге Африки… Не «складывались» дела с Западной Европой. Но, конечно, как всегда, приоритетными были отношения с Соединенными Штатами. Здесь шло изнурительное перетягивание ракетно-ядерного «каната». Еще к концу правления Брежнева СССР достиг, ценою колоссального напряжения и эрозии экономики, ядерного паритета с США. Эта гонка, в которую безоглядно включились советские лидеры, подорвала «жилы» коммунистической Системе. Больной руководитель больной великой страны между тем не только принимал все новые вызовы США и НАТО, но и сам провоцировал их на опасные действия.
Генсеки КПСС в СССР имели значительно большую власть, чем президент США и его коллеги на Западе. Американский президент, например, ограничен сроками пребывания в Белом доме волею конституции, конгресса, прессом общественного мнения; генсеки же в СССР – фактически «абсолютные» вожди – могли находиться у власти неограниченное время, обычно до самой своей кончины. К тому же однопартийный Верховный Совет послушно штамповал, «утверждая», любые решения, которые были приняты в политбюро. Я сам много лет был депутатом Верховного Совета России и помню, что некоторые сессии (а они созывались обычно два-три раза в год) проходили за несколько часов! Послушно и «единодушно» сотни людей поднимали руки, порой даже не уяснив, за что они голосуют…
В силу сложившейся российской и советской традиции первое лицо (со своим аппаратом) всегда играло в СССР особую роль. В записной книжке Андропова короткие пометы, отражающие колоссальную власть человека, облеченного невообразимо огромными полномочиями: «Позвонить Ярузельскому («Солидарность», Валенса)»; «Першинги» – СС-20 – хватит торговаться»; «Провести совещание по Афганистану»; «Поставки Сирии»; «Громыко – предложения по Китаю»; «ответ Рейгану»; «Женева – без просвета»; «Пригласить на отдых Я. Кадара, руководителей других соц. стран» и т. д.
Эти проблемы Андропов решал, будучи смертельно больным. Надо отдать ему должное: генсек с искусственной почкой обладал ясным умом и сильной государственной волей. Он знал, чего хотел, но не всегда представлял, как эффективнее добиться желанной цели.
Андропов уделял немалое внимание работе постоянных комиссий, создаваемых при политбюро. Достаточно часто заседали такие комиссии по Китаю, Польше, Афганистану. До избрания генсеком Андропов лично руководил работой двух первых комиссий. В августе 1983 года, когда Юрий Владимирович еще сам вел заседания политбюро, по его предложению была создана еще одна комиссия – по Ближнему Востоку. Андропов сразу же посоветовал Устинову, Громыко, другим членам этой комиссии: продолжая оказывать эффективную военную помощь Сирии, другим дружественным арабским режимам, «не допустить нашего непосредственного ввязывания» в застарелый конфликт в этом регионе{860}.
Проявляя здесь известную осторожность, Андропов тем не менее стоял жестко на конфронтационных позициях против США и Израиля, еще не допуская даже мысли, что наилучшей позицией было бы налаживание нормальных отношений как с арабскими странами, так и с еврейским государством. До этого, к сожалению, дело при Андропове не дошло, и многомиллиардная советская помощь, в основном безвозмездная, продолжала поступать в Сирию, Ирак, Ливию, Южный Йемен, Организацию освобождения Палестины, на Кубу, в Северную Корею. Тысячи новейших танков, бронетранспортеров, сотни боевых самолетов, зенитных ракет, артиллерийских систем, другой современной техники, поставленной из СССР, делали эти страны одними из самых милитаризованных в мире. Никогда ни одно государство в прошлом не имело такого количества советников, говорящих на русском языке, как, например, Сирия… Мне не раз довелось побывать в этой дружественной СССР стране. В почти двух десятках гарнизонов – большое количество советских советников и специалистов. Огромная для небольшой по размерам страны армия. Это главная сила противостояния Израилю в арабском мире. Все живут в состоянии полувойны, полумира. Советский Союз никому здесь не нужен со своей идеологией, но его танки, самолеты, специалисты – в большой цене…
Еще большая концентрация вооруженных сил была у крошечного Израиля, который, чтобы выжить, не мог позволить себе ни одного военного поражения… Достаточно посмотреть только на неприступные Голанские высоты. Возможно, я оказался одним из немногих, кто несколько раз видел их в начале восьмидесятых с сирийской стороны, а затем, уже в 1992 году, поехав на исторический конгресс в Бер-Шева, – и с израильской. Печальный символ непримиримого военного противостояния.
Живя на одной планете тысячи лет, земляне и здесь, и во множестве других мест не могут договориться и прийти к взаимному согласию. Для большевистского мировоззрения это неиссякаемый источник веры в универсальность Силы как инструмента решения тупиковых проблем.
Андропов, не ослабляя мощной советской военной хватки в этом регионе, тем не менее всячески старался избежать нового военного спазма войны.
Личное большое внимание Андропов уделял отношениям СССР с Китаем. После трагических событий на затерянном острове Даманский Советский Союз резко увеличил количество своих войск в Забайкалье и в Сибири, разместил несколько соединений, при согласии Улан-Батора, в Монголии. Две величайшие азиатские державы, имеющие самую длинную совместную границу в мире, обладающие ядерным оружием, настороженно и подозрительно вглядывались друг в друга. Москва не в состоянии была отделаться от комплекса: Соединенные Штаты могли больше всего выиграть от противоборства в Азии двух гигантов.
Андропов сам лично несколько раз инструктировал высокопоставленных лиц, участвующих в вялотекущих советско-китайских переговорах, проходящих то в Москве, то в Пекине. Генеральный секретарь понимал, что страна не в состоянии вынести бремя фантастической по объему ракетно-ядерной, а затем и космической гонки с США, бесконечной войны в Афганистане, брожения в социалистических странах Восточной Европы, где располагались основные сухопутные военные силы СССР, плюс к этому – военное противостояние с миллиардным Китаем… Андропов на заседании комиссии политбюро по Китаю предлагал изыскивать возможности и пути нормализации отношений с великим соседом. Но усилия советской стороны почти не давали положительных результатов, слишком глубокими оказались противоречия. Все предложения Москвы, тщательно продуманные на Старой площади в ЦК (заключение соглашения о ненападении, укреплении военного доверия путем ряда мер), наталкивались на неизменные китайские «три препятствия». Пекин невозмутимо выдвигал три «предварительных условия». Но как СССР мог уйти из Афганистана, как мог «заставить» Вьетнам освободить Кампучию, как могла Москва вывести свои войска из Монголии? В Кремле были к этому не готовы.
Завязнув в сетях, самими же расставленных, втянувшись в глобальное противоборство с США и НАТО, взвалив на плечи бесчисленные обязательства перед своими «друзьями» во всем мире, Советский Союз все больше подрывал и без того неэффективную экономику. Пока удавалось сохранять систему на рельсах милитаризации, Союз добивался фактически одного: его боялись. Во всем мире. Андропов понимал, что это главные «козыри» его государства, чередующиеся циклы «стужи» холодной войны и «оттепели» разрядки, в отношениях между двумя «лагерями» означали взаимный страх друг перед другом и неспособность перешагнуть через устойчивые предубеждения. Соединенным Штатам мешала их «привычка» обязательно быть мировым лидером, а Советскому Союзу – верность классовым, ленинским постулатам.
Как только Андропов стал генсеком, Издательство политической литературы поспешило выпустить в 1983 году его «Избранные речи и статьи». В пухлом фолианте, который, как и другие подобные «труды» советских лидеров, не был полностью распродан, есть доклад «Ленинизм – наука и искусство революционного творчества». Пожалуй, центральное место материала выражает фраза: «Наша политика – политика классовая по своим принципам и по своим целям»{861}. Классовый подход изначально обрекал СССР на конфронтацию, противостояние, борьбу до последней возможности, до полного изнурения. Тогда нам еще было неведомо, что классовой истины нет. Есть классовая ложь, а истина всегда общечеловечна. Возможно, именно в классовых постулатах лежат глубинные корни грядущей исторической неудачи Системы.
Мы все время (как и наши политические оппоненты) хотели добиться односторонних преимуществ. Развернув в европейской части ракеты средней дальности СС-20, СССР «навис» своей мощью над всей Западной Европой. Десятки миллиардов ушли на достижение этого временного «преимущества». Было ясно: американцы дадут «ответ» быстро. И они «ответили» размещением в Европе своих «Першингов-2» и крылатых ракет. Москва делала все возможное, чтобы не допустить этого. Сам Андропов в 1983 году едва ли не большую часть времени своего мимолетного правления посвятил ракетной проблеме. Были сделаны широкомасштабные попытки «мобилизовать» мировое общественное мнение против ядерных планов США, сконцентрировать на этом усилия западноевропейских рабочих и коммунистических партий. По инициативе Андропова созвали «внеочередное» совещание секретарей ЦК братских партий по международным вопросам, где обсуждалась лишь одна «ракетная» тема{862}. Но все тщетно… Напротив советского ракетного «забора» в Восточной Европе вырос «забор» из американских ракет в западной части континента. Американские ракеты были способны за 5–7 минут достигать жизненно важных центров в европейской части СССР, которому, в свою очередь, потребовалось бы 30 минут, чтобы доставить ядерные заряды в Соединенные Штаты… Близорукая политика советских стратегов фактически своими руками поднесла американский нож к собственному горлу. Плюс к этому – дополнительное разорение экономики. Но в СССР высшие руководители никогда не несут ответственности. Ни за роковые просчеты в 1939–1941 годах, ни за многолетний террор, ни за интервенцию в Венгрию и Чехословакию, ни за ввязывание в гражданскую войну в Афганистане. Так и с ракетами СС-20…
Андропов дал несколько интервью советской и зарубежной прессе, пытаясь доказать, что переговоры по ракетам средней дальности блокируют именно США.
