Когда я была облезлым котенком, молодая жена Огавы нашла меня в куче мусора у Чайного моста и взяла домой. Я все думаю, может, она почуяла во мне родственную душу? Слабым лучше держаться вместе. Так вот, никто не знает, откуда я взялась, кто были мои родители, водились ли у них еще дети и все такое. Подозреваю, что моих братьев и сестер, бедняжек, утопили. Но я выжила, раздобрела, подросла, и хозяйка назвала меня Цуки – Луной. Именно ее поверхность напоминала ей моя шубка.
– Кто моя красивая Луна? – тихо ворковала хозяйка.
Ее детеныши тоже меня любили и выражали симпатию так, как вы, люди, делаете в этом возрасте: диковато и грубовато гладили да тянули за хвост.
Но вот он, Огава, звал меня вшивой тварью, а когда настроение у него было особенно скверным, пытался пнуть. Ничего у него, дорогой друг, обычно не получалось, потому что я проворна, как молния. По крайней мере, была.
– Эта облезлая тварь тебе дороже собственного мужа, – ворчал на Киоко Огава. – Кто тебя кормит? Кто тебя одевает? Отвечай! Эта чертова кошка ни одной мыши в своей жизни не поймала. Бесполезное создание. Еще и орет эта тварь так, что лучше ее шкуру на сямисэн пустить: на том хоть можно сыграть что-нибудь дельное.
«Тварь? Тварь?! – думала я. – Инструмент из меня сделать?»
После таких тирад госпожа тихо извинялась, а когда Огава отворачивался, украдкой угощала меня рыбными объедками.
– Мы с тобой одной крови, – шептала Киоко, поглаживая меня. – Я за тобой присмотрю. Но ты все-таки постарайся поймать мышку-другую…
А потом в нашу страну, закрытую от всего мира, будто устрица в ракушке, прибыли Черные корабли[5]. Эти огромные железные суда, извергавшие темный дым, пришли из-за бескрайнего Тихого океана. Когда это случилось, в доме целую неделю стоял гвалт и раздавались истеричные крики о захватчиках да о гибели Японии, а хозяин в компании своих напыщенных друзей обсуждал новости до поздней ночи, спорил, выпивал и строил планы. Оказалось, наша страна слишком долго существовала в изоляции и теперь чужеземцы, звавшие себя а-ме-ри-кан-ца-ми, решили, что либо Япония сама откроет двери для торговли с остальным миром, либо их проломят, как крышку бочки с саке.
Госпожа старалась не высовываться и просила детей держаться от отца подальше, но, когда Огава был дома, его все гневило, а от его крика сотрясались стены. Хозяин твердил о том, чтобы «снова взяться за оружие», «биться до последнего воина», и всяком в этом роде. Я избегала его больше обычного, но мне все равно прилетало, если Огава заставал меня спящей на подушке.
И вот одним сентябрьским вечером небо помрачнело. Его затянули огромные тучи, заслонив собой солнце, и по крыше забарабанил дождь. Пара минут – и бушевавший над нашей частью города шторм уже с воем срывал листья с деревьев, дырявил бумагу, натянутую на дверях-сёдзи, и разбрасывал документы в кабинете моего хозяина. Я в это время крепко спала под низеньким столиком-котацу, а когда ярость стихии вырвала меня из неги, выскользнула из укрытия, машинально уворачиваясь от пинка Огавы. Лапы мои почему-то промокли и замерзли, будто я ступила в лужу, но мне было не до размышлений. Я бросилась в коридор. Часть висевших там свитков сорвала стихия, а те портреты призраков, что остались – рисунки с изуродованной Оивой и прекрасной Снежной женщиной, – зловеще покачивались на ветру, будто настоящие ду́хи, и недобро пялились на меня из сумрака.
Позади раздался гневный вопль хозяина, и я нырнула в ящик с рисом, который кто-то по счастливой случайности оставил открытым. Только тут я заметила, что мои лапы, обычно серебристо-белые, запачкались и теперь поблескивали чернотой свежих чернил. Я чувствовала этот запах. А чернота тем временем расползалась по белоснежным зернам риса, следуя за каждым моим движением.
Внутри меня все похолодело. «Мне крышка, – подумала я. – Рис испорчен, и все из-за меня».
Но это было еще не самое страшное.
Хозяин с ревом схватил меня за шкирку и выдернул из ящика. Лицо Огавы побагровело и исказилось, будто у жуткого демона-о́ни.
– Тупая тварь! – закричал он. – Испортила мою прекрасную Окику! Весь рисунок истоптала!
Внезапно к Огаве подлетела хозяйка и взмолилась, чтобы тот меня отпустил, а я, извиваясь и изворачиваясь, пыталась располосовать ему лицо – конечно же, в целях самообороны. У меня вроде бы получилось, потому что он завизжал и выронил меня.
Я огляделась и заметила, как надо мной что-то сверкнуло. Идиот Огава схватился за кухонный нож! С ножом – и на кошку! Не успела я хоть что-то сделать, как этот самурай-неудачник бросился на меня.
Я машинально сжалась в комок. Время застыло, а потом заднюю лапу полоснул нож, но благодаря моей великолепной реакции обошлось без серьезных ран: все самое важное я защитила и лезвие скользнуло лишь по моей шубке. Да, оно зацепило и ус, но не более того. Я завопила, нет, зашипела, как демоница, хотя порез выглядел намного страшнее, чем был на самом деле.
