В ноябре 1927 года в правительственных учреждениях УзССР пересматривали штаты. Без возражений сократили и Янчевецкого. «Я живу как богема, одинокий, окруженный книгами и картинами, – сообщал он родным. – Часто хожу в театр, где у меня бесплатное место…».
«Отец вернулся в Москву в ночь под новый, 1928 год. Он очень любил встречу Нового года и относился к ней традиционно-торжественно. Наш стол был скромен, но бутылка легкого вина или шампанского находилась, и начинались новогодние гадания. Устраивали шуточные игры и забавы вроде „бесконечного телефона“ или детективной истории, где каждый поочередно выдумывал приключенческий рассказ… Рядились в карнавальные одежды и обязательно танцевали. Аккомпанировал на „Стенвее“ отец; он играл украинские и эстонские мелодии своего детства, вальсы Шопена и Штрауса… Отец умел и любил шутить всегда, везде, даже когда ему было горько».
В ту ночь Василий Григорьевич пожелал Мите терпения и сил выдержать удар судьбы – когда за решетку сажают не во вражеской стране, а на родине.
Что случилось в Ростове, он узнает только после освобождения брата. В июне 1927 года губернский отдел ОГПУ раскрыл «контрреволюционную организацию, обсуждавшую текущую политическую обстановку в тенденциозном освещении, осуждая установленный режим». Возглавлял организацию бывший царский полковник, объединяла она интеллигенцию со старорежимным прошлым. В частности, как сообщил осведомитель, сотрудник Донплана Дмитрий Янчевецкий рассуждал, что хорошо бы дать избирательное право буржуазии, узаконить Тихоновскую церковь, предоставить свободу воззрений в области философии и позволить вернуться двум миллионам эмигрантов, чьи силы и умения пригодились бы стране [28]. Виновности в антисоветском заговоре Дмитрий не признал. На допросах он говорил, что русская интеллигенция давно примирилась с революцией и работает самым добросовестным образом в советских учреждениях. Если и есть недовольные, то на экономической почве: скудное жалование, постоянные сокращения штатов, безработица и дороговизна. Даже белая эмиграция за границей никак не может объединиться – раздроблена на враждующие между собой партии. Что уж говорить о «бывших» в СССР… Великий исторический сдвиг совершён, и поднимая однажды тост за возрождение России, он подразумевал строительство нового сильного государства. Показания старательно записали. 12 июля 1927 года на заседании «тройки» Полномочного представительства ОГПУ по Северо-Кавказскому краю вынесли приговор по четырем пунктам ст.58 УК РСФСР: участие в контрреволюционной организации, сношения с представителями иностранных государств в преступных целях, недонесение о контрреволюционном заговоре и агитация, призывающая к свержению советской власти.
Опасался ли Василий Янчевецкий за собственную участь?
Он не мог знать, что подшивки «Вперед» уцелели и оказались на хранении в фондах московского Архива Октябрьской революции и ленинградской Государственной публичной библиотеки, а копия приказа о его назначении, в числе многих тысяч захваченных документов белых армий – в Центральном архиве Красной Армии. В 1929 году в Новосибирске был издан первый том «Сибирской советской энциклопедии»; в статье «Газеты» говорилось: «После переворота, поставившего у власти адмирала Колчака, процветает только реакционно-буржуазная и черносотенная военная печать. В Омске, кроме «Сиб. Речи» и «Зари», выходят: «Правительственный Вестник» (ред. В. Кудрявцев), «Русская Армия», «Отечественные Ведомости» (ред. А. Белоруссов), фронтовая «Вперед» (ред. В. Г. Янчевецкий)…». Но никто не обнаружил связи между белогвардейской газетой и бывшим экономистом, ныне сочиняющим рассказы для «Всемирного следопыта» под псевдонимом Василий Ян.
Всеволод Иванов не скрывал, что служил в колчаковской типографии. Но не говорил, под чьим началом. Даже в 1939 году, страшась ареста, он в письме-признании Сталину не назвал имени ее редактора: «Сорокин предложил мне поступить в типографию „Вперед“, выпускавшую под тем же названием колчаковскую газетку… Редактор попросил написать ему рассказ, затем статью. Я не хотел показывать ему, что не хочу или что я бывший красный… Словом, я написал в эту газетку несколько статей, антисоветских, и один или два рассказа… Больше за мной никаких антисоветских поступков не числится… Я не скрывал своего преступления, и если за него следовало судить, то можно было судить давно. Я полагал также, что свое преступление я загладил честной и неустанной работой для советской власти и коммунистического общества» [29].
Николай Анов в первой половине 1920-х работал журналистом в Казахстане, переезжая из города в город. В 1927 году обосновался в Новосибирске и занялся литературным трудом. В отличие от Иванова, он не обращался к революционному прошлому – все повести и рассказы, что Анов опубликовал в журнале «Сибирские огни», касались современности. В 1929 году его вызвал в Москву Горький, прочитавший и одобривший рукопись романа «Азия». Анов стал секретарем редакции художественно-документального журнала «Наши достижения». Если он и не виделся с Янчевецким, то мог слышать от Иванова, что бывший начальник «Вперед» теперь живет в Москве. Но хода своему знанию не дал [30].