Когда Э. Берлингуэр прислал в октябре 1983 года конфиденциальное письмо Андропову с предложением сделать шаг в направлении одностороннего сокращения ракет средней дальности и тем самым предотвратить появление в Европе американских ракет, генсек ответил: «Но где гарантия, что это удержит американцев от размещения ракет в Европе? Таких гарантий нет»{863}.
Андропов не захотел обсуждать возможность даже частной уступки. В своем заявлении 25 ноября 1983 года Андропов, в связи с прибытием ракетных комплексов США в европейские государства, сообщил, что СССР принимает «ответные меры». Опасность прямой военной конфронтации резко возросла.
За короткий срок своего правления Андропову не удалось вернуть страну даже к брежневскому куцему «детанту»[22]. Классовое мышление диктовало: борьба за паритет, ни в чем не уступать, при возможности добиваться преимущества.
Когда советская делегация собралась в октябре 1983 года ехать на подготовительную встречу в Хельсинки по мерам укрепления доверия, безопасности и разоружения в Европе, политбюро, с благословения Андропова, дало директиву поддержать идею о взаимном неприменении силы, но «не соглашаться на раскрытие военной деятельности государств»{864}. Как когда-то нас смертельно пугала идея «открытого неба», предложенная Д. Эйзенхауэром, так потом долгие годы, вроде бы и соглашаясь на осуществление определенных мер доверия, мы не хотели идти на эффективный взаимный контроль.
А страна между тем все больше экономически обескровливалась. Из каждого рубля государственного бюджета (разумеется, официально не опубликованного) на военные нужды шло около 70 копеек! Ставка на силу, а не на мудрость, на геополитические интересы, а не на общечеловеческие ценности привела и мир, и соперничающие страны к самому краю ядерной пропасти. Андропов, человек с определенным поэтическим воображением, вероятно, мог представить апокалипсическую картину: багровое зловещее небо и горящих там, в ядерном пламени птиц…
Последний раз в своей жизни Андропов вел заседание политбюро 1 сентября 1983 года. Как всегда, рассматривалось множество вопросов: о созыве в ноябре очередного пленума ЦК и сессии Верховного Совета, о производстве самоходных колесных шасси и цветных телевизоров новых моделей, о мерах по обеспечению роста производительности труда, социально-демографическом обследовании населения, о торговле между СССР и Египтом, помощи Афганистану, о докладчике на торжественном заседании, посвященном 66-й годовщине Октябрьской революции, и многие другие вопросы…{865}
Накануне заседания к Андропову подошел Устинов и сказал:
– Самолет сбит. Оказался не американским, а южнокорейским и притом – гражданским… Все выясним и доложим подробнее.
– Хорошо. Но мне докладывали, что над Камчаткой был самолет-разведчик… Я сегодня после заседания политбюро улетаю в Крым… Нужно отдохнуть и подлечиться. А с самолетом – разберитесь.
Инциденту с южнокорейским «Боингом» Андропов не придал вначале особого значения. Сколько мы сбили американских самолетов-нарушителей и на Востоке, и на Балтике, над Баренцевым морем, и в Армении, даже под Свердловском… Десятки. Немало и наших воздушных кораблей бесследно исчезло в самых разных широтах Мирового океана. Только сейчас специальная президентская Комиссия, которую я возглавляю, пытается установить места вечного успокоения советских экипажей и их число. Многое уже знаем. О своих исчезнувших самолетах мы никогда раньше публично ничего не говорили и не писали. Старое большевистское правило: чем меньше народ знает, тем легче им управлять.
Никто в Кремле вначале и представить не мог, какая огромная волна всеобщего мирового возмущения и осуждения СССР поднялась за сутки в мире! Сбит гражданский воздушный корабль с 269 пассажирами!
Самолет по причинам, до сих пор до конца неизвестным, оказался над Камчаткой и Сахалином. Все мировые агентства, средства массовой информации множества стран в деталях беспрерывно сообщали о трагедии, разыгравшейся в ночь на 1 сентября 1983 года над Японским морем.
Автор не будет здесь повествовать о драматических событиях той памятной ночи. Так много уже было об этом сказано и написано. Правда, до настоящего времени нет ясности: случайно или преднамеренно южнокорейский «Боинг» оказался в воздушном пространстве СССР? Возможно, это вечная тайна истории. А она, история, есть Библия вечности… Ведь никогда доподлинно мы не узнаем, что пережили пассажиры авиалайнера в свои последние на этом свете минуты…
Нас интересует реакция на трагедию Андропова и его коллег по всесильному политбюро. Еще рано утром генсеку, находившемуся в загородном доме, доложили: над южной частью Сахалина сбит американский военный самолет. Подробности пока не сообщались. Андропов знал, в СССР существовала установка: самолету-нарушителю путем зрительных и радиосигналов предлагалось совершить посадку на советской территории. В случае отказа выполнить требование, пункт управления ПВО мог отдать команду на уничтожение самолета, сразу же превращающегося в цель. Например, когда американский самолет «С-130» с 13 членами экипажа на борту вторгся 8 сентября 1958 года в воздушное пространство над Арменией, советские силы ПВО действовали именно по такой схеме. Летчики-истребители после предупредительных сигналов нанесли ракетный удар по летящему гиганту, который тут же рухнул и на протяжении нескольких часов горел. В баках было более 60 тонн горючего. Лишь пять обгоревших трупов летчиков передали американской стороне. Хотя вначале факт сбития самолета вообще не признавался: «авария».
Впрочем, традиция эта давняя. Хрущев, беседуя 2 октября 1959 года с Мао Цзэдуном, заявил: «Мы сбили не один американский самолет и всегда говорим, что они сами разбиваются…»
Трудно оправдывать американские службы, засылавшие самолеты-шпионы в советское воздушное пространство. Но абсолютная закрытость нашего общества, упорный отказ от взаимного контроля, страх перед неизвестными планами кремлевских руководителей подвигали ЦРУ, другие органы США на действия, идущие вразрез с международными нормами права. Андропов, многолетний шеф КГБ, знал это лучше других.
На первые запросы США и Японии по поводу исчезнувшего «Боинга» из Москвы отвечали: им ничего не известно о судьбе самолета. Затем, когда стало очевидно для всех, что самолет сбит, пытались придерживаться хрущевской методологии – «упал сам». Но все радиопереговоры советских летчиков-истребителей с командными пунктами ПВО имелись в распоряжении электронной разведки США. Неуклюжие попытки Москвы «затуманить» дело никого не могли ввести в заблуждение. На простой вопрос: как можно было спутать большой гражданский лайнер, один из самых известных в мире типов самолетов, с военным летательным аппаратом, в Москве не могли дать удовлетворительного ответа.
Андропов пока наблюдал за развитием событий из Крыма.
Из всех посольств шли тревожные депеши: везде демарши, протесты, пикеты, демонстрации, возмущение. Даже «друзья» крайне смущены и не в состоянии амортизировать ситуацию.
Андропову доложили подробности происшествия по линии Министерства обороны, КГБ, МИДа. Генсек прежде всего переговорил с Черненко: обсудите вопрос на политбюро, отработайте «линию»: не уступать, не занимать оборонительную позицию. Продумайте нашу реакцию на возможные санкции против нас.
Черненко, оставшийся «на хозяйстве» за генсека, с готовностью поддакивал, полностью соглашался. Положив трубку, тут же распорядился сообщить членам политбюро: завтра, 2 сентября, внеочередное заседание. Затем Черненко посоветовался с Устиновым, Чебриковым, Громыко: какие неотложные меры следует принять в связи с «указаниями» генерального секретаря?
Когда 2 сентября члены политбюро Черненко К.У., Горбачев М.С., Гришин В.В., Громыко А.А., Романов Г.В., Тихонов Н.А., Устинов Д.Ф., Воротников В.И., Демичев П.Н., Долгих В.И., Кузнецов В.В., Соломенцев М.С., Зимянин М.В., Капитонов И.В., Рыжков Н.И., а также приглашенные председатель КГБ Чебриков, начальник Генерального штаба Огарков и зам. министра иностранных дел Корниенко собрались утром в зале заседаний, «Правда» уже обнародовала первое сообщение об инциденте.