Тут мне в голову пришла гениальная мысль: скрючусь, высуну язык и притворюсь мертвой. О-о-о-ох, бедняжка Луна сыграла в ящик! Актриса из меня хоть куда. Поверь, я могла бы стать звездой театра кабуки!
– Чудовище! – взвыла хозяйка. – Ты убил ее!
– И что с того? – хмыкнул Огава и потащил меня в дрожащий под ливнем сад, а потом зашагал мимо крохотных сосен и пруда с карпами.
Тогда-то я и поняла, что мой гениальный план вышел мне боком: хозяин направился прямиком к колодцу и швырнул меня в темную бездну, как мешок с мусором.
Под крик Киоко я полетела вниз.
Знаешь японскую поговорку о том, чего в этой стране боятся больше всего? Дзисин, каминари, кадзи, оядзи – землетрясения, грома, пожара, отца. В мире много вещей, внушающих страх. Можем добавить к четырем из поговорки пятую – падение в колодец. Это, поверь, не слишком приятно. Я летела, а в ушах у меня свистел воздух и звенели крики моей хозяйки.
«На этом и закончится история бедняжки Луны», – подумала я и приготовилась провалиться в холодные глубины. А потом я, наверное, ударилась головой о стенку колодца, потому что все погрузилось во тьму.
В ней не было ни снов, ни видений об аноё, мире мертвых.
Перед моими сверкающими изумрудными глазами не мелькали кадры из жизни.
Вообще ничего не произошло.
Кто знает, сколько я так пролежала в темноте?
День? Два? Всего пару часов?
Сколько бы времени ни прошло, когда я очнулась, в голове у меня словно потрескивали бенгальские огни, а надо мной витал неяркий сгусток света, похожий на хитодама. Я моргнула раз, другой – сияние будто слилось со мной – и очнулась, лежа на боку в мягкой холодной грязи. Видневшийся сверху кругляшок неба показался мне таким же недосягаемым, как луна.
Ох, выжила! Но как быть дальше? Выкарабкаться я не могла, а холод пронизывал до костей. Из окружавшей меня мглы доносились какие-то странные шорохи. Журчание воды или вроде того? Оказалось, по желобку в колодец и правда втекал крошечный ручеек, хотя совсем не такой глубокий, как я надеялась. (Вообще, как ни старалась, я не могла припомнить, чтобы отсюда черпали воду.) Вода, изгибаясь змейкой под падавшим сверху тусклым светом, исчезала где-то в бархатной темноте.
Я несмело встала на лапы, переминаясь с одной на другую, чтобы убедиться, что все они целы. Рану от ножа саднило. Вроде бы все было в порядке, только голова болела – могло оказаться и хуже. В моем-то положении!
По стенкам не взобраться. Так, может, ручей меня выведет? Ведь вода всегда находит путь, целеустремленно движется в поисках океана. Я прищурилась, всматриваясь в темноту, и опустила лапы в ручей. Распушив усы, я шла на ощупь, чувствовала, как сужается лаз, – и вот я уже ползла на животе, а вода и грязь его холодили. Что, если бы я застряла и все мои усилия оказались напрасны? «Нет, вода куда-то течет, – успокоила себя я. – А если голова пролезла, то и тело протиснется». И удвоила усилия. Вскоре проход стал свободнее, вильнул влево, а впереди замаячил свет.
Минут через пять, дрожащая, но воспрянувшая духом, я высунулась из старой трубы, выходившей на илистый берег реки Канда.
Солнце садилось. В домах у канала уже зажгли свет, а ветер доносил до меня аромат ужина. И что теперь делать, куда идти? Облегчение сменилось гневом от такого вероломства. Самурай-недотепа кинулся с ножом на кошку? А потом еще швырнул ее трупик в колодец? Ну что за неудачник!
Дорогой друг, жажда мести – чувство уродливое и неприятное, но должна с сожалением признать: в тот момент я позволила ему собой завладеть.
– Эй! Ты там в порядке?
Откуда-то сверху, со склона берега, раздался голос. Стоявший там незнакомец использовал невежливую форму слова «ты» – омаэ.
– Прошу прощения. Это вы ко мне обращаетесь? – ощерилась я.
– Ага, к тебе. Омаэ.
«Только шпаны мне сейчас не хватало», – подумала я. Стараясь держаться с достоинством, я повернулась и увидела, что на меня недобро пялится упитанный черный кот.
Рассматривая его, сильного и сурового, я заметила, что шерсть незнакомца поблескивает голубым, будто по ней пробегают электрические заряды. А хвост его, кажется, чуть раздваивался у кончика. Я задрожала сильнее. То был не просто уличный забияка, а кто-то куда более солидный.
Ох да, хвост у него точно раздваивался.
«Ладно, Луна, – подумала я. – Ты влипла. Глаза тебя не обманывают: это же нэкомата!»
– Прошу прощения за беспокойство. Я, пожалуй, пойду, – заговорила я так вежливо, как могла, – не серчайте…
– Дурочка, – перебил меня он. – Я помочь пытаюсь. Меня зовут Маккуро. Будем знакомы.
– Простите, – поклонилась я. – Я Луна. Не хотела вас тревожить.
– Хватит извиняться.
– Прошу прощения.
Он нахмурился.
– А… – замялась я, оглядываясь в поисках путей отступления, – а вы не могли бы подсказать, какой сегодня день?