– Долго я скитался по свету, разыскивая тебя, свободный неукротимый гений, и не мог заметить хотя бы полустертые твои следы, – отвечал Хаджи-Рахим. – Те, кто не сумел погубить меня, по безумию и злобе убили мою легкокрылую, доверчивую подругу, мою Мысль. С тех пор я скитаюсь, я ранен, я одинок и не нужен людям..
– Ты бредишь! Сделайся им необходимым! Добьешься ты этого только своей волей! Я уже вижу легкую тень твоей стремительной подруги снова рядом с тобой…
Джинн выпрямился. Его стройный силуэт четко вырисовался на вечернем небе, где вдали вспыхивали яркие бесшумные зарницы. Он указал на запад:
– Твой путь направь туда! Там на необозримой равнине будут страшные бои. Ты увидишь там и великое мужество защитников своей родины, и неодолимую волю завоевателя. И те и другие сильнее железа и огня. Будь среди смелых, и ты о них расскажешь другим.
Величественный облик Джинна становился все прозрачнее и, наконец, исчез. Налетевший холодный ветер шелестел полузасохшими стеблями растений. И Хаджи-Рахим решил направиться на запад, в сторону загоравшихся и потухавших зарниц [22]…
Василий Ян – Михаилу Янчевецкому: «Изумительно-прекрасное – вот то, к чему я стремлюсь. Этим объясняется и то, что я задерживаю сдачу в Гослитиздат моей „Золотой Орды“, и то, почему я погружаюсь в историю европейской литературы конца 18 – начала 19 века, когда сияли имена Байрона, Шелли, Гете, Шиллера и других, совершенно у нас неведомых романтиков…» (9/I.1943). «Мне не раз говорили: „Ваш Чингиз-хан“ – это бомба среди тихого дня, а „Батый“ – слабее и не производит того увлекающего впечатления… Это заставляет меня сильно вдумываться…» (16/VIII.1943) [23].
Василий Ян – Евгении Можаровской: «По совету моего милого доктора академика Филатова, когда я сажусь за стол работать, я беру мою излюбленную трубочку и, как будто куря, держу ее в зубах – и в результате отлично работаю… Таким же условным рефлексом при работе являются четки на левой руке, статуя задумчивого Демона передо мной, портреты моих любимых и увядшие розы в вазочке» (19/IX.1943) [24]. И еще за писателем снова наблюдал Чингиз-хан. Художник Евгений Спасский, тоже эвакуировавшийся в Ташкент, нарисовал тушью портрет великого кагана, следуя словесным указаниям Яна. Портрет стоял у Яна прямо на рабочем столе.
«Золотая Орда» была для Яна главным делом, но, кроме того, он сочинял историческую повесть «Джелаль эд-Дин» для УзГИЗа, драму «Батый» (отклонена Культпросветом ЦК ВКП (б), сценарий «Чингиз-хан» для Мосфильма и Узбекфильма (съемки так и не начались), сборник «Рассказы в блиндаже», статьи для узбекских и центральных газет и журналов. «Был у начальника политуправления Военной академии им. Фрунзе и говорил о своем желании беседовать с бойцами, прибывшими с фронта, побывать в танке, внутри, во время хода, стрельбы орудий. Пусть меня обожжет…» [25].
Евгения Можаровская – Василию Яну: «Смена» собиралась публиковать начало «Орды»… И вдруг мне сообщили, что «по мнению руководящих товарищей, данная изолированно эта часть может произвести не то впечатление», а потому предложено было ее из номера снять…» (11/VIII.1943). «Пока твои рассказы не подходят для печати, во всяком случае здесь, в центре. Еще раз прошу тебя: не отвлекайся, пиши «Орду» и «Джелаль эд-Дина» (29/ IX.1943) «Из ЦК звонил Александр Михайлович Еголин: «Нужна «Золотая Орда»! Когда она будет готова?»… Рассказала о том, что ты пишешь. Иронически дал реплику: «Словом, он работает для узбекской общественности?!»… Из оного – вывод: ты получил премию – и ничего не даешь нового и ценного… Мои выводы: тебя чтут, на тебя надеются, может быть ты снова получишь премию, если «Золотая Орда» будет кончена вовремя» (3/X.1943) [26].
В начале октября 1943 года, по командировке в штаб Среднеазиатского военного округа, в Ташкент на неделю приехал Михаил Янчевецкий. «Меня поразило, как отец выглядит… Он был крайне худ, съежился и стал меньше ростом, видимо, от крайнего изнурения. На это отец заметил в своей обычной манере: «У меня стандартный вид, как у туркменского скакуна – ни капельки жира! Я в отличной форме» [27].
Василий Ян – Евгении Можаровской: «Получил от Чагина телеграмму: «Настаиваю окончании «Золотой Орды». Очень прошу навестить его и дипломатически уладить дело. Настаивай на моей тяжелой неврастении, на высокой требовательности, с какой я отношусь к 3-й части трилогии… На днях я заново начал перекраивать «Золотую Орду», закрутил невероятные положения и приключения… Для чего я это сделал? Меня поразило одно замечание, которое я слышал от многих лиц: «Вот «Чингиз-хан» – это мировая книга. А «Батый» тоже очень хорошая, а все-таки – уже не то. Я и думаю: а вдруг про «Золотую Орду» скажут, что она еще слабее, чем «Батый»? Я с моим бешенством, упрямством и дикой фантазией решил сделать необычайное. Поэтому я не сдам рукопись, пока сам не буду уверен, что я создал опус, достойный этой великой эпохи» (октябрь 1943 года). Ян – Михаилу Янчевецкому: «Живу я в полном одиночестве. Наслаждаюсь торжественной тишиной ночи; когда горит электричество, я пишу или читаю «Новгородский летописец», стараясь напитаться языком XII—XIII веков…» (ноябрь 1943 года) [28].
