К 28 апреля прибрежное пространство вокруг Фолклендских островов было разделено на 4 сектора: «Конкеррор» в юго-западном и юго-восточном секторе, «Спартан» – северо-западном, а «Сплендид» – в северо-восточном. Обе северные подлодки часто меняли свои позиции. Никому не позволялось нарушать границу и входить в чужой сектор. Все это несколько дней спустя привело к серьезным последствиям, но я должен с гордостью заметить, что никогда или по крайней мере не так уж часто употреблял по отношению к ним фразу: «Я же говорил».
А время шло… Несмотря на плохую погоду и некоторую задержку, мы достигли определенного прогресса в продвижении на юг. Ударная группа была наконец собрана. В среду, в полдень, мы провели всеобщее учение по ПВО, результаты которого прибавили оптимизма каждому из нас. Мы обнаружили и отогнали «грабителя» в ста тридцати милях от нас, когда он повернул в сторону заходящего солнца.
В тот вечер я написал письмо Шарлотте, которое начиналось такими словами:
Дни проходят удивительно быстро без реальных политических изменений. Нельзя не почувствовать, что здесь происходит что-то необычное. Действительно ли придется нам воевать? Я ли ответствен за судьбы пятнадцати тысяч людей и самого большого флота, который собран за последние тридцать пять лет? Я никогда не претендовал па место в какой бы то пи было исторической книге и не испытываю особого энтузиазма от такой перспективы, особенно, если для этого требуется посылать па передний край своих старых друзей… Картина мрачная, и политики, вероятно, попытаются связать мне руки, а потом обвинить в том, что я не смог вытянуть для них каштаны из огня…
День продолжается. Большинство планов па первые дни сражения готовы. Они по определению очень гибкие. Я их проанализировал и поэтому чувствую па душе облегчение.
Безусловно, за последние дни и часы количество вариантов сокращается, и решения принимаются несколько легче. Даже мысль о смерти воспринимается не как мало вероятная, а такой, каковой она является – вероятной и, возможно, неизбежной. Может быть, этого и не произойдет, если делать все возможное. Хотя, в общем-то я чувствую облегчение от того, что паша часть дела па ближайшие несколько дней почти закончена. Это будут напряженные дни и необходимо взять себя в руки, хорошо отдохнуть для того, чтобы быть готовыми ко всему.
Вы, очевидно, почувствовали, что возможные реальности войны начинали воздействовать и на меня. Запись в моем дневнике, сделанная около полуночи, гласит: «Погода улучшилась, и мы использовали затишье перед следующим штормом для дозаправки. Окончательные приготовления для схватки уже почти завершены – надеюсь, политики вовремя отступят, иначе многим людям придется остаться здесь навсегда».
Четверг, 29 апреля. До ВИЗ примерно пятьсот миль. Мы потратили большую часть дня на дозаправку и пополнение запасов, так как очень скоро все это сделать будет не так просто. «Бриллиант» и «Плимут» присоединились к нам после возвращения с Южной Георгии. Капитан 1 ранга Коуард прилетел ко мне для подробного доклада о боевых действиях, а также о печальном инциденте на борту подводной лодки «Санта Фе».
После захвата «Санта Фе» несколько морских пехотинцев прибыло на борт контролировать действия аргентинского экипажа, обслуживающего корабельные системы. В центральном посту подводной лодки морской пехотинец приказал механику прекратить возиться с каким-то механизмом управления. Но механик продолжал свое дело, и морской пехотинец, напуганный тем, что он пытается затопить лодку, сделал ему последнее предупреждение. Когда и оно было проигнорировано, он выстрелил и убил его.
Я думаю, капитан 1 ранга Коуард решил, что эти действия могли быть расценены в официальных инстанциях в лучшем случае как «чрезмерно опрометчивые», а в худшем – как несовместимые с Женевской конвенцией. Я должен был узнать прежде всего его мнение, поскольку Коуард отвечал за «Санта Фе», когда это случилось. Возможно, он интуитивно полагал, что я буду солидарен с морским пехотинцем: война есть война. Как бы ни было грустно, недоразумения и несчастные случаи всегда будут сопровождать людей, оказавшихся в незнакомой ситуации рядом с противником, действия которого будут казаться угрожающими.
Той ночью опустился самый настоящий туман, как в Англии в ноябре. Он окутал ударную группу серым покрывалом холода и сырости. Ветер стих, и, хотя море успокоилось, мы отменили все полеты из-за нулевой видимости. После обеда я провел совещание с моими командирами. К полуночи мы знали, что никакого политического прогресса не достигнуто. Находясь один в своей каюте, я писал домой: «Время истекло. Я должен буду войти в зону, производить агрессивные шумы у Порт-Стэнли и начинать терять людей. Не совсем так я предполагал этой поздней осенью отметить свое пятидесятилетие!»