«В ночь с 31 августа на 1 сентября с.г. самолет неустановленной принадлежности вошел в воздушное пространство СССР над полуостровом Камчатка, а затем вторично нарушил воздушное пространство над островом Сахалин… Поднятые навстречу самолету-нарушителю истребители ПВО пытались оказать помощь в выводе его на ближайший аэродром. Однако самолет-нарушитель на подаваемые сигналы и предупреждения советских истребителей не реагировал и продолжал полет в сторону Японского моря»{866}. Ничего не говорилось о сбитии самолета и числе жертв. Сообщение было в высшей степени туманным и неопределенным. Приведу фрагменты обсуждения на политбюро вопроса. «О нарушении южнокорейским самолетом воздушного пространства СССР 31 августа 1983 года». Члены политбюро, рассаживаясь в зале по своим местам, знали уже, как все было. Самолет «Боинг-747» был сбит двумя ракетами летчика Осиповича. Тот оказался не в состоянии отличить пассажирский самолет от военного разведчика{867}.
Председательствующий Черненко во вступительном слове заявил: «Вчера меры, связанные с инцидентом с южнокорейским самолетом, в оперативном порядке уже обсуждались членами Политбюро… Более подробный материал вы получили, и Юрий Владимирович высказал пожелание посоветоваться по этому сложному вопросу на заседании политбюро… Надо обсудить нашу позицию в той дикой вакханалии, которую затеяла американская пропаганда».
Все до одного члены высшего партийного ареопага (таково было неписаное правило: по острым вопросам следовало демонстрировать «единодушие») высказались. О чем говорили единомышленники Андропова?
Ознакомление с выступлениями членов политбюро позволяет оценить не только этих людей, но и их почти единодушное пренебрежение судьбами 269 погибших. Ведь теперь было абсолютно ясно: сбит гражданский самолет, в котором находились женщины, дети, старики, словом, мирные люди. Если бы прозвучал ясный мотив сожаления о случившемся, одновременно со строгой и честной констатацией трагедии, мировая реакция была бы другой. Но… этого тогда просто не могло быть. И не было.
«Громыко: По поводу инцидента с южнокорейским самолетом немедленно выступил Рейган. Его речь носила, как и раньше, грубый антисоветский характер и содержала призыв «сплотить все международное сообщество» против Советского Союза… Пока Совет Безопасности не созван, но, конечно, он соберется и там будут обсуждаться самые враждебные нам резолюции. Ясно, что нам придется воспользоваться здесь правом вето… Нам надо определиться и прежде всего твердо сказать, что мы действовали законно, сказать о том, что выстрелы были произведены…»
«Устинов: Могу заверить политбюро, что наши летчики действовали в полном соответствии с требованиями военного долга и все, что изложено в представленной записке, истинная правда. Наши действия были абсолютно правильными, поскольку южнокорейский самолет американского производства углубился на нашу территорию до 500 километров. Отличить этот самолет по контурам от разведывательного чрезвычайно трудно. У советских военных летчиков есть запрет стрелять по пассажирским самолетам. Но в данной ситуации их действия были вполне оправданны…»
Ни слова сожаления. Ни слова горечи в связи с погибшими людьми… Никаких «трассирующих снарядов», которыми якобы, по словам Устинова, предупреждался «Боинг», на истребителях не было…
«Устинов: Вопрос состоит в том, как лучше сообщить о наших выстрелах».
Другими словами: как оправдаться и переложить вину целиком на другую сторону.
«Громыко: Отрицать то, что наш самолет стрелял, нельзя.
Чебриков:…американцы признают, что самолет был обстрелян на нашей, советской территории, а затем упал в океан в наших водах. Фактически это произошло в нейтральных водах. У нас сейчас там действуют корабли и один самолет… Нами подобран ряд вещей. Глубина моря там около 80-100 метров.
Громыко: Значит, «черный ящик» из самолета они поднять могут, и мы тоже.
Тихонов: Ясно, что рано или поздно они полезут за останками самолета.
Долгих: А если полезут, то получат данные о том, что самолет сбит.
Горбачев: Зафиксировали ли они боевой выстрел?
Чебриков: Нет, не зафиксировали. Но я еще раз хочу подчеркнуть, что наши действия были совершенно законными…
Тихонов: Если мы поступили правильно, законно, то надо прямо сказать о том, что мы сбили этот самолет.
Громыко: Мы должны сказать, что выстрелы были произведены. Это надо сказать прямо, чтобы не позволить противнику бросать нам обвинения в обмане.
Гришин: Прежде всего я хочу подчеркнуть, что нам надо прямо заявить, что самолет сбит… одновременно необходимо жестко выступать против всякого рода антисоветских провокаций.
Горбачев: Прежде всего хочу сказать о том, что я уверен, что наши действия были правомерными… Нам надо четко показать в наших заявлениях, что это было грубое нарушение международных конвенций. Отмалчиваться сейчас нельзя, надо занимать наступательную позицию. Подтверждая существующую уже версию, надо ее развить…»
Печально, но и Горбачев говорит о «версии», хотя уже все доподлинно известно. Он тоже, как и все, озабочен лишь одним: как выпутаться из этой неприглядной истории, как переложить ответственность на другую сторону. И ни слова сожаления о сотнях погибших…
«Романов: Я поддерживаю все, что было здесь сказано…
Огарков: Вполне возможно, что это преднамеренная провокация… Министерство обороны располагает сейчас всеми записями переговоров, которые шли в воздухе в тот день. Они свидетельствуют, что мы можем вполне придерживаться версии, сообщенной в нашей печати».
Умный маршал, но говорит тоже о «версии». Он знал действительную картину происшедшего лучше, чем кто-либо в этом зале.
«Зимянин:…прежде всего надо дать отпор бесшабашному заявлению Рейгана. Оно носило грубый, разнузданный характер».
Погибли люди, о которых на политбюро пока никто не вспомнил. Отрабатывается удобная, «наступательная» «версия» и как дать «отпор» заклятому врагу.
«Долгих: Я поддерживаю мнение о том, что нам нужна наступательная линия в решении этого вопроса.
Корниенко: У нас вполне достаточно материалов, чтобы высказать мнение о том, что это сознательная провокация со стороны ЦРУ… Но нам нельзя уходить от того, что выстрелы были произведены. Ведь империалистическая пропаганда сейчас может пойти даже на то, чтобы передать по радио записи переговоров наших летчиков».
Казалось бы, если мы «правы», нужно позаботиться самим, чтобы все было обнародовано. Но появление «записей переговоров» летчиков рассматривается как диверсия.
«Соломенцев: Следует занимать наступательную позицию, хотя, возможно, мы могли бы сказать и о том, что сочувствуем семьям погибших в результате этой преднамеренной провокации».
Это был первый выступающий, который с оговорками, но все же вспомнил о погибших, о «возможности» сочувствия. Для большевиков и их наследников жизнь человеческая всегда была не больше, чем статистическая величина.
«Кузнецов: Поддерживаю внесенные здесь предложения. Мне тоже кажется, что это хорошо запланированная антисоветская акция…
Воротников: Я хотел бы поддержать все, о чем сказали здесь товарищи…
Капитонов: Нет сомнений, что действия наших летчиков были правильными. Сейчас, отражая нападки империалистической пропаганды, нам надо действовать твердо и осмотрительно. Выстрелы, конечно, надо признать, но подчеркнуть, что вины в этом нет никакой».
Логика у всех членов политбюро более чем странная. Если все было «правильно», то зачем выдумывать версию? Если все произошло в соответствии с международными конвенциями, то почему погибли люди?
Почти как у Дж. Оруэлла: у таких людей наблюдается «антимышление».
«Громыко:…доверительно проинформировать руководителей братских социалистических стран и некоторых других государств. Что касается американцев, то им надо дать официальный твердый ответ… Целесообразно в Заявлении ТАСС сказать также о том, что мы сожалеем о имеющихся жертвах».
Наконец и глава внешнеполитического ведомства вспомнил о людях…
«Черненко: Отрадно, что мы придерживаемся единого мнения, единой позиции. Нам надо наступать, а не обороняться… О результатах нашего сегодняшнего обсуждения я немедленно доложу Юрию Владимировичу Андропову»{868}.
Решение было принято, естественно, в духе прошедшего обсуждения.
Черненко трясущимися руками перебирал бумажки и, спотыкаясь почти на каждом слове, произносил: «Юрий Владимирович по телефону мне говорил – не отступать, реагировать решительно…»
Текст, подготовленный заранее и озвученный человеком, которому накануне было предписано: «На время отпуска Генерального секретаря ЦК КПСС т. Андропова Ю.В. возложить председательствование на заседаниях политбюро на т. Черненко К.У., поручив ему также рассмотрение материалов и подготовку вопросов к заседанию политбюро и секретариата ЦК…»{869}
Задыхающийся от астмы Черненко, невзрачный человечек, вознесенный Брежневым столь высоко, в полной мере использует эти несколько месяцев фактического «заместительства» генерального. А пока он читал жесткие слова, где не было и намека на сожаление о гибели множества людей.
«1. Одобрить меры, принятые в связи с нарушением южнокорейским самолетом воздушного пространства СССР 31 августа. Исходить из того, что это нарушение представляет собой преднамеренную провокацию империалистических сил… способных отвлечь от мирных инициатив СССР.
2. Поручить отделам ЦК обеспечить наступательную линию в нашей пропаганде…»{870}
Члены андроповского политбюро действовали в духе сталинского принципа: уметь превратить поражение в победу, а победу – в триумф.
