– Юки, клянусь, я об этом ничего не знал.
– Тогда кто это сделал? Я видела только госпожу Такэду, а дедушке она не слишком-то нравилась.
– Я уже говорил, – улыбается Така. – Должно быть, это твой малец – Мальчик-волна. Как в манге.
– Издеваешься?!
– Юки, ты последняя, над кем я стал бы подшучивать. Ты пережила невообразимое, потеряла дедушку и дома в Англии даже не могла ходить в школу. А когда вернулась сюда, пробралась со мной в зону радиации, потому что так тебе подсказывало сердце. А потом… потом ты превратила это все в прекрасную историю и даже помогла мне справиться с горем. Так что нет, Юки, я не шучу. Просто пытаюсь поднять настроение, но ведь это совсем другое, разве нет?
Она кивает:
– Прости.
Така протягивает ей руку, и Юки сжимает ее в своей. Становится тепло и хорошо. Пара снова поворачивается в сторону прибрежных широт.
– Давай еще постоим и подумаем о дедушке и твоем папе, – предлагает Юки. – А потом займемся домом.
– Точно хочешь остаться на ночь? Я уже говорил: в это время тут становится жутковато. И электричества нет…
– Точно. Хочу еще разок тут заночевать. И не сбегать, как в прошлый раз. – Она тычет в сторону желто-зеленых волн травы, покачивающейся на ветру. – Тебе показалось, что там духи… фунаюрэй.
– Я тогда был сам не свой, – кивает Така. – Ладно, остаемся. С вами, Хара, спорить бесполезно. Все вы упрямые как бараны.
Юки улыбается:
– А то!
Держаться за руки приятно. Но не слишком ли долго они с Такой так стоят? Юки аккуратно высвобождает ладонь и снова отводит волосы от очков.
Така смотрит девушке в глаза:
– С тобой же все в порядке? В плане здоровья и… у тебя нет тревожности или чего-то такого?
Юки открывает рот, чтобы ответить, но тут же закрывает.
– Скажи честно. Я за тебя переживаю. Думаю, ты мой лучший друг.
– Да мы с тобой вживую провели всего-то пару дней.
– Не делай вид, что ничего не понимаешь. Сколько часов мы переписывались и болтали по «Скайпу»? Сотни? Ты что-то скрываешь.
– Меня отправляли обследоваться, – признается Юки. Результаты пришлют скоро, но девушка старается о них не думать, а сосредоточиться на настоящем. – Иногда чувствовала себя странно, голова кружилась. Но все хорошо. Это просто от тревожности.
– Точно?
– Ага.
Лучший друг… Слова эхом отдаются у девушки в голове, растворяясь в гомоне во́ронов в небе. Приятно такое слышать, но что Така имеет в виду? Иногда ей кажется, что уловить полутона, когда она общается на японском, у нее совсем не получается. Юки может ориентироваться в Токио, говорить о кино, манге и всяком таком, но, когда речь заходит о чувствах, ее не покидает ощущение, что точное значение все время от нее ускользает.
– Я уверена, что все со мной хорошо, – тихо говорит она, поднимая взгляд на Таку.
Тот на мгновение встречается с ней глазами и кивает в сторону подножия:
– О’кей. Ун[35]. Пошли, займемся домом.
Первый этаж выглядит куда приличнее, чем Юки представляла по описаниям тети Казуко. Грязь и мусор, которые намыло волной, уже убрали. В столовой, где Юки сидела, когда началось первое землетрясение, холодно и затхло. Главная комната пустая, будто сцена без декораций. Только пианино сжалось у стены, словно раненое животное. Така бросает взгляд на дозиметр в руке.
– Ну как? – спрашивает Юки.
– Пойдет. Снаружи уровень выше, что логично, но немногим больше фонового. Хорошо они постарались. У гэнкана есть зона высокой радиации, но даже там все неплохо.
– Мама сказала, все, что выглядело сносно, они отнесли наверх. Посмотрим?
Юки поднимается по деревянным ступенькам, на которые из окна в крыше падает свет, и сразу замечает, до какого уровня доходил океан. Выше его доски на удивление чистые, а сыростью пахнет чуть меньше.
– Какая комната твоя? – уточняет Така.
– Вон та. Только осторожно, там была куча осколков.
Но и на площадке второго этажа прибрались. Покой и осеннее тепло удерживают внутри заляпанные окна, выходящие на сад и утес за домом.
Затаив дыхание, Юки толкает дверь в свою комнату:
– Ого…
Время внутри будто застыло: с тех пор как она в спешке натянула брюки и схватила вещи незадолго до цунами, почти ничего не изменилось. Жалюзи до сих пор болтаются на окне под углом в сорок пять градусов. За ними виднеется кусочек моря, спокойно устроившегося на своем ложе, как и всегда до этого.
И вот снова оно – чувство, будто кто-то или что-то находится рядом. Юки машинально задерживает дыхание, прислушивается и, приложив палец к губам, поворачивается к Таке:
– Тсс…
– Что такое?
– Просто слушаю. Ты не чувствуешь?
– Ну хватит уже, Юки! – Така оглядывается через плечо на открытую дверь. – То есть… У тебя хорошее предчувствие? Или плохое?
Он строит смешную гримасу, но видно, что волнуется.
