45. М. Янчевецкий. Интервью в «Газете», 03.04.2003.
Глава 7. Гражданин Страны Советов
Остерегаться приходилось не на каждом шагу, но все же постоянно. За ту неделю, что простояла в Ачинске белая армия, Василий Григорьевич выходил в город в гражданском платке, так что вряд ли кто-либо из местных опознал бы в нем колчаковского полковника. Но Ачинск маленький, при всем наплыве чужаков здесь не затеряться. Тут мог остаться кто-то из знавших редактора «Вперед» по Омску. И в Ачинске уже существует своя ЧК…
Красноармейская 30-я дивизия и партизанские отряды заняли Ачинск 2 января 1920 года. Янчевецкий впервые видел сибирских мужиков, помогавших большевикам громить белых. Суровые бородачи в шубах, обвешанные оружием, они явно гордились одержанной победой. Среди партизан оказалось, судя по виду, много мобилизованных колчаковцев. Первые недели комиссары были целиком озабочены ликвидацией повстанческой вольницы: партизан уговаривали либо записываться на регулярную службу, либо сложить оружие. В этой неразберихе Николай Можаровский умудрился устроиться председателем комиссии по снабжению Красной армии. Сам Янчевецкий явился в уездный ревком, к начальнику отдела народного образования, и как бывший столичный учитель, штормом гражданской войны занесенный в Сибирь, получил должность школьного инспектора [1].
В середине февраля до Ачинска дошло известие о расстреле Колчака. По кусочкам Янчевецкий восстановил картину событий: когда поезд верховного правителя и командования союзников подошел к Иркутску, в городе случился переворот. Власть захватил революционный комитет, поддержанный иркутским гарнизоном. Генералу Жанену и чехословакам поставили условие: эшелон пропустят, если ревкому отдадут Колчака и вагоны с эвакуируемым золотом. Приговор адмиралу вынесли, когда к Иркутску подошли остатки армии Каппеля. Атаку отбили, каппелевцы ушли за Байкал. Скоро, говорили в Ачинске, с ними и засевшим в Чите атаманом Семеновым будет покончено – как и с деникинцами, бежавшими за Дон и еле держащимися на Кавказе.
Помимо работы в Наробразе, Василий Григорьевич читал на педагогических курсах и в красноармейских частях лекции… об истории социалистических учений. Что ж, ему приходилось играть роли не менее трудные и рискованные. «Сильный человек, – писал он когда-то своим гимназистам из Турции, – это тот, кто владеет собой настолько, что каковы бы ни были кругом обстоятельства, какие бы ни были опасности, он не потеряется, а постарается овладеть этими препятствиями для своей выгоды и спасения…» [2].
Янчевецкий ни в чем не раскаивался. Да, он считал, что большевизм – это болезнь, выросшая на нездоровых условиях жизни народа, в нездоровое время, чем воспользовались политические фанатики и демагоги. Но идея, которую декларировал Колчак – строительство новой государственной жизни на началах свободного участия всего народа, всех классов и сословий – оказалась неспособной восторжествовать. Побеждала идея большевиков: новый мир на руинах старого, водворение социализма, при котором не будет эксплуатации человека человеком, деления на классы и даже самой государственной власти. С белыми упорно и отчаянно дрались не латыши и китайцы, о которых писала «Вперед», а русские люди, добровольно взявшие оружие или ставшие борцами за советскую власть уже под красными знаменам. Если они шли на смерть – значит, у них была своя правда.
Давно, десять с лишним лет назад Янчевецкий ответил себе на вопрос, где правда. Так он назвал короткую пьесу о революции, сочиненную по возвращении в Петербург. Спорят отец – старый учитель и сын-студент, рвущийся на баррикады сражаться за справедливость.
«Отец: Ты думаешь, что это святое дело?
Сын: Что может быть выше, как умереть за родину?
Отец: Это вовсе не смерть за родину, это глупое бесцельное самоубийство…
Сын: Народ хочет счастья, потому что счастья у него нет. Но ведь они-то и борются за счастье народа, они добиваются этого счастья, и если они не добьются, то счастья не будет, его не даст это правительство…
Отец: Помни: «поднявший меч от меча и погибнет».
Сын: Чтобы достигнуть цели, нужно быть жестоким и неумолимым.
Отец: Поэтому право правительство, когда принимает жестокие меры.
Сын: Значит, правы и революционеры, когда они борятся жестокими методами за правду.
Отец: Правда всегда останется правдой, правда состоит в добре, в заботе о ближнем, о счастье ближнего. Эта правда восторжествует.
Неизвестный: И будет прав тот, кто окажется сильнее и, в конце концов, победит» [3].
На исходе весны Чрезвычайный ревтрибунал в Омске судил колчаковских министров и других высокопоставленных чиновников. 2 июня газета «Советская Сибирь» опубликовала приговор. Всех 23 подсудимых признали виновными «в бунте и восстании против власти рабочих и крестьян с целью восстановления старого строя», «организации истребительной вооруженной борьбы против власти рабочих и крестьян России» и «предательском призыве вооруженных сил иностранных империалистических правительств». Четырех обвиненных ревтрибунал постановил расстрелять. Среди них был Александр Клафтон – директор Русского бюро печати, хорошо знакомый Янчевецкому. И самому бывшему редактору Василию Григорьевичу могли бы вынести ровно такой же приговор.