Не вышло.
Печать, радио, телевидение СССР продолжали излагать «версию», отработанную 2 сентября на политбюро. США, Европу, Японию, Южную Корею захлестнула волна негодования: почему «Советы» вновь лгут, почему прямо не признают факта уничтожения гражданского авиалайнера? Несоциалистический мир не мог понять, как можно отрицать очевидное, бесспорное, почему ни Андропов, ни Громыко, ни кто-либо другой из высшего руководства не выразят соболезнования семьям погибших корейцев, американцев, японцев?
Лишь в специальном Заявлении советского правительства 7 сентября, через неделю после случившегося, было признано, что самолет сбит как нарушитель границы, залетевший в воздушное пространство СССР с разведывательными целями.
Андропов позвонил из Крыма и порекомендовал отменить поездку Громыко в Нью-Йорк и Гавану, чтобы, как он выразился, «не нарваться на провокации».
Мы весьма подробно остановились на инциденте, ибо он высветил очень рельефно умонастроения высшего партийного синклита. Сам Андропов молчал по этому случаю больше месяца. Когда же он коснулся коллизии с южнокорейским самолетом, его оценка случившегося была еще более жесткой, чем его «соратников». Конечно, по команде из Москвы «черный ящик» с «Боинга» был найден и поднят. Решили об этом факте не сообщать ни мировой общественности, ни Сеулу. Хотя и после этого еще пару недель десяток советских судов «перепахивал» море в этом районе, создавая видимость бесплодности поисков.
Принятая «версия» требовала: все, что возможно скрыть, – засекретить. Засекретили. До 1992 года, когда демократические власти все открыли. Ложь – универсальное оружие. Так было всегда. Так продолжалось и при Андропове.
Трагическая гибель южнокорейского «Боинга» стала печальным символом «правления» Андропова. Большие надежды и ожидания, не сбываясь, рождают такие же большие разочарования. Становилось все более очевидным: на старых большевистских рельсах страна не дождется ни экономического процветания, ни сближения политики с общечеловеческой нравственностью, ни высокого духовного озарения.
Рухнувший в холодные воды Японского моря южнокорейский «Боинг» стал символом краха попыток излечить выработавшую свой ресурс систему большевистскими методами. А они, эти методы, основаны на классовой жесткости, конфронтационной логике и старом культивировании лжи.
Пятнадцать месяцев пребывания Андропова на высшем посту в коммунистической партии и советском государстве не богаты на памятные события во внешнеполитической сфере. Разворачивались ракеты СС-20, а затем и «Першинги-2», еще ожесточенней и бесчеловечней стала война в Афганистане, тлел конфликт на Ближнем Востоке, притихла, но не «сломалась» Польша, не поддавался Китай на «мирные инициативы» СССР, не прекращалась ледяная риторика с Вашингтоном, странами НАТО. Казалось, холодные ветры вновь вот-вот будут безраздельно хозяйничать на всех континентах.
Трагическая гибель южнокорейского «Боинга-747» весьма символична. Она продемонстрировала бесплодность глобальной конфронтации, неуклюжесть и идеологическую заданность советской внешней политики, крайнюю непривлекательность мышления категориями «побед» или «поражений».
Андропов, возможно, один из самых умных советских руководителей за все семь десятилетий существования СССР, не смог в критический момент перешагнуть через барьер большевистской ортодоксальности. Человечество (и в этом вина лидеров противостоящих лагерей) продолжало начертанный Провидением путь где-то в очень опасной близости от ядерной пропасти. Андропов не смог (или не захотел?) приложить усилия к прокладке более безопасного маршрута. Руководители великой страны продолжали находиться в плену классового, коминтерновского мышления.
В большевистском руководстве никогда не сомневались в своей исторической правоте. Ибо верили в полное «совершенство» своей веры.
Руководство из больницы
У каждого человека наступает момент, когда он должен переступить невидимую черту, отделяющую земное бытие от «того света». Перешагнуть эту тонкую роковую линию можно только в одном направлении. Возврата обратно нет никому. Только Иисус Христос обрел бессмертие, не перешагнув, а разорвав эту нить…
В библейском изречении «суета сует» очень точно схвачена философская сторона эфемерности, призрачности земного бытия. Жизнь подобна поездке в поезде дальнего следования. Где-то садишься (рождаясь) в экспресс, где-то обязательно сойдешь с поезда (уходя в мир иной). У одних путь короче, у других – длиннее. Но все мы временные пассажиры поезда земного бытия.
Андропов стал генсеком, будучи глубоко больным. Это все в политбюро знали. По настоянию Черненко (такого же больного человека) 24 марта 1983 года на очередном заседании партийного синклита специально обсудили вопрос «О режиме работы членов политбюро, кандидатов в члены политбюро и секретарей ЦК». Докладчиком стал тот же Черненко: «Наше прежнее решение ограничить время работы с 9 до 17 часов, а товарищам, имеющим возраст свыше 65 лет, предоставлять более продолжительный отпуск и один день в неделю для работы в домашних условиях». Но, заявил Черненко, решения эти не выполняются.
Андропов поддержал Черненко: «Можно по-всякому смотреть на возрастной состав политбюро. Здесь концентрация политического опыта нашей партии, и поэтому поспешная, непродуманная замена людей не всегда может быть на пользу дела… При перенапряженном режиме мы можем потерять гораздо больше, чем приобрести… Надо установить день каждому члену политбюро, чтобы он мог работать в домашних условиях. В выходные дни надо отдыхать».
Обсуждали актуальный вопрос для стариков в политбюро активно. Пельше раньше всех заявил: «Главное, чтобы ты сам, Юрий Владимирович, точно этот режим соблюдал, берег себя и следил за собой»{871}. Договорились о том, что члены политбюро будут меньше задействованы на «вечерних мероприятиях» (приемы и пр.), встречах с послами, делегациями, – только в рабочие дни, что нужно усилить медицинский контроль и т. д.
Старики хотели усилить особую заботу о самих себе.
Андропов, став 6 июня 1983 года Председателем Президиума Верховного Совета СССР, сконцентрировал в своих руках огромную власть в стране. Но менее чем через три месяца после избрания, 1 сентября, он в последний раз проведет заседание политбюро, еще не зная, что быть на вершине власти ему останется менее полугода.
Вся короткая деятельность Андропова в качестве лидера СССР и КПСС самым трагическим образом осложнилась быстро прогрессирующей болезнью.
Из пятнадцати месяцев, которые отвела судьба пятому «вождю», половину этого срока Андропов провел в клинике, на лечении, отдыхе, в надежде, что ему удастся вернуть былую огромную трудоспособность и энергию, хоть частично избавиться от недугов.
Находясь в феврале в зимнем отпуске (члены политбюро имели летний и зимний отпуска), Андропов почувствовал резкое ухудшение общего состояния. Почки, которые беспокоили его всю жизнь, практически отказали. После обширных и углубленных консультаций с советскими и зарубежными врачами прибегли к гемодиализу – подключению индивидуального аппарата «искусственная почка» Если учесть, что и предыдущие два десятилетия Андропов часто болел, мучаясь от целого «букета» недугов, нетрудно представить его моральное состояние в связи с новым осложнением. В «личном деле» генсека сохранились медицинские заключения о его болезнях, и в частности «Информация 4-го Главного управления при Минздраве СССР о состоянии здоровья Ю.В. Андропова». Там говорится, что в 1965 и 1966 годах перенес «мелкоочаговые» инфаркты миокарда; страдает хроническим заболеванием надпочечников. В справке фиксируется, что эпизодически Андропов переносил приступы гипертонической болезни, пневмонии, страдал хроническим колитом, артритом; не покидали больного мерцательная аритмия, опоясывающий лишай и другие болезни{872}.
Приходится лишь удивляться, как при таком плохом состоянии здоровья Андропов много и настойчиво работал. Человек недюжинной воли и самообладания, он, конечно, понимал, что с его возрастом и здоровьем ему долго не продержаться. Как пишет Р.А. Медведев, «Юрий Владимирович надеялся прожить еще 6–7 лет, но он не мог не считаться с опасностью покинуть этот мир гораздо раньше»{873}.
Уже летом 1983 года состояние Андропова вызывало серьезную тревогу. Генсеку стало трудно передвигаться. На теле появились болезненные язвы, усилились проявления общей слабости. Как свидетельствует бывший начальник 4-го Главного управления и министр здравоохранения СССР Е.И. Чазов, в это время в Москву пригласили известного американского специалиста профессора А. Рубина. После тщательного обследования зарубежный специалист подтвердил правильность избранной советскими врачами стратегии лечения, смог ободрить и успокоить своими заключениями генсека{874}. Сын Андропова Игорь Юрьевич вспоминал, что, несмотря на тяжесть болезни, отец не представлял, что на высшем посту в партии и государстве «судьбой ему отведены только год и три месяца. Да и врачи не рисовали перед ним безысходной картины»{875}.
