Юки ерзает. Ей не хочется слушать дальше, но в то же время ей нужно узнать, что случится.
– Мать выжила, но в суматохе потеряла сына, когда они бежали к пункту эвакуации. Она рассказывала мне обо всем этом несколько недель, когда мы сидели в кафе на открытом воздухе около бараков. Каждый раз – по чуть-чуть. Можете представить ее горе и чувство вины? Не знаю, как у нее находились силы жить. Но она, казалось, твердо решила мне все рассказать, по крупице делилась своей историей…
– А потом случилось кое-что странное…
Тиканье из соседней комнаты становится громче, медленнее, весомее.
– В тот год бизнес с семенами, конечно же, принес меньше дохода. Большая часть семьи и сотрудников эвакуировалась, а старик один не справлялся. Поле подсолнухов так и стояло незасеянным. А в конце июня мать мальчика, совсем другая – расстроенная и взволнованная одновременно, – снова пришла ко мне, умоляя, чтобы я ее сопроводил. Она чуть ли не тащила меня к этому полю, а там, прямо посередине, рос один-единственный подсолнух высотой метра полтора. Красивый, идеальный. «Смотрите! Глядите! – сказала она, стискивая мою руку. – Он вернулся!»
– Ее тон меня испугал, но, надеюсь, я смог промямлить что-то одобрительное. «Это же просто случайная семечка проросла, – подумал я тогда. – Такое бывает на опустевших полях». Женщина догадалась о моих мыслях. «Он смотрит на восток, на наш дом! – воскликнула она. – А вы гляньте, где солнце! Оно же сдвинулось южнее».
Брови Сузуки-сан взлетают вверх.
– Я кивнул, а сам подумал, не повлияла ли так на подсолнух радиация. Мать мальчика тем временем снова схватила меня за руку. «А теперь прогуляемся, – объявила она, – а вы смотрите на цветок». И мы прошлись по солнечной дороге. Может, вы решите, что я тронулся умом на старости лет, но когда мы обернулись…
Юки и Така одновременно подаются вперед, а Сузуки-сан качает головой:
– Клянусь, цветок смотрел в нашу сторону.
Старик на мгновение встречается взглядом с Юки, потом – с Такой, будто приглашая их возразить.
– Подсолнух повернулся не так сильно, но достаточно, чтобы заподозрить, что он провожает нас взглядом. А когда мы дошли до другого конца поля, я уже был уверен, что цветок смотрит на нас.
Сузуки-сан мотает головой:
– Потом мать мальчика взяла мою руку в свои и сказала: «Это точно Мити. Мити вернулся». У меня по всему телу мурашки побежали, говорю вам.
Еще моя спутница объявила, что, если она пойдет на восток, подсолнух развернется и туда, но я решил не проверять. Вдруг этого не случилось бы? Поэтому я сказал, что рад, что это хорошо, раз она нашла утешение, и поспешил к касэцу. А весь следующий месяц ходил к полю и смотрел, как подсолнух растет все выше и выше. Это и правда был красивый и сильный цветок. Но тот трюк у меня повторить не получилось. Как бы я ни пытался, подсолнух глядел на солнце. А потом, как и все они, прекратил.
Иногда я видел, как мать мальчика сидит на краю поля и фотографирует. А незадолго до конца лета она выехала из касэцу. Вернулась к мужу в Ямагату. Слышал, начала заниматься пешим туризмом. Может, ей непросто было смотреть, как подсолнух стареет и увядает…
Сузуки-сан вздыхает и разводит руками:
– Вот она, история про подсолнух. У меня на старом телефоне сохранилось фото. Не самое лучшее, но я его для вас найду. Сейчас подсолнухов полно: их сажают, чтобы вытягивали радиацию из почвы. Сотни тысяч цветов. Многие из семян – урожая две тысячи десятого года.
Старик снова делает длинную паузу.
– Клянусь, тогда он повернулся. Посмотрел на нас.
Через полчаса Юки сидела в машине, но размытое фото подсолнуха все еще стоит у нее перед глазами. Сузуки-сан с трудом включил старый телефон, полистал папки, а потом трясущейся рукой протянул его Юки и Таке. Посреди сорняков, окруженный с трех сторон темным лесом, возвышался купающийся в лучах солнца цветок – будто глядел в камеру. Даже несмотря на низкое разрешение фото, казалось, что у подсолнуха есть… характер.
– Ну, что думаешь? – наконец нарушает молчание Така.
– Это так грустно.
– Ага, потерять папу – или, как ты, дедушку – тяжело. Но ребенка? Представить не могу.
Така издает странный звук, и Юки бросает взгляд на парня: по его щекам катятся слезы.
– Дурацкое цунами, – бормочет он.
Юки кладет ладонь на его предплечье:
– Может, этого подсолнуха хватило, чтобы дать его матери сил. Не знаю.
– Поехали к твоему дедушке, – предлагает Така, разворачиваясь на перекрестке. – Сделаем что-нибудь приятное. Мне нравится смотреть на подсолнухи вокруг. Вселяет надежду…
Он натягивает на лицо улыбку, но в уголке глаза все равно таится сверкающая на солнце слезинка.
Юки осеняет – так внезапно, словно кто-то ударил ее в грудь, – что именно здесь ей хотелось быть больше всего на свете. Рядом с Такой.