– Хорошее. Кажется.
– Дедушка?
Юки мотает головой:
– Не знаю.
– Ла-а-а-адно… – Така сдувает лезущие в глаза прядки волос. – А где все вещи?
– Мама сказала, в гостевой комнате. Пойдем глянем?
Но Юки все равно на мгновение застывает, вслушиваясь в тишину, нарушаемую лишь шепотом ветра.
– Ты же знаешь, что призраки могут появляться, потому что что-то не сделали при жизни?
Така кивает.
– Так вот, мне кажется, что дом еще не выполнил свою миссию. Может, это и звучит нелепо…
В гостевой комнате темно. Когда Юки и Така сворачивают жалюзи, стряхивая с них пару мертвых ос и засохших бабочек, лучи солнца выхватывают кучу вещей на татами: несколько больших ящиков с покоробившимися от влаги и местами заплесневевшими книгами по искусству, которые вытащили из грязи; старое зеркало, в которое маленькая Юки любила смотреться, притворяясь, что на нее оттуда глядит Анна; один из слепленных бабушкой горшков, на удивление целый, поблескивающий тонкой белой глазурью. Рядом стоит большая картонная коробка, судя по всему наполненная мелочами, которые спасли от потопа внизу, а потом отмыли. На ней неровным почерком тети Казуко значится: «РАЗНОЕ». Сверху Юки замечает бейсбольный мяч, куклу-дарума[36] с одним закрашенным глазом и старомодный будильник.
А сбоку приткнуты дедушкины кроссовки.
Боже, дедушкины серебристые кроссовки…
«Те самые, которые он купил незадолго до смерти. В них он встречал меня на вокзале», – думает Юки. Сердце глухо стучит, а затылок наливается странной тяжестью, и девушка тянет руку, пытаясь удержать равновесие.
– Ты в порядке?
Така, аккуратно рассматривавший наваленные в коробку вещи, отвлекается от своего занятия.
– Дайдзёбу. Все хорошо.
«Может, таблетку выпить? – размышляет Юки. – Или перетерпеть?»
– Просто удивилась, когда их увидела, – поясняет девушка, указывая на кроссовки. Они будто пропитались присутствием дедушки. Тот носил их всего пару дней, но казалось, что они вот-вот сами пустятся в пляс, как в тот мартовский день четыре года назад, на вокзале.
– Ого, ты только глянь!
Така указывает на одну из огромных книжных стопок. За той притаилась старая бива, принадлежавшая матери дедушки. Юки подходит ближе и поднимает инструмент за каплевидный корпус. Она разглядывает «розетки» в форме полумесяцев и четыре колка, торчащие, будто длинные уши.
Еще одна привычная вещь из детства, все время пылившаяся на высокой полке. Маленькой Юки нравилось представлять, как бива оживет, отрастит руки-ноги, превратившись в биву-бокубоку, и отправится танцевать на Ночной парад духов. Легко было вообразить, особенно в полумраке, что рейка для струн – серьезно поджатые губы, а «розетки» – странные жутковатые глаза. Девушка уверена: она что-то такое рисовала или ей помогал дедушка, когда изобразил для нее свое видение Ночного парада.
Каким-то чудом инструмент пережил и падение, и удары воды и черной грязи-хэдоро[37]. Уцелели даже две из четырех струн, но пара толстеньких ладов куда-то делась, поэтому, когда Юки натягивает и отпускает струну, та лишь металлически жужжит, будто оса, бьющаяся о стенки жестяной банки.
– Может, кто-то ее и починит, – говорит она, опуская руку на один из колков. – Грустно, что на ней так давно никто не играл.
– В мире много грустного. Госпожа Комори постоянно говорит, что мы должны искать и хорошее. Даже сейчас.
Юки смотрит на Таку. Ее кое-что беспокоит – кое-что более важное.
– Где будем спать? Спальные мешки положим в одной комнате? Ну, знаешь…
– Юки, я не буду ночевать один. Ни за что. А наверху приятнее, чем на первом этаже.
Она кивает:
– Конечно. Тогда в моей комнате. Но без… всякого там…
Така смеется:
– В ту ночь у меня дома ты говорила то же самое. Я же приличный юноша! Папа научил меня манерам.
– А как же тот раз, когда ты избил парня? Ну, та история с твоей бывшей.
– Это было до тебя. Сейчас – без всякого там. Ну, если только…
Юки снова аккуратно тянет струну бивы.
– Пойдем вниз, приберемся. Откроем еще окна? Хочу проветрить.
– Юки?
Голос Таки становится мягким. Тон серьезный. Таким он говорит о важных вещах, например об отце.
Девушка сильнее отводит струну, чувствуя, как нарастает напряжение.
– Чего?
– Ты. Мне. Очень. Нравишься, – старательно произносит он по-английски. – Ски да ё[38].
Струна соскальзывает с согнутого пальца Юки, и звонкое дребезжание прорезает тишину.
– Вот момент и испорчен! – смеется Така. – Прости, не хотел тебя смутить. У этой струны такое странное звучание. Слышала легенду о Безухом Хоити? Всегда нужно помнить, кто может слушать. Он сыграл для мертвого императора из клана Тайра и всех его придворных, поэтому чуть не застрял в загробном мире навечно.