Андропов, нерегулярно приезжая в свой кабинет в Кремле, с трудом преодолевал несколько ступеней до лифта. Его крайне смущала помощь охранников, сопровождающих лиц; Андропов очень не хотел, чтобы о его усиливающейся немощи узнали люди. Даже тогда, когда Андропова избрали в Кремле Председателем Президиума Верховного Совета, он не спустился к трибуне, чтобы произнести краткую традиционную речь. Больной генсек не был уверен, что физические силы его не подведут на глазах всей страны… Поднявшись за столом президиума, генсек поблагодарил за избрание и выразил подобающие моменту мысли и соображения.
В руководстве не возникало сомнения, дееспособен ли Брежнев, рано впавший в старческий маразм; теперь вот смертельно больной Андропов; а позже и Черненко; могут ли эти люди руководить страной? Хотя после смерти Сталина стало не принято именовать высших руководителей партии и страны «вождями», подобострастное отношение к ним, по сути, мало изменилось с ленинских времен. Даже в единственном за советскую историю заговоре против Хрущева у инициаторов до последнего момента дрожали колени… Освящение высшего руководителя было давней традицией большевизма. Считалось, что здоровье как бы «прилагается» к высокой должности.
Поэтому не случайно, заметив признаки прогрессирующей немощи у генерального секретаря, его соратники, особенно из КГБ, постарались максимально облегчить жизнь своего лидера. Председатель КГБ направляет записку в политбюро.
«В период проведения партийно-политических мероприятий на Красной площади выход из Кремля к мавзолею В.И. Ленина осуществляется по лестнице в Сенатской башне. Разница в уровнях тротуара в Кремле и у мавзолея В.И. Ленина более 3,5 м.
Считали бы целесообразным вместо существующей лестницы смонтировать в Сенатской башне эскалатор.
Просим рассмотреть.
11 мая 1983 г. Председатель КГБ В. Чебриков»{876}. Конечно, рассмотрели. Решением политбюро от 28 июля 1983 года было предусмотрено «устройство эскалатора в мавзолее В.И. Ленина»{877}. Тем более немощным был не один Андропов (не воспользовавшийся, к слову, этим «ленинским» подъемником ни разу), а фактически чуть ли не все политбюро. Семидесятилетние старцы герантократической коллегии, некоторые из которых были старше самой большевистской «революции», олицетворяли дряхление самой политической системы.
1 сентября 1983 года, проведя заседание политбюро, продолжавшееся около трех часов, Андропов ушел в отпуск. Спецрейс самолета доставил его не в Кисловодск, где он чаще всего отдыхал в прежние годы, а в Симферополь, откуда генсек отправился в один из многочисленных особняков для высшего руководства на берегу Черного моря. Туда фактически перевезли не только «отпускной» кабинет генсека, но и все медицинское оборудование, специалистов. Почти ежедневно Андропов разговаривал по телефону с Черненко, которому поручили ведение дел первого лица, иногда с Устиновым и Громыко. Хотя и в меньшем объеме, но больному лидеру регулярно доставлялись наиболее важные служебные документы. Андропов, казалось, смог найти оптимальный режим, позволяющий «совмещать» огромную, почти абсолютную власть и сдерживать смертельную притаившуюся болезнь.
Генеральный секретарь, покончив в первой половине дня с мучительными процедурами по лечению почек, поговорив по телефону с Москвой, любил посидеть на тенистой веранде с видом на море.
Философами, писателями, поэтами давно замечено, что пиршество мысли бывает особенно роскошным, когда человек созерцает колдовство лесного костра, или долго смотрит на бездонье голубого неба, либо обнимает взором бескрайнюю гладь морских просторов. Духовный мир человека так же безбрежен, как и космос. Но для свободного полета мысли всегда чужды суетность повседневья, тщета будничных дел, болезненное самокопание в собственных болях. Андропов, не имея высшего образования, тем не менее был человеком сильного, масштабного интеллекта. Нередко после созерцательных «сеансов» на веранде он давал поручения своим помощникам подготовить ту или иную аналитическую записку в политбюро, найти или подобрать для него какие-то статистические данные или просто подобрать литературу политологического и социологического характера по интересовавшему его вопросу.
Самое надежное и последнее прибежище человека – его сознание. Мы никогда не узнаем, о чем подолгу думал Андропов, лежа на больничной койке под капельницей, во время коротких прогулок в парке или созерцательного общения с ласковым синим морем, которое почему-то люди называют Черным.
Размышления – это созерцание себя в зеркале времени.
Может быть, больной генсек размышлял о том, что намеченные планы оздоровления общества ему не суждено осуществить; слишком долго страна, ведомая Брежневым, находилась в дрейфе. Может, жалел, что «днепропетровская мафия» его предшественника очень медленно ликвидируется? Или сетовал на болезнь, которая не позволила ему воспользоваться ни одним приглашением совершить государственные визиты в другие страны? Хрущев и Брежнев так любили это делать… Нельзя не признать, что поездки первого лица страны представляют собой важный инструмент реализации всей внутренней и внешней политики.
Пока Андропов был председателем КГБ, он редко встречался с государственными деятелями других государств (не социалистических); некоторые свои поездки (в Китай, Афганистан, Польшу) совершал почти тайно. Теперь же он – высшее лицо такой могущественной страны – принимает самых высоких деятелей многих стран… Американцы упорно зондируют, нужна его встреча с президентом Рейганом. Но болезнь приковала Андропова не только к больничной койке, но и резко сократила все его жизненное пространство.
Андропов мог вспоминать свою декабрьскую (в 1982 году) встречу с Чаушеску, человеком, который никогда не смотрел в глаза собеседнику. Генсек, умело скрывая свою неприязнь к румынскому руководителю, шантажирующему Кремль выходом его страны из Варшавского Договора, поставил вопрос прямо:
– Что вы выиграете, если выйдете из оборонительного союза?
– Ничего не потеряем… – тут же ответил Чаушеску по-русски, не дожидаясь перевода{878}.
Может быть, Андропов вспомнил беседу с советским сателлитом президентом Мозамбика Саморой Машелом, как и Брежнев, увенчавшим самого себя маршальскими погонами. Все эти страны, именуемые государствами «социалистической ориентации», тяжким грузом придавливали и без того косную советскую экономику. Это ненормально. Но что делать с такими «союзниками», Андропов тоже не знал.
Андропов не мог не думать и об афганской драме. Он стоял у ее истоков. Только теперь он, вероятно, осознавал катастрофические масштабы того давнего решения политбюро, где тон задавали Суслов, Устинов, Брежнев, Громыко и он сам, председатель КГБ Андропов. Он успел уже понять, что этот шаг – роковая ошибка, историческая ловушка для великой страны.
А ведь Андропов не только бывал там и встречался в Кабуле и Москве почти со всеми новыми руководителями Афганистана, но и был в курсе, как готовился обычный дворцовый переворот, названный потом «апрельской революцией». С его участием отрабатывалась и операция по ликвидации Амина, ставшего подозрительным для Кремля.
В блокнотах Андропова широко представлена афганская тема: о «выброске Вакиля и приеме его на консквартире», о «связном – генерале Гуль-Ага», об «охране» дворца Амина, о подготовке акции, которая предшествовала вводу наших войск.
Я хорошо знал и Вакиля, и Гуль-Ага, упоминаемых в личных записях Андропова, и Гулябзоя, и многих, многих других. Решение политбюро было роковой попыткой бросить коммунистические семена на мусульманской почве. Как мог Андропов согласиться с советами своих сотрудников в Кабуле? Неудача была запрограммирована. Думаю, что такой умный человек, как Андропов, не мог не возвращаться мыслью к драме старого, глубоко ошибочного решения, истоки которого родились в его ведомстве. Изменить прошлое нельзя. Можно только туда вернуться, и то мысленно.
Мог вспомнить генсек, предаваясь размышлениям, и встречу с невысоким, сухоньким, но живым человеком – королем Иордании Хусейном… Странно, почти в это время мы готовили встречу в июне 1983 года всех лидеров европейских социалистических стран, а тут приходится вести беседу с монархом… Марксист-ленинец мог видеть в этом некий исторический атавизм, хотя и знал, что на Западе есть наследники и российского престола. Однажды в разговоре с А.А. Епишевым Андропов назвал нынешних инициаторов и приверженцев монархической идеи «политической опереттой».
Одной из последних международных встреч, которую провел Андропов, была его беседа в начале июля 1983 года с канцлером ФРГ Колем и министром иностранных дел этой страны Геншером. Генсеку было трудно вставать, подходить к гостям, здороваться с вошедшими к нему людьми, но он умел силой воли стискивать боль. «Ракетный» разговор не дал, естественно, результата, хотя западные немцы произвели на Андропова впечатление своей солидностью и вежливой прямотой. Канцлер прозондировал (не без ведома Вашингтона) о намерениях встречи советского и американского лидеров. Там, мол, было бы сподручнее обсуждать проблему «евроракет». Андропов спокойно, как о деле решенном, сказал:
– В парадно-маскировочном представлении мы участвовать не будем. Если у США нет желания позитивно отвечать на наши инициативы, зачем встречаться?
Здесь же Андропов твердо сказал: Запад не должен сомневаться: появление «першингов» в Европе означает, что мы тут же примем ответные меры{879}.