За тихой ночью – у тумана есть свои достоинства – последовал еще один напряженный день, который мы использовали для полной заправки топливом и подготовки к заключительному подходу. В конце дня один из «Харриеров» в ходе патрулирования обнаружил рыболовецкое судно, которое было классифицировано как канадское исследовательское судно под названием «Нарвал». Тогда я этому значения не придал.
Находясь в двухстах пятидесяти милях от ВИЗ, мы получили из Лондона новые Правила ведения боевых действий. Войдя в зону, я имел право открывать огонь по любому боевому кораблю или самолету, находящемуся в этой зоне и классифицированному как аргентинский.
Пока мы готовились к заключительному подходу к островам, президент Рейган ввел против Аргентины военные и экономические санкции, похоже, к большому удивлению хунты. Аргентинцы ничего не знали о распоряжениях Каспара Уайнбергера, в соответствии с которыми нам предоставили ракеты класса «воздух-воздух», боеприпасы, топливо, инфраструктуру на острове Вознесения, некоторые спутниковые каналы связи и другую помощь. В течение нескольких недель практически ни в чем не было отказано, кроме самолетов ДРЛО и большого ударного авианосца, который необходим для их использования. Но это означало бы, что американцы напрямую вовлекаются в боевые действия и намного превышало бы то, на что мы надеялись. Британия всегда была готова сражаться со своим врагом одна, если дело доходило до этого.
После того, как я прочитал и переварил наши новые Правила ведения боевых действий, главком позвонил мне по спутниковому каналу и сообщил: «Идти». Мне официально давали разрешение следовать в ВИЗ и начать процесс освобождения Фолклендских островов.
Тактическая ситуация с нахождением аргентинского флота стала более ясной. К северо-западу от нас находился их авианосец «Вентисинко де Майо» с двумя эсминцами охранения. На его палубе могло быть порядка десяти истребителей-бомбардировщиков, а также несколько хорошо подготовленных для нанесения ударов по надводным кораблям «Супер-Этандаров» с ракетами «Экзосет». На юго-западе – легкий крейсер «Генерал Бельграно» с двумя эсминцами охранения, каждый из которых имел восемь ракет «Экзосет».
Поскольку я шел на запад, в район Порт-Стэнли, чтобы ввести их в заблуждение относительно района высадки, то мне казалось, что эти две группы попытаются взять нас в клещи. Я решил держать «Конкеррор» в непосредственном контакте с группой «Бельграно» на юге, а на севере – одной из S-субмарин[50] преследовать по пятам их авианосец с охранением. С получением сигнала из Лондона я хотел продемонстрировать им наше присутствие, предпочтительнее путем уничтожения их авианосца и, что еще более важно, его самолетов.
Увы, первоначально события развивались не так хорошо. Хотя «Спартак» был ближе других к месту, где по нашим оценкам находился «Вентисинко де Майо», ее хозяева из Нортвуда уже дважды направляли лодку в другую сторону, отвлекая ее от того, что я считал основной задачей субмарины [авианосец «Вентисинко де Майо»] для поиска других, значительно менее важных или угрожающих нам целей. Теперь лодка была слишком близко к границе собственного района. Ей было запрещено пересекать невидимую линию, за пределами которой, как мы полагали, действовал «Вентисинко де Майо».
Северо-Атлантические правила запрещали подводной лодке покидать свой район за исключением случая «непосредственного преследования» кораблем противника. Командир «Спартана» не мог идти далее, не нарушая границу района подводной лодки «Сплендид». Но он не знал, что «Сплендид» была слишком далеко, так как капитан 2 ранга Джим Тейлор весь день отвечал на противоречивые данные разведки. Теперь уже было слишком поздно. К моему сожалению, я понял, что ни одна из двух подлодок не может достать ту единственную цель, которая была нам так необходима. Таким образом, мой подводный щит на севере не сумел «накрыть» (военно-морской жаргон для понятия «обнаружить и преследовать по пятам») аргентинский авианосец. И морская авиация Анайи выжила, чтобы позже нанести серьезные повреждения нашим кораблям.
Нашим достижением было то, что мы еще раз классифицировали «Нарвал» как аргентинский траулер, осуществляющий на почтительном расстоянии наблюдение за нами. Я послал «Алакрити» предупредить его о возможных последствиях, что он и сделал. «Нарвал» исчез как раз тогда, когда мне было нужно. Не хватало еще того, чтобы аргентинец осуществлял слежение за нами на заключительном этапе этого перехода и докладывал своим друзьям наше точное местоположение: «Ну, – подумал я, – плохой человек, если ты еще раз появишься, то мне придется с тобой разобраться независимо от того, разрешено мне стрелять по рыболовным судам или нет».
День закончился небольшим добавлением к письму Шарлотте.
Мы выступили. Завтра день «С» (мое изобретение, чтобы не путать с днем «Д», подразумевая под «С» глупого, безрассудного человека[51]). Что бы ни случилось па самом деле, предзнаменования хорошие. Есть некоторая нервозность, но не более, чем на линии старта или перед публичным выступлением. Завтра, возможно, будет хуже, так как все начинается всерьез, и мы вступаем в дело.