А через неделю на афишных тумбах Ачинска появились объявления уездной ЧК о расстреле восьми арестованных белогвардейских офицеров и пособников. Один из них также был известен Янчевецкому – полковник Юрьев, начальник Воткинской стрелковой дивизии [4]. Чекисты искали в городе и уезде скрывающихся контрреволюционеров. Значит, Ачинск лучше покинуть при первой возможности. В августе Наробраз объявил набор учителей в школы Урянхайского края. Василий Григорьевич и Мария Маслова вызвались ехать. С собой, разумеется, брали Мишу. Женя и Николай Можаровский оставались: они только что поженились, а Николаша получил назначение управляющим канцелярией военкомата.
«На ходке (так в Сибири назывался тарантас, имевший стальные оси) мы направились на юг по разбитым проселочным дорогам, сперва тайгой, через отроги Кузнецкого Алатау, затем огромной пустынной Абаканской степью, – вспоминал Михаил Янчевецкий. – Солнце по утрам поднималось слева, когда мы выезжали, и садилось справа от нас, где разгорался багровый закат, когда мы подъезжали к стойбищу хакасов или же ночевали в степи, на кошме, обнявшись и прижавшись друг к другу» [5]. Василий Григорьевич зарисовывал в самодельную тетрадь древние курганы, стойбища туземцев, свою семью на привале. Дальней дорогой по дикому краю он будто отрезал от себя недавнее прошлое со всеми его страстями. Около пятиста верст занял путь от Ачинска до Минусинска на правом берегу Енисея, и столько же – до русских поселков Урянхая. Оказавшись на Усинском тракте, семейство пристало к обозу поселенцев, возвращавшихся домой из поездки «в мир» за нужными товарами.
Янчевецкие спешили укрыться на самой окраине бывшей империи [6]. Русские торговали и селились на тувинских землях задолго до того, как в апреле 1914 года здешние нойоны (князья), освободившись от владычества Китая, попросились под покровительство Белого царя. Гражданская война задела Урянхайский край по касательной, но довольно сильно. Советская власть, провозглашенная приезжими большевиками, продержалась четыре месяца, но успела повоевать с зажиточным крестьянством. Побряцали оружием китайцы, заявляя свои претензии. Правительство Колчака подтвердило протекторат над Урянхаем, и все успокоилось до весны 1919 года, когда побунтовали тувинцы. А летом здесь появилась партизанская армия Кравченко и Щетинкина, отступавшая от Красноярска. Партизаны заняли урянхайскую столицу Белоцарск и приняли бой с преследовавшим их отрядом есаула Болотова. Новобранцы, наскоро мобилизованные Болотовым, перешли на сторону красных, что и решило исход сражения. В начале сентября партизаны, набравшись сил, ушли обратно – громить белых. Следы войны постоянно встречались по дороге – полуразрушенные мосты, сгоревшие почтовые станции с закопченными остовами печей…
Ровно к началу зимы – на следующий день повалил снег и грянул мороз – Янчевецкие добрались до села Уюк. «Сидя на запорошенных снегом бревнах, уюкские крестьяне молча и недоверчиво осматривали прибывших „из мира“ – мужчину, женщину и мальчика, представленных им председателем сельсовета Колесниковым». Село делилось на два конца – состоятельный нижний, с домами старожилов, и бедноватый верхний, где обосновались недавние переселенцы. Среди последних многие побывали в партизанах, они же в первую очередь послали своих детишек в школу, бездействовавшую с 1917 года. Желающих учиться набралось много. Марии пришлось вести занятия в две смены, по вечерам ей помогал Василий Григорьевич, служивший еще и писарем в сельсовете.
Под новый год для детей устроили елку с песнями и хороводом. «Елка в школе вскоре после гражданской войны была воспринята крестьянами Уюка как нечто вовсе необычайное, и весть о ней разнеслась по ближним поселкам. Зал был переполнен, набились в прихожей и облепили стены, заглядывая в окна…». К Янчевецким, жившим при школе, стали заходить в гости как своим – просто так, без приглашения, пощелкать кедровых орешков, наблюдая за хозяевами. «Позже, когда мы обзавелись знакомыми, образовался «актив» школы, отец читал крестьянам Пушкина и Чехова, свои пьесы, а затем начались совместные читки, разучивание ролей и репетиции». Василий Григорьевич сочинил и поставил на импровизированной сцене народную пьесу «Сваха из Моторского» – все роли исполняли крестьяне [7].
В таежной глуши, среди простых людей у Янчевецкого и созрело желание остаться в Советской России. Он больше не таился и даже послал весточку Сигме-Сыромятникову – по старому петроградскому адресу, не зная точно, что сталось с другом. Оказалось, жив-здоров, поселился на хуторе в Новгородской губернии, куда и переслали письмо (к сожалению, оно не сохранилось до нашего времени) [8]. С крестьянами Янчевецкий ходил на охоту в тайгу и в горы, на восточные отроги Саян. Старался дружить с тувинцами – коренными обитателями края, бывал у них в стойбищах, зазывал к себе, когда те ехали через Уюк в Кызыл (бывший Белоцарск) – торговать мехами. «Отец старался принять тувинцев как можно лучше, угощал их всем, что имел, оставлял ночевать, изучал и записывал их слова, обычаи, песни».