То был разговор глухонемых. Впрочем, Андропов принял приглашение Коля приехать в Бонн. То ли это было просто дипломатической вежливостью, то ли Андропов действительно надеялся на улучшение своего здоровья? После немцев Андропов встречался с еще очень ограниченным числом лиц из зарубежья, и в частности, с генеральным секретарем социалистической партии НДРЙ А.Н. Мухаммедом. Когда же он получил в это время (в октябре 1983 г.) письмо от Э. Берлингуэра с просьбой принять его в Москве, генсек продиктовал ответ: «Он готов встретиться с Берлингуэром. Однако в ближайшее время это не представляется возможным. К этому вопросу можно вернуться позднее»{880}. Генсек не мог, да и не хотел встречаться с идеологами еврокоммунизма. Он к ним относился почти так же, как Ленин к европейской социал-демократии. Андропов их влияния на общественное сознание рабочего класса на Западе опасался не меньше, чем буржуазного.
Болея, Андропов был так же непреклонен по отношению «идеологических вылазок» классовых недругов. Ведь именно он сильно идеологизировал в семидесятые годы КГБ, создав в его структуре специальное управление по борьбе с диверсиями в сфере духа. Когда ему доложили письмо премьер-министра Канады П. Трюдо по поводу снисхождения к диссиденту Щаранскому, осужденному на 13 лет лагерей, Андропов сказал:
– Ответьте канадцу так, жестко – нам нет необходимости доказывать свою гуманность, господин премьер-министр. Она заключена в самой природе нашего общества{881}.
Думаю, эти слова могли бы быть эпиграфом к книге о политической биографии Андропова, искренне верившего в «демократизм» советской политической системы.
Даже лежа в Кунцеве, генеральный секретарь требовал, чтобы ему докладывали самые важные текущие документы, на которых он делал пометы, писал резолюции, ставил задачи аппарату. Например, находясь в отпуске по болезни в феврале 1983 года, Андропов одобрил проект постановления, принятый затем на политбюро, «О сооружении на Поклонной горе памятника Победы в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов»{882}. Затем несколько раз интересовался: когда проведут конкурс на лучший монумент перед зданием музея на Поклонной горе? Сам знаю, был членом жюри, сколько проводилось этих конкурсов! Но мысль большинства авторов памятника не шла дальше солдата или женщины с мечом… Мне думалось и раньше, и теперь считаю, что ничего нельзя было придумать лучше светлого храма как символа великой веры людей России в свою свободу, независимость и процветание Родины.
Андропов, уже находясь на стационарном лечении в Кунцевской больнице ЦК, незадолго до своей смерти поддержал предложение председателя КГБ Чебрикова о закрытии мавзолея Ленина для проведения очередных работ по бальзамированию тела вождя{883}. Его нисколько не смущало, что со сталинских времен наблюдение и контроль над большевистскими идеологическими мощами по-прежнему осуществляют спецслужбы.
Андропов был инициатором «активизации работы с иностранными корреспондентами, находящимися в СССР». Сейчас, говорил генсек, по имеющимся данным, в Москве находится 341 иностранный корреспондент. Мы можем и должны влиять на формирование информации, которую они передают в свои страны{884}. Сразу же определил, кто может возглавить работу: Громыко, Чебриков, Замятин.
Иногда решения принимал довольно неожиданно. Так, например, Русская Православная Церковь, разгромленная Лениным и почти добитая Сталиным, давно ставила вопрос о возвращении ряда храмов, превращенных большевиками в склады, клубы, музеи, гаражи. Однажды Андропов, между прочим, сказал: снова получил письмо от иерархов Православной Церкви. Думаю, надо вернуть им Даниловский храм. Реплики лидера всегда расценивались у большевиков как «указания» генерального секретаря. Вскоре состоялось решение политбюро о «передаче (не возвращении! – Д.В.) Даниловского монастыря в пользование Московской патриархии»{885}.
Подобными шагами генсек поддерживал среди советской интеллигенции, зарубежных журналистов репутацию «просвещенного консерватора» или «либерального чекиста». Но никто об Андропове не говорил как о реформаторе. В ряде своих выступлений и действий генеральный секретарь дал ясно понять: он за «продуманное совершенствование» системы управления народным хозяйством, экономикой, однако не видит никакой необходимости в политических реформах. Ибо сегодня в основных чертах развитого социализма, говорил Андропов, «мир узнает ленинские мечты, воплощаемые в живую действительность»{886}. В ленинской политике, по мысли генсека, ничего не нужно менять, ее можно только совершенствовать. Но это – глубоко разрушительная мысль.
Здесь генезис грядущего поражения. Ведь еще Фридрих Ницше заметил: боязнь перемен – «та узкая дверь, через которую всего охотнее заблуждение пробирается к истине»{887}.
Незадолго до отлета Андропова из Крыма состояние его резко ухудшилось. Как полагает академик Е. Чазов, лечивший на протяжении ряда лет главных руководителей страны, начиная с Брежнева, причиной того стала небольшая прогулка в парке. Легко одетый больной, устав, присел отдохнуть на гранитной скамейке в тени деревьев и не заметил переохлаждения организма. Скоро Андропов почувствовал сильный озноб. «Когда рано утром вместе с нашим известным хирургом В.Д. Федоровым мы осмотрели Андропова, то увидели распространяющуюся флегмону, которая требовала оперативного вмешательства… Операция прошла успешно, но силы организма были настолько подорваны, что послеоперационная рана не заживала… Состояние постепенно ухудшалось, нарастала слабость, он опять перестал ходить, но рана так и не заживала… Андропов начал понимать, что ему не выйти из этого состояния…»{888}
Академик Чазов, видимо, прав: генсек «начал понимать, что ему не выйти из этого состояния». Но Андропов не написал ничего в политбюро, чтобы его освободили от колоссального груза ответственности. Не в большевистских это было традициях. Андропов в сложившемся положении, когда уже не мог ездить в Кремль, бывать на заседаниях высшего партийного синклита, стал использовать своеобразную форму руководства. Он подсказывал идеи своим помощникам, референтам, а те готовили аналитические записки для политбюро. Особенно много делали его помощники А.А. Александров, В.В. Шарапов.
Эти послания, подписанные Андроповым, обязательно обсуждались на политбюро, по ним принимались постановления, которые включались в планы работы ЦК. Некоторые записки переадресовывались всей партии.
Создавалось впечатление, что генсек на посту, работает, руководит гигантским государственным и партийным кораблем. Да и сами члены политбюро не очень много знали о реальном состоянии своего лидера. Регулярно у Андропова бывали только Устинов, Чебриков, иногда Черненко и Громыко. Даже «наверху» создавали впечатление, что «генсек поправляется», на очередном пленуме «сам будет делать доклад», а на торжественном заседании, посвященном очередной годовщине Октябрьской революции, «обязательно будет».
А тем временем из Кунцевской клиники, где больному генсеку оборудовали целый отсек для лечения и работы, шли записки Андропова. Он и раньше, будучи председателем КГБ, нередко собственноручно писал Брежневу аналитические письма, которые затем перепечатывались и передавались лично генеральному секретарю. Например, 8 января 1976 года Андропов написал «дорогому Леониду Ильичу» записку на 18 страницах. Брежнев расписался на документе и сразу же «законсервировал» ее в «Особую папку». Теперь Андропов отправлял из больницы записки своим «соратникам» по политбюро. В августе 1983 года, когда он еще появлялся в Кремле, члены высшего партийного синклита обсуждали его жесткую записку о «евроракетах», необходимость инициирования более активного аитиракетного движения в Европе. По его рекомендации был принят специальный календарный план работы по противодействию американским военным планам{889}.
Через несколько дней в политбюро поступает новая записка, теперь уже о ракетной ситуации на Востоке. Андропов предлагает попытаться привлечь к антиракетному делу и Китай. На этой основе, полагает автор записки, можно оздоровить советско-китайские отношения{890}. И вновь составляется «календарный план» мер и шагов по инициированию антиамериканских, антимилитаристских действий.
Едва обосновавшись в Крыму после прилета туда в сентябре, Андропов одобряет подготовленную помощниками записку для политбюро о долговременной программе мелиорации земель{891}. Генсек, весьма дилетантски, поверхностно знавший тонкости промышленного и сельскохозяйственного производства (столько лет занимался только «чекистской» деятельностью), доверяет помощникам, экспертам, готовящим для него предложения по различным специальным вопросам.
Почти в это же время он подписывает очередную записку о положении на Ближнем Востоке и нашей более осмотрительной политике в этом регионе{892}. Речь идет не о попытках нормализации ситуации в этом взрывоопасном районе, а о стремлении избежать прямого участия в возможном военном конфликте. Мысль Андропова от глобальных проблем ракетного противостояния с Соединенными Штатами возвращается к домашним, хозяйственным проблемам, затем вновь к вопросам международным, но уже локального значения.
Я упоминал раньше о записке Андропова от 12 октября 1983 года об осторожных попытках кое-что изменить (далеко не существенное) в предстоящих выборах (без выбора!) в высшие государственные органы власти страны. При обсуждении записки особенно активными были Черненко и Горбачев. Черненко, председательствующий на заседании, как настоящий высокопоставленный чиновник, увидел, пожалуй, главное лишь в том, что в течение года с жалобами в приемной ЦК КПСС побывало 15 тысяч человек, а в Президиуме Верховного Совета – более 20 тысяч. Значит, на местах плохо работают… Предложил образовать еще одну комиссию (председателем Комиссии законодательных предположений Верховного Совета был назначен Горбачев) для проработки предложений Андропова. Все, как всегда, загонялось в обычное прокрустово ложе бюрократических схем и привычек.
