Дозаправка бомбардировщика «Вулкан» в воздухе
В тот момент у меня были довольно общие инструкции по переходу в исключительную зону и по недопущению в нее аргентинцев. Мы обычно называем это «демонстрацией силы». Она является прекрасным средством, если пугает противника и приводит к успеху без единого выстрела. Но что, если аргентинцы не испугаются? Что, если они распознают наш блеф? Что, если они нанесут удар с применением, скажем, пятидесяти самолетов во имя потопления одного моего авианосца? Что, если они захотят сделать то же, что я с «Корал Си»? Во что оценивает Мальвины генерал Гальтиери? Все эти «если» и определяли содержание фразы в моем дневнике: «Такое положение дел не радовало». Я ясно понимал и то, что г-жа Тэтчер, подобно любому премьер-министру, который принимает решение вести войну, не будет мне сочувствовать, если дело пойдет не так, как надо. «Она могла бы назвать это «военно-морской некомпетентностью», сделав при этом изящный жест рукой». Помня о вопросе Джона Нотта, я добавил: «Неприятная мысль».
Таким образом, в ту апрельскую ночь, находясь далеко от Атлантического побережья Бразилии, я был настроен не очень оптимистично, ясно отдавая себе отчет в том, что если они нанесут удар по «Гермесу» или «Инвинсиблу», Королевские ВМС будут публично опозорены, а меня отдадут под трибунал независимо от того, достаточно ли я для этого «важная персона» или нет. Еще хуже то, что над британскими военными, ковыляющими домой после поражения, будет смеяться весь мир. Джон Булл наконец-то поставлен на место. На море!
Однако нехорошие мысли проходят, ежедневные заботы помогли отодвинуть их на задний план. Я успокоился и решал вопросы с Джоном Коуардом, фамилия которого так не соответствовала его характеру[44]. Я не думаю, что будущий адмирал сэр Джон Коуард, командующий флотилией подводных лодок, сидя теперь за своим столом в Нортвуде, воспримет как неуважение, если я скажу, что он сам горел желанием начать войну против Аргентины. Он ясно дал понять, что хочет побыстрее дойти до Порт-Стэнли и атаковать его при первом удобном случае. Так как он был гораздо ближе к Фолклендским острова, чем мы, то я полагал, что должен препятствовать ему в этом. Хорошо зная Коуарда, его мужество и компетентность, я глубокомысленно написал: «Думаю, что он может так поступить. Хотя, что ему необходимо будет делать после этого, я не знаю. Это раскололо бы силы (в нарушение Правила номер один), но начало бы войну еще до того, как аргентинцы попытаются нанести упреждающие удары по авианосцам».
В конце концов я передумал и послал ему строгий сигнал: «Ничего не предпринимать. Ожидать моего прибытия. Не ввязываться ни в какие авантюры». Его это не убедило, и он продолжал настаивать. Это было, размышлял я в тот вечер, классическим примером, когда молодой бычок говорит старому быку: «Видишь, вон коровы на поле. Давай побежим, перепрыгнем через изгородь и поговорим с одной из них…». Нет, капитан 1 ранга Коуард, давай не будем. Давай пойдем спокойно, откроем ворота и… пообщаемся со всеми.
Я подытожил записи в дневнике словами:
Коуард придает Правилам ведения боевых действий больше значения, чем следует, и хочет начать войну в одиночку. Не могу па сто процентов ставить это ему в вину, но это несколько раздражает… Тем временем я должен усилить ПВБД, чтобы все командиры могли знать то, о чем я думаю, а не предлагать свои собственные интерпретации в диапазоне от «приглашения па обед» до «сброса атомной бомбы на завтрак».
Наши Правила ведения боевых действий в то время запрещали атаковать любое судно до момента входа в исключительную зону, если, конечно, мы сами не окажемся под ударом. В этом случае мы могли применять минимальную силу для самообороны. Так Кабинет Министров хотел представить Англию в глазах мирового сообщества. В действительности все могло пойти совсем по-другому. Но это не было бы виной британского правительства. Это была бы вина адмирала… ммм… как там его… Вудворда, переступившего черту.
В среду, 21 апреля, приблизительно в 1500 милях от острова Вознесения наше понимание Правил ведения боевых действий подверглось испытанию. Примерно в полдень операторы радаров «Гермеса» обнаружили на большом удалении неопознанный объект, летящий на большой высоте. Мы немедленно подняли «Си Харриер» для его перехвата (это заняло больше времени, чем я рассчитывал). Пилот сообщил, что это прилетел на нас посмотреть «Боинг-707» с опознавательными знаками Аргентинских ВВС. Никакого оружия на нем не было замечено. Увидев «Харриер», пилот изменил курс и ушел прочь.
Наш пилот, находясь рядом, сделал его фотографию, которая подтвердила, что «Боинг» переоборудован в военный самолет-разведчик. Ясно, что он использует свой навигационный радар для освещения надводной обстановки, нашего обнаружения, определения состава наших сил и направления движения. Его быстро прозвали «грабителем».