Но человек – игра и радостей, и бед… В декабре Василий Григорьевич получил извещения о смерти брата Дмитрия и Николая Можаровского, для которого он ничего так и не смог сделать. «Испытываю крайнюю мучительную тоску, – жаловался Ян в никуда, открывая дневник – Мечусь в разные стороны… „Золотая Орда“ стоит без движения. А жить мне осталось так мало! Как уложить в этот отрезок времени те грандиозные и яркие замыслы, которые светятся передо мною?.. Иногда голова кружится… Мне кажется, что я лечу и проваливаюсь в бездну…» [29]. Диагноз: крупозное воспаление легких, перешедшее в гнойный плеврит. Ян тяжело страдал всю зиму, весной 1944 года пришлось делать операцию на легких.
Он храбрился и продолжал работать даже в ожидании операции: «Я полон жизнерадостности… Живу я сейчас в древнем Новгороде, вместе с Александром Невским, заставляю его проделывать всякие приключения… Все мне доказывали, что моя область, „моя бочка“, из которой я не смею вылезать – это восток. А мне вот хочется русских щей и гречневой каши. И описывать наших разведчиков и смелых танкистов, которые гонят немецкую шваль» (из письма сыну от 21/IV.1944) [30].
Ян часто получал письма из действующей армии – солдаты и офицеры каким-то образом узнавали его адрес. «Привет с фронта, дорогой тов. Янчевецкий! От имени бойцов и командиров нашей части поздравляю Вас с присуждением премии за книгу „Чингиз-хан“! Желаем дальнейших успехов в Вашей работе на пользу Родины!.. Ст. сержант Резниченко В. И. 811 ППС» (22/IV.1942). 811 ППС – это 247-я стрелковая дивизия. Сражалась на Калининском фронте, участвовала в Ржевско-Вяземском наступлении – одной из самых кровопролитных операций Великой Отечественной войны; письмо отправлено несколько дней спустя после того, как обессиленные советские войска, основательно потрепав группу армий «Центр», перешли к обороне.
«Дорогой тов. Ян! При слабом свете коптилки, радостно взволнованные, читаем Ваше письмо. Нас четыре офицера-гвардейца – почитатели Вашего яркого, своеобразного таланта. Еще сегодня утром говорили о Ваших книгах… Адрес наш все тот же, но местожительство меняется очень часто, все время движемся вперед… Для Вас мы приготовили небольшой подарок, нашли библиографическую редкость – „Книгу мудрости“, при первой возможности доставим… А.В.Манусович. 28646-П» (2/II.1945). 28646-П – 190-й гвардейский артиллерийский полк 65-й гвардейской стрелковой дивизии: Ельня – Великие Луки – Рига и далее на запад; февраль 1945-го – Курляндский котел, блокирование германской группировки в Восточной Пруссии.
Между этими письмами – три года жесточайших сражений, поражений и побед. Одной из зачитанных книг в ташкентской библиотеке Яна был «Лирический дневник» Константина Симонова – маленький сборник стихов первого года войны, изданный «Советским писателем» в эвакуации. Почти все страницы – в карандашных пометках. Некоторые строфы отмечены восклицательными знаками. Например: «Ты все глядишь назад, туда, где в полверсте от крайней хаты мы, оторвавшись от земли, под орудийные раскаты, уже не прячась, в рост пошли. И ты уверен в эту пору, что раз такие полверсты ты смог пройти, то, значит, скоро пройти всю землю сможешь ты». «Жди меня» отчеркнуто целиком.
Василий Григорьевич пристально следил за событиями на фронтах. «Сообщение о взятии Харькова я слушал ночью вместе с Элве, и мы ликовали и плакали от счастья…». «Последние победы на Ленинградском фронте особенно заставляли радоваться и ликовать мое сердце: ведь со всем этим районом связаны воспоминания моего детства и юности, а сейчас знакомые названия овеяны славой необычайных побед». «Я себе представляю, как наши герои войдут в Берлин…» [31].
…Старик говорил медленно, с холодной ненавистью: – Вам, немцам, я предскажу, что случится с вами дальше. На бывшей германской земле будут жить граждане всего мира, без различия национальностей, а ваш кровавый Берлин обратится в развалины, и путешественники будут приезжать смотреть на них, как до сих пор смотрели знаменитые развалины Помпеи и Карфагена!
Лейтенант – красный, с вытаращенными глазами – упал на стул, хрипел и старался разорвать воротник рубашки.
– Я и вам предскажу ваше будущее, господин офицер. Вы скоро закончите вашу бесславную жизнь на навозных вилах, на которые вас подденет простая русская баба…
Это фрагмент из «Агасфера» – одного из десяти «Рассказов в блиндаже». Они не были опубликованы ни при жизни, ни после смерти Яна, что неудивительно. Рассказы необычны даже для автора. Реалии времени в них смешаны с фантастикой и мистикой. Агасфер, вечный скиталец, неведомо как оказавшийся на русской земле, попадает в плен к немцам; не страшась казни, он обличает перед допрашивающим его лейтенантом мерзость войны, которую затеяла страна, называющая себя Великой Германией. «Тайная любовь» («Лейтенант фон Баранов») – история командира разведывательного батальона, узнавшего в пленном немецком офицере сына своей давней возлюбленной, с которой он встречался еще гимназистом. «Крюптафион» – рассказ о том, как в некоем советском городке появляется девочка-бродяжка с необычным именем, паспортом неизвестного государства и странными речами: «Я хочу рассказывать озлобленным и угрюмым о том, что в самом черном несчастье можно увидеть светлый луч» [32].