Горбачев поддержал мнение, высказанное в записке генсека, о необходимости корректировки «должностного принципа» при выдвижении кандидатов в депутаты, принятии неотложных мер по активизации работы Советов{893}.
При чтении документов складывалось впечатление, что «соратники» Андропова «добросовестно, целиком и полностью» одобряли его предложения, но благовидно спускали их вниз по знакомой до боли бюрократической лестнице (новые планы, новые комиссии, новые заседания, новые заклинания о необходимости «углубления», «улучшения», «совершенствования» работы и т. д.).
Подошли главные традиционные торжества в стране: очередная годовщина ленинской революции. Иностранные корреспонденты вечером 6 ноября и утром 7 ноября передавали в свои столицы: несмотря на недавние объяснения Леонида Замятина из ЦК о «легком простудном заболевании Андропова», он отсутствовал на всех важнейших ритуальных церемониях коммунистической системы. И они не ошибались: положение генсека, несмотря на все принимаемые лечебные меры, консультации, особые препараты, привлечение новых и новых специалистов, не улучшалось. Однако сразу же после октябрьских торжеств в политбюро поступила новая бумага от генсека «О проведении эксперимента по расширению самостоятельности и ответственности предприятий»{894}. Генсек из элитной больницы слал послание за посланием в Кремль, на Старую площадь в ЦК, пытаясь как бы последними усилиями мысли и воли нацелить закостеневшие в бюрократизме и догматизме структуры на решение актуальных проблем государства и общества.
Нельзя не отдать должное мужеству смертельно больного человека, тщетно пытающегося вызвать свежий ветер для корпуса корабля, попавшего в исторический мертвый штиль. Однако судно было столь велико и монументально, что слабые дуновения осторожных административных призывов не могли радикально изменить положение. В больничной палате лихорадочно работал мозг человека, пытавшегося из последних сил что-то поправить к лучшему в стране, ничего при этом кардинально не пересматривая… Парадоксально, но это так.
Как писали советологи В. Соловьев и Е. Клепикова: «Остается только гадать, как бы сложилась судьба России и мира, если бы Андропову было отпущено не 15 месяцев, а в два-три раза больше – по крайней мере, несколько лет на посту официального руководителя империи»{895}.
Думаю, не стоит гадать. Андропов мог только замедлить, затормозить крушение политической системы. Вдохнуть ей новую жизнь старыми способами – это означало вернуться в прошлое, чего Андропов тоже не хотел. Но он не был способен и на радикальные реформы. Их время наступило только после его ухода с политической сцены.
Последние два месяца Андропов не поднимался. Его, беспомощного, перекладывали в случае необходимости с больничной кровати на диван, пока меняли белье. Больной физически совсем сдал, однако по-прежнему много читал. Ум оставался совершенно ясным. Жена у него тоже болела, и Юрий Владимирович просил его соединять каждый день с Т.Ф. Андроповой, даже писал ей стихи.
В конце ноября 1983 года помощники генсека вместе с МИДом и Министерством обороны подготовили один из последних крупных докладов за подписью Андропова – Заявление о последствиях размещения американских ракет в Европе и ответных мерах СССР. Записка очень жесткая и бескомпромиссная – как одно из последних свидетельств уходящей классовой эпохи с ее одномерным мышлением. А Андропов по-прежнему просил давать ему читать документы, книги, шифротелеграммы, которые он сам уже не мог держать в руках.
Человек часто умирает тихо и печально, как гаснет свеча. Так медленно и неумолимо угасал пятый (по порядку) «вождь» СССР. Его уже не трогала усилившаяся суета врачей, мелькание белых халатов, лица новых специалистов, пытавшихся остановить неумолимый процесс угасания.
Где-то там, за стенами больничной палаты, в Кремле и на Старой площади его коллеги продолжали заседать, рассматривать его «руководящие» записки, решая, назначать или награждать, штамповать бесчисленные постановления. Жизнь, однако, текла по своему руслу, все меньше завися от этих решений.
После 1 сентября 1983 года его уже больше никогда не было на заседаниях «ленинской» коллегии: ни 6, ни 13, ни 15, ни 20 или 27 октября; не появился он там и 3,10,17, 24 ноября; почти привычно совещались старцы без генсека 1, 8, 22, 26 декабря. Андропов на этом синклите больше никогда не появится.
Так в жизни бывает: самые «незаменимые», «нужные», «великие» и не очень, самые титулованные уходят в песок «того света», как все смертные. Кончина своей неизбежностью и необратимостью равняет всех.
Андропов не мог самостоятельно передвигаться и неумолимо приближался к невидимой и роковой черте, отделяющей земное бытие от небытия. Однако у внимательных людей, каковыми являются писатели, журналисты, дипломаты, могло сложиться впечатление, что Андропов по-прежнему работает в своем кабинете.
В определенном смысле он действительно работал. Думал. Как это ни парадоксально звучит, состояние безнадежной болезни у сильных людей может создавать обстановку пиршества мысли. Есть много свидетельств, что Андропов умирал, думая. Его пометы на записках, диктовки писем, стихи жене свидетельствуют о ясности интеллектуальной деятельности генсека до конца его дней. Если бы он не был скован, как и все мы тогда, прокрустовым ложем марксистских схем, его можно было бы назвать философом. Платон говорил: «Философы должны быть правителями, а правители – философами». Замечательная мысль, которая, однако, оставляет свой след только в хрестоматиях.
Ни один советский высший руководитель не был экономистом или настоящим политиком в лучшем смысле этого слова. Все были партократами, невольно претендовавшими на универсальное знание во многих областях жизни. Андропов, возможно, больше других был склонен к философским размышлениям, но… в одном, заданном большевизмом ракурсе.
Пресса сообщила, что 9 декабря 1983 года состоялось внеочередное совещание секретарей ЦК БКП, ВСРП, КПВ, СЕПТ, КП Кубы, НРПЛ, ПОРП, КПСС и КПЧ по международным и идеологическим вопросам. Обсуждались Заявления Андропова от 28 сентября и 24 ноября о противодействии и ответных мерах в связи с размещением американских евроракет. Советские руководители сказали приехавшим «друзьям», что Андропов «несколько приболел», но активно продолжает руководить работой Центрального Комитета партии. Секретарям «братских партий» рекомендовалось (но звучала рекомендация как инструкция) усилить связи с антивоенным движением, активнее противодействовать «американским провокационным действиям». Предлагалось полнее «использовать для этого мероприятия»: Чрезвычайную сессию Всемирного Совета Мира в январе 1984 года, Международную конференцию за безъядерную Европу, Встречу европейской общественности «За безопасность и сотрудничество» в апреле 1984 года в Брюсселе, XIV конгресс Международного союза студентов в том же апреле, IV Международный конгресс движения «Врачи мира за предотвращение ядерной войны» в июне того же года в Хельсинки и другие подобные форумы{896}.
На заседании политбюро 22 декабря, за полтора месяца до смерти генерального секретаря, был одобрен текст выступления Андропова на предстоящем пленуме ЦК партии. Выступление было направлено членам ЦК. В начале речи говорилось:
«Дорогие товарищи!
К большому сожалению, в силу временных причин мне не удается присутствовать на заседании пленума… Я много думал над нашими планами, готовился выступать…» В речи генсека утверждается, что «начали осуществляться некоторые меры по совершенствованию нашего хозяйствования, по укреплению государственной, трудовой и плановой дисциплины… Это только начало, и нельзя потерять набранный темп, общий положительный настрой на дела».
В тексте речи много старых «программных» мотивов со ссылками на Ленина о «соревновании и самодеятельности масс», руководстве «ленинскими принципами в работе», необходимости «повышения производительности труда» и других подобных штампов{897}. Составители речей генсека не могли вырваться за рамки традиционных заклинаний. Эта непроизнесенная «автором» речь, пожалуй, наиболее ортодоксальная за время пребывания Андропова на высшем в партии и государстве посту.
Через три дня «соратники» генсека соглашаются с его предложениями по повышению партийного статуса Воротникова, Соломенцева, которых переведут на очередном пленуме из кандидатов в члены политбюро, введут в его состав председателя КГБ Чебрикова в качестве кандидата в члены, в сан секретаря ЦК возведут Лигачева{898}.
Смертельно больной Андропов ежедневно после мучительных медицинских процедур по-прежнему пробегал глазами документы. Но теперь уже не сотни страниц, как обычно, а десятки. Ракетной теме было суждено сопровождать Андропова все 15 месяцев его правления. Ему докладывали, что на 1 января 1984 года американцы развернули на территории ФРГ 9 «Першингов-2», а в Великобритании поставлены на боевое дежурство 16 крылатых ракет. Но, как и обещал генсек публично, ответ был быстрым: к 25 декабря на территории ГДР и ЧССР заняли боевые позиции две бригады ракет повышенной дальности (30 пусковых установок){899}.