Борис Четвериков в 1922 году перебрался из Омска в Петроград. Сочинял рассказы, повести, опубликовал роман, редактировал литературное приложение к «Красной газете». О службе в белогвардейской газете он рассказал в мемуарах, которые начал писать в середине 1960-х, но так и не опубликовал. Четвериков вспоминал Янчевецкого с чувством великой благодарности и, как бы прикрывая (ему самому бояться уже было нечего), уверял: «Не помню ни одного случая, чтобы „фронтовая газета“ приближалась к фронту хотя бы на сто километров. У меня создалось впечатление, что и сама-то газета выпускалась лишь в стольких экземплярах, сколько требовалось сдавать в цензуру». Он изменил ее название на «Верный путь» и подчеркивал, что редактор укрывал дезертиров [31]. И Всеволод Иванов в «Истории моих книг» (1957 г.) настаивал, будто «типография „Вперед“ не выезжала дальше тупика возле Атамановского хутора», а пачки газет просто складировались на товарной станции.
Евгений Спасский с 1921 года жил в Москве. Закончил ВХУТЕМАС, преподавал в школе-интернате, работал книжным оформителем, театральным художником, декоратором. Янчевецкий сам разыскал его, зазвал в гости, а позднее, в середине 1930-х попросил сделать иллюстрации к «Чингиз-хану» [32]. Василий Григорьевич даже в мыслях не допускал, что человек, которому он когда-то помог и доверял, способен предать и настрочить донос.
Яна едва не выдал, сам того не зная, Антон Сорокин. Больной туберкулезом, впадающий в мизантропию писатель сочинял сатирические рассказы «Тридцать три скандала Колчаку». Первые семь были напечатаны в 1928 году в январском номере новосибирского журнала «Настоящее» (тираж – 4000 экземпляров). «В «Летучей мыши» был негласный банкет в честь приезда Колчака… Генералы – словно с советских плакатов. Гайда. Колчак. Сыровой с черной повязкой на глазу. Янчевецкий. Язвицкий. Их женщины…». Сорокин немножко приврал. Осенью 1918 года, события которой он описывает, Василия Григорьевича не было в Омске. Сорокин не держал зла («хороший был человек Янчевецкий, умный и предвидел все вперед»), он просто фантазировал и вообще не знал, что случилось с редактором «Вперед». Сочинение так и не было опубликовано целиком. В марте 1928 года Антон Сорокин скончался. Рукописью остался, к примеру, «Скандал четырнадцатый»: «Вагон Янчевецкого, помощника Колчака, был сборищем главных деятелей контрреволюции… Антон Сорокин бывал у Янчевецкого… Четверикова, Всеволода Иванова, Антона Сорокина снимали для кино (потом эту ленту вместе со своими Всеволод-Ивановскими произведениями Иванов сжег при отступлении). Три вагона агитлитературы, но, читатель, не унывай. Всеволод-Ивановская литература возродилась вновь, немного перекрашенная. Критика гордилась…» [33].
Но был и человек, в памяти которого Василий Янчевецкий остался врагом. Молодой поэт и убежденный социалист Оленич-Гнененко увидел редактора «Вперед» в доме у Сорокина, где сам же укрывался от мобилизации; возможно, слышал о нем от Иванова, с которым был дружен. Александр Оленич-Гнененко жил и работал в Омске до 1931 года, а затем перебрался в Ростов-на-Дону: редактировал «Колхозную правду», руководил Ростовской писательской организацией, сочинял стихи и издавал переводы – например, первым в СССР перевел «Алису в стране чудес». Вероятно, он видел книги Василия Яна, но не подозревал, кто взял себе такой псевдоним. В мемуарах, которые он опубликовал в конце 1950-х, говорится: «Редакция махрово-белогвардейской газеты „Вперёд“ вместе с походной типографией занимала целый поезд. Газета-поезд разъезжала по всем белым фронтам, пытаясь отравить своим ядом души насильно мобилизованных молодых солдат. Редактировал её матёрый царский контрразведчик полковник Янчевецкий…» [34].
Ян не боялся и даже хотел в литературной форме переосмыслить пережитое. Осенью 1928 года он взялся за драматическую пьесу о Колчаке – правда, дальше набросков двух сцен не продвинулся. Наверное, он мог бы состояться как в полном смысле советский писатель: революция, строительство новой жизни, благо социализма и зло капитализма – сочинения на эти темы приветствовались и хорошо оплачивались. Но выбрал историческую прозу. Далекое прошлое давало простор фантазии и предоставляло больше творческой свободы, чем настоящее. Любимым персонажем Яна станет странствующий философ, понимающий, что «человек – игра и радостей и бед», знающий светлую и темную сторону жизни, цену богатства и власти, и пытающийся хоть чуточку сделать мир лучше.
Когда из типографии выйдет его первая историческая повесть «Финикийский корабль», Василий Григорьевич пошлет брату на Соловки книгу с надписью: «Дорогому брату Мите, восточному страннику. Во все века пламенные искатели высшей правды бродили по свету… Посылая этот исторический фрагмент, надеюсь, что ты найдешь в наивных записках финикийского мальчика общечеловеческие мысли и стремления, которые также живут в настоящее время, как волновали они 3000 лет тому назад. С сердечным чувством – В. Ян. Москва. 2/IV-1931 г.».