Мы немедленно повысили готовность средств ПВО, поскольку за рейдом воздушного разведчика всегда может последовать удар с воздуха. Был изменен походный порядок кораблей и минимум два «Харриера» стали дежурить на палубе в высокой степени готовности к взлету и перехвату любых целей.
Это поставило передо мной важный вопрос. Позволю ли я этому «грабителю» продолжать доносить аргентинским штабам о нашем местоположении или, возможно, доносить их авианосцу данные о том, где нанести основной удар? Или я «утоплю» его и тем самым нарушу собственные Правила ведения боевых действий, но сохраню свои корабли и человеческие жизни? Пожалуй не утоплю, но самолет меня очень волновал. Я слишком хорошо знаю, что может последовать после пролета разведывательного самолета – определение направления главного удара является одной из первостепенных задач таких вылетов.
В 02.30 на следующий день был обнаружен новый высотный объект в ста сорока четырех милях к юго-западу (это направление на Южноамериканский материк). Мы снова послали «Харриер» в ночь, он перехватил цель в шестидесяти пяти милях от нас и опознал «Боинг-707» с навигационными огнями авиалайнера. «Харриер» отогнал его к северо-востоку от ударной группы. После этого «Боинг» «снял маску» и резко повернул домой на юг, тем самым раскрыв себя. Вне всякого сомнения, это был «грабитель».
Это не должно было повториться. Поэтому я «дергал» Нортвуд и просил их организовать утечку информации, что нам якобы дали разрешение сбить «грабителя». Я хотел таким образом избавиться от него. Я пошел еще дальше и запросил разрешение сбить «грабителя». К моему большому удивлению, я получил такое разрешение, правда, с уточнениями, что: а) он сблизится с кораблями на определенное расстояние; б) мы имеем убедительное подтверждение того, что самолет действительно является «грабителем».
В 20.00 того же дня, в темноте, «Боинг» появился снова. К этому времени все были в высшей степени готовности. Начальник ПВО на «Инвинсибле» в течение двух минут поднял в воздух два «Харриера» и еще через три минуты – третий. Это было уже слишком, дневник зафиксировал мое раздражение. «Смешно…, – записал я. – Поэтому сделал выговор начальнику ПВО за плохое управление: вертолеты медленно поднимаются в воздух, радиоперехват не предупредил. Начинаешь сомневаться, что у нас вообще что-нибудь получится».
На следующий день в 11.34 «707-й» появился снова. Мы засекли работу его радара и направили к нему перехватчик, но перехватить его не смогли. И самолет исчез, предположительно нас не обнаружив. Он становился чем-то привычным. После захода солнца он появился снова, на сей раз с юго-востока на удалении двести миль на большой высоте, следуя курсом прямо на нас с включенным, как обычно, радаром. Система управления ЗРК «Си Дарт» на «Инвинсибле» быстро захватила его и давала нам точную информацию о курсе, скорости и высоте полета, а также определяла момент пуска наших ракет для поражения цели на максимальной дальности. Все это происходит за пределами определенного диапазона дальности, разрешенного мне ПВБД. Поэтому мы ждем, пока он на скорости 350 узлов не войдет в этот диапазон. До достижения рубежа, где он будет «наш», ему оставалось лететь две минуты.
У меня в этот момент возникает сомнение: вдруг это не он? Но я так не думаю – «грабитель» навещал нас регулярно в течение трех дней. Пришло время его убрать. Во-первых, потому что он мог быть предшественником удара; во-вторых, как говорили о расстреле адмирала Бинга[45], «чтобы поднять дух остальных». Тем не менее я все же требую провести окончательную классификацию: «Есть ли у нас данные о каких-либо коммерческих авиарейсах над Южной Атлантикой?» Уверенный отрицательный ответ. Ну что же, подумал я, если он подойдет поближе, нам придется открыть огонь. Требую провести последнюю заключительную проверку. «От его настоящего места проложить курс вперед и в обратном направлении по карте Южной Атлантики. Быстро!»
До пуска ракеты по «грабителю» оставалась минута. Каждые десять секунд он приближался на одну милю. Если поднять в воздух находящийся в готовности к взлету «Харриер», он не сможет подойти к «грабителю» за то время, пока тот находится в пределах досягаемости. Все еще нет ответа от моего офицера. Но через двадцать секунд слышу его осторожный доклад: «Похоже, что самолет следует по прямой Дурбан – Рио-де-Жанейро».
«Оружие в исходное!» – призываю я, и офицер боевого управления немедленно оповещает корабли по радио и запрещает ведение огня.
Для визуальной идентификации самолета послан «Харриер». Естественно, он докладывает, что это бразильский воздушный лайнер со всеми обычными навигационными огнями и освещением внутри самолета, без сомнения, следует по маршруту Дурбан – Рио-де-Жанейро. Самолет быстро исчезает в северо-западном направлении.
В то время это не казалось каким-то примечательным событием. Мой дневник просто зафиксировал: «Перехвачен бразильский воздушный лайнер – международный сценарий?» Но если бы мы сделали ошибку, это вызвало бы мировой скандал, наподобие сентябрьского 1983 года, когда Советы сбили корейский «Боинг-747». У нас оставалась всего одна минута до пуска ракеты, когда последовал приказ «Оружие в исходное!»