Не знаю, задумывался ли Андропов над тем, что вся затея СССР с ракетами средней дальности была бессмысленной и чрезвычайно дорогостоящей. На советскую попытку добиться преимущества в Европе последовал чрезвычайно энергичный ответ американцев, вызвавший, в свою очередь, немедленный «ответ» Москвы. Спираль гонки вооружений резко взметнулась вверх. Экономика СССР, надрываясь, все больше милитаризовалась. Придет время, и все эти ракеты вывезут и уничтожат, но никто и никогда в руководстве не скажет, во сколько миллиардов рублей обошлась советскому народу их очередная бездумная «историческая акция». Конечно, она будет расценена как «победа советской внешней политики».
Андропов мог быть доволен «ответными мерами», если такое чувство могло прийти в его состоянии; на Западе могли оценить, что советский руководитель умеет подкреплять свои слова делами…
Приехавший в середине января в больницу Черненко увидел, как болезнь до неузнаваемости изменила человека. На лице Андропова явственно лежала печать близкой кончины. Задыхающийся от эмфиземы легких, находящийся в едва ли лучшем состоянии Черненко, перебирая подрагивающими пальцами бумаги, докладывал генсеку: в Кремле введен новый комплекс для проведения пленумов ЦК. Объект имеет специальные сооружения, инженерное обеспечение, защиту, автоматическое управление… Больной старец, исполнявший по капризу исторического случая роль партийного принца, сразу же предложил за эту работу наградить орденами 300 человек, нескольким десяткам людей дать Государственные премии, а Боголюбову, заведующему общим отделом ЦК, – Ленинскую премию{900}. Безучастно слушавший Андропов едва заметным движением головы давал понять, что согласен.
…Смерть всегда приходит не вовремя. Андропов мог думать, что самая загадочная и неопределенная часть жизни человека – его будущее. Каким он останется в памяти людей? Что будут говорить о нем? Заслонит ли историкам долгая «чекистская деятельность» его короткую, отчаянную попытку прервать губительную стагнацию отечества?
…Размышления вновь прервал голос усердного чиновника, проводившего вместо него уже несколько месяцев заседания таинственного для всех политбюро… Посольствво США обратилось с просьбой разрешить спецрейс американского самолета для доставки посла Хартмана из Москвы в Стокгольм… В прошлом году американцы сорвали наш спецрейс в Нью-Йорк… Считаем, что нужно не давать Вашингтону согласия на этот пролет…{901}
Голос уплывал куда-то и вновь возвращался…
…Пришло письмо из МОТ (Международной организации труда), в котором просят объяснить, говорил Черненко, почему в СССР не существует права выхода крестьян из колхозов. Мы одобрили такой ответ, что по колхозному уставу на основании личного заявления каждый крестьянин у нас может вступить в колхоз или выйти из него… Например, в 1982 году из колхозов выбыло 450 тысяч человек и принято туда 617 тысяч…{902}
Черненко продолжал перебирать бумаги. Вам надо подписать ответы на письма Трюдо, Кастро, Цеденбала, одобрить поздравление с днем рождения Чаушеску 26 января 1984 года…{903}
Гигантская страна не чувствовала перебоев в «ленинском» руководстве. Шестеренки отлаженной бюрократической машины продолжали медленно, но безостановочно вращаться, не останавливаясь ни на минуту. В высшем партийном руководстве уже почти привыкли, что их лидер общается с ними только посланиями.
Пользуясь немощью генсека, Черненко получил одобрение Андропова на принятие постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О материальном обеспечении первых секретарей крайкомов, обкомов партии и председателей исполкомов краевых и областных Советов». Устанавливались очень высокие пенсии, сохранялось специальное медицинское обеспечение, автотранспорт, дачи и т. д.{904}.
Черненко, как главный партийный чиновник, всегда особо заботился о партократии, создании особого слоя преданнейших режиму людей. Андропов, пытавшийся в начале своей генсековской карьеры повести борьбу с элитаризмом, избранностью, теперь уже не мог противиться Черненко. Он устало прикрыл глаза в знак согласия…
Последняя в жизни Андропова записка была обсуждена членами партийного ареопага за две недели до его смерти. Генсек подводил итоги работы высшего руководства за 1983 год. Отмечая усиление «коллективности в руководстве» и улучшение «контроля за выполнением принимаемых решений», Андропов предлагал разгрузить политбюро от второстепенных вопросов, передавая их для решения в секретариат и отделы ЦК. Так же когда-то советовал Ленин освободиться от «вермишели» мелких дел… По-прежнему, сетовал генсек, не все ладно с подбором кадров…{905}
Все вроде верно, но одновременно создается впечатление, что проигрывается старая-старая заезженная партийная пластинка 20-50-х годов… Прежние рецепты, ортодоксальные решения, испытанные методы должны были, по мысли Андропова, помочь вывести страну из глубокого застоя. Генсек хотел, чтобы обойма старых способов вновь заработала через усиление требований к общественной, государственной и личной дисциплине, создание в стране атмосферы «борьбы за порядок». Несмотря на симпатии и поддержку «линии» Андропова со стороны миллионов людей, она могла дать лишь какое-то временное, частичное улучшение положения дел в стране.
Где-то в конце января приехал к Андропову Устинов – человек, к которому генсек испытывал особую близость. Министр обороны долго рассказывал об оборонных делах, а затем перешел к положению в Афганистане. Старый оборонщик, которого политбюро сделало маршалом, все еще верил, что 40-я армия добьется стабилизации ситуации в соседней горной стране. В конце беседы Устинов показал для одобрения длинный-длинный список военнослужащих для награждения орденами. Андропов пробежал часть документа, почему-то цепляясь взглядом лишь за фамилии, рядом с которыми стояло – «посмертно», рядовой Арсентьев Виктор Анатольевич… сержант Бондаренко Виталий Владимирович… ст. лейтенант Гусев Михаил Петрович… капитан Музыка Александр Владленович…
Андропов не стал дальше читать, тем более что в конце наградного указа стояло факсимиле Андропова, а ниже подпись секретаря Президиума Верховного Совета Ментешашвили…
Уже три года необъявленная война. Цинковые гробы… Посмертно награжденные… Пережил ли раскаяние генсек за авантюру? Никто и никогда не узнает…
Почти все отведенные судьбой последние дни земной жизни Андропов, прикованный к больничной постели, работал. Хотя эта работа уже сводилась, в лучшем случае, к подписанию подготовленных документов или слабому жесту, выражающему согласие с предложениями помощников. Одно из последних писем, отправленных от имени Андропова, датированное 28 января 1984 года, адресовалось Рейгану. Составители речей и записок генсека подготовили письмо в весьма жестком духе, без выражения какой-либо надежды на улучшение отношений в ближайшем будущем после развертывания американских евроракет «…Будем откровенны, г-н Президент, – говорилось в послании, – не получается делать вид, будто ничего не произошло… Опасно возросла напряженность»{906}.
Этот документ, прежде чем одобрить, Андропову зачитали, и он согласился с его содержанием. А письмо к председателю ЦК Компартии Японии К. Миямото, скрепленное также факсимиле генсека 8 февраля 1984 года, за сутки до своей смерти, Андропов физически не мог ни услышать, ни прочитать, ни одобрить. Больной потерял сознание еще раньше. Но могучая, отлаженная, проверенная, живучая, циничная бюрократическая партийная машина не подала и виду, что генсек находится в коме. Письмо Миямото от бессознательного Андропова ушло в Токио. По существу, с «того света» на «свет этот».
Да и в день кончины генерального секретаря, последовавшей после полудня 9 февраля, политбюро привычно заседало. Обсуждали вопрос о весеннем севе, о соцсоревновании, работе Комитета партийного контроля, использовании космического пространства в мирных целях, о дополнительной помощи Афганистану, активизации советско-ливийских отношений и другие бесчисленные вопросы{907}.
…Андропов умирает, а политбюро заседает. «Дело» превыше всего. Хотя «соратники» чувствовали, что развязка близка. Не случайно на этом заседании приняли решение об отсрочке визита Г.А. Алиева в Дамаск. Партийная коллегия уже мысленно готовилась к самой главной, первой задаче после смерти Андропова – избранию нового генсека. Поэтому в это время – никаких командировок…
Последние несколько дней до кончины Андропов не приходил в сознание. Разум уже был украден смертью, а сердце обреченно продолжало биться…
Ветер времени несет нас всех в своих струях в одном направлении. Одни задерживаются в этом потоке дольше, другие – меньше. Но все в конце концов оседают в долине небытия, где ветер уже не влечет в грядущее, ведь теперь человек погружается в вечность. Такова судьба всех: генсеки не пользуются исключениями.
В рабочих бумагах генсека сохранились наброски стихотворения, принадлежащего перу Андропова:
Мы бренны в этом мире под луной.
Жизнь только миг. Небытие – навеки.
Кружится во Вселенной шар земной,
Живут и исчезают человеки…
Таким был Юрий Владимирович Андропов, человек сильного, волевого, но одномерного интеллекта. В этом утверждении нет противоречия. Он мыслил глубоко и масштабно, но обреченно шел до конца по узкой и тесной тропе ортодоксального ленинизма.
Человек конечен в бесконечности бытия.