Он не просто нравится ей. Юки хочется оставаться с ним. Может, это больше похоже на… любовь? Но японцы же просто так не произносят это слово. Разве что кто-то умирает. Большинству людей они робко говорят, что те им нравятся. Ски[34].
– Така?
– Да?
– Я… рада, что мы ищем с тобой истории вместе.
Така бросает мимолетный взгляд на Юки, комично щурится, будто пытается разгадать, о чем девушка думает, потом снова переводит взгляд на дорогу.
– И я.
Юки закусывает губу и тоже смотрит вперед. Она внимательно наблюдает за тем, как дорога изгибается, спускаясь до уровня моря – к заброшенному дому, затерявшемуся на клочке земли, и океану.
9Три истории о Юки и Таке3. Возвращение ёкая
Машина едва тормозит, а Юки уже вылезает наружу, пристально вглядываясь в то, что осталось от опустевшего дома Хары. Входная дверь заколочена, как и окна на первом этаже пристройки, на которую в свое время обрушилась вся мощь цунами. Слева, в старом крыле дома, в разорванных сёдзи зияют неровные темные дыры. А окна сверху слепо сверкают, отражая яркие облака над Тихим океаном.
Со стороны воды дует пронизывающий до костей ветер, а во́роны мрачно каркают – всё как и всегда. «А они знают, что мир изменился? – думает Юки. – О ярости цунами и о радиации, прогнавших всех прочь?»
Девушка наблюдает, как птицы кружат над холмом за домом. В детстве она запускала там фейерверки на Обон вместе с дедушкой и ждала возвращения душ умерших. Позже там же смотрела, как надвигается цунами. А потом, когда вырвалась из хватки стихии, лежала, измученная настолько, что краше в гроб кладут.
В тот темный холодный вечер ей казалось, что рядом все время кто-то есть. Не только лис, ставший ее товарищем по несчастью на самодельном плоту, но и что-то еще, что помогало Юки и оберегало ее и в воде, и на холме. Здесь ли оно сейчас? Она обводит взглядом дом, сад, заросший соснами пригорок.
Все неподвижно, только колышутся ветви деревьев да суетятся во́роны.
– Смотри. – Така указывает большим пальцем за спину, в сторону океана. – Столько всего расчистили за последние месяцы.
Юки поворачивается. Огромные кучи обломков пропали, дорога теперь ничем не завалена, хотя полотно растрескалось и поросло сорняками. Вокруг ритмично покачиваются на ветру дикие травы. Рядом не осталось ни одного дома – только одинокие ели, загибающиеся или уже погибшие от соли, и бетонная глыба здания начальной школы, которая возвышается вдалеке, будто корабль, танцующий на неровных волнах желто-зеленого моря.
– Из всех домов, выстоявших после цунами, твой ближе всех к океану, Юки.
Та кивает:
– Дедушка так и говорил: крепкий дом для крепкой семьи.
– Как в воду глядел, – широко улыбается Така. – Ох, твоя тетя Казуко приезжала весной – такая грозная! Целую вечность с серьезным видом меня допрашивала. А потом крепко обняла и сказала, что я замечательный. Странная у тебя семейка.
Юки снова переводит взгляд на свое убежище на холме. Во́роны суетятся сильнее, поднимаются в воздух с крон деревьев.
– Тебе не кажется, что за нами кто-то наблюдает?
Така хмурится:
– Давай без этого, ладно? Мне и так тут не по себе…
– Хочу подняться наверх, – заявляет Юки. – Просто чтобы проверить. Посмотреть, как оно.
На вершине холма Юки и Така долго стоят и переводят дыхание после утомительного восхождения по скользкой тропке, усыпанной сосновыми иголками. Все, что было между домом Хары и океаном, теперь заброшено. Сложно даже представить россыпи домов вдоль небольших дорожек и заводские цеха, когда-то стоявшие рядом со старой дамбой. Желтые экскаваторы что-то копают около развалин школы, а пространство между земляными насыпными бортиками наполняется стройными плотными рядами из тысяч черных пластиковых мешков. Ветер доносит до холма едва слышный лязг ковшей и писк сигнала заднего хода.
– Предметы с низким уровнем радиации, – качает головой Така. – Больше никто не соглашается их хранить.
Юки смотрит вниз, на то, что осталось от студии дедушки в саду. Оттуда уже нечего забирать: волна все смела, унося бесчисленные рисунки, наброски, рукописи – вся его карьера растворилась в необъятных водах Тихого океана. Сердце кровью обливается. Мать Юки особенно горевала, что пропали мемуары, над которыми трудился Дзиро. «Я никогда толком не слушала его истории, пока он был жив, – сказала она. – А теперь уже не смогу».
Расположившаяся за студией гончарная мастерская бабушки Анны тоже превратилась в развалины.
Юки оглядывается. На вершине холма будто стало теснее и места словно еще меньше, чем во время ее прошлого визита три года назад, в годовщину катастрофы. От ямки, где была закопана жестянка с детскими рисунками Юки, не осталось и следа.
– До сих пор не понимаю, как оно все здесь оказалось. Сначала думала, это твоих рук дело: может, ты все устроил после цунами, может, дедушка тебя об этом попросил по телефону, когда… – Юки отодвигает прядку, зацепившуюся за очки, и вздыхает, – ну, когда он пошел к дому.