Деникин, Юденич, Колчак, их высшее офицерство (правда, с разной степенью активности) выступали за «единую и неделимую Россию». Но далеко не всегда следовали этому принципу на практике. Георгий Константинович Гинс (1887 – 1971) – ближайший соратник Колчака – отмечал, что период колчаковщины «весь был приникнут отвлечёнными идеями: «единой России» и «единоличной власти». Эти идеи выставлялись как самоцель, им приносились жертвоприношения… Адмирал Колчак был символом этой идеи, её пламенем он горел и за неё погиб» [Цит. по: 2]. С другой стороны, автор публикации ссылается на письмо Колчака к Деникину, в котором он заявил о необходимом «временном раздроблении единого Российского государства» во имя устранения разногласий между антибольшевистскими силами [2].
«Прагматичный» стиль поведения (т.е. полная готовность торговать Родиной и ее территориями) вырабатывался у вождей белого движения по мере того, как таяли силы этого белого движения. Например «…«либерализм» Врангеля во многом стал следствием прагматизма и максимально трезвой оценки реального положения дел. Именно прагматизм вынудил его отказаться от концепции «единой и неделимой», обещать в аренду Франции минеральные богатства юга страны и даже заключить союз с врагом России – Польшей (естественно, что Польша предала Врангеля, как только ей это понадобилось)» [1, c. 5, 6].
Как уже упоминалось, белое движение разлагал ряд существенных факторов. А именно: постоянная грызня между его реальными и потенциальными лидерами. Это можно считать признаком маргинально-дворянской «незалежности», уважения не общего дела, а себя в этом деле. Далее идут постоянные грабежи и реквизиции у «подлого низшего сословия». Они сочетались с невозможностью и нежеланием четко объяснить, что именно это сословие (кулаки, казаки, городская мелкая буржуазия) получат в случае восстановления Империи. Террор по отношению к низшим сословиям проводился одновременно с плачем по судьбе этих сословий, обманутых большевиками-немецкими шпионами. Причем, часть белых генералов прекрасно сотрудничала с теми же самыми немецкими и австрийскими оккупационными войсками.
Все это привело к стойкому комплексу неполноценности у значительной части среднего звена белого офицерства. Он проявился разными способами, в т.ч. и «запредельным» террором. А также и в том, что даже согласившись формально вступить в белое движение, значительная часть офицерского корпуса прожигала жизнь в тыловых кабаках и вовсе не рвалась на фронт.
3.Элементы социально-психологического портрета
Было бы неверным с научной и политической точки зрения просто пойти по пути дегуманизации образа наших идейных врагов. Мы бы опустились на один уровень с нынешними идеологами «России, которую мы потеряли». Они сегодня действуют подобным образам, тиражируя в сотнях телепередач, фильмов, статей образ воинствующего хама, захватившего власть в 1917 году.
Давайте разберем обстоятельства возникновения некоторых ключевых элементов коллективного психологического портрета царского (т.е. дореволюционного) офицерства. А также подумаем, могут ли эти психологические черты стать образцом для подражания у современных официозных пропагандистов и тех постсоветских обывателей, которые всерьез восприняли «белый и пушистый» образ защитников «Матушки-России».
Среди царских офицеров было достаточно людей, для которых понятия: Честь, Отечество, единство с народом, моральная чистота, профессионализм – были не пустым звуком. Но это не абстрактные понятия. Они наполнялись конкретным социально-экономическим, а потом и политическим смыслом. Многое зависело от того за какое социально-политическое наполнение данных понятий бывшие царские офицеры были готовы жертвовать жизнью.
За XVIII век население Российской империи увеличилось с примерно 15 до 35 млн чел. В основном рост происходил за счет территориальных захватов. Дворян в этой массе было 1.5 %. Богатых и богатейших дворян всего несколько сотен семейств [8]. Все они за последующие годы до начала XX века были перевиты родственными, брачными узами, деловыми связями. И хотя царская военная элита медленно расширялась, особенно после отмены крепостного права, государство к началу XX века – было по-прежнему корпорацией нескольких сотен тысяч человек во главе с царем. Служить такому отечеству было легко, понятно и приятно в той сословно элитарной форме, какую представляла из себя армия. Как говорил один из героев романа А. Толстого «Хождение по мукам», белый офицер Рощин: «Родина – это был я сам. Большой и гордый человек».
В то же время с конца XIX века в России капитализм втягивает в экономическую жизнь как потребителя-производителя материальных благ миллионы людей. Он просто не может существовать без этого. Капитализм – это общество индустриального, массового производства и потребления. Причем, массово потребляются не просто материальные изделия, но и такой товар как «рабочая сила». Сословные перегородки в таком обществе неизбежно разрушаются. Даже нормы морали, нравственности в значительной мере унифицируются, в той мере как унифицирована производственная деятельность. Т.е. отклонения от «нормы» присутствуют, но одновременно эти «нормы» и осознаются почти всеми как общие, универсальные, нарушать которые предосудительно.
В России начала XX века (остававшейся сословным обществом) даже мораль не имела общей «нормы». Человек из «высшего» сословия, демонстрировавший образцы безупречного поведения в своем кругу (на балу, в кадетском корпусе), по отношению к представителям другого сословия мог проявлять хамство, рукоприкладство, быть инициатором пьяных дебошей. И это не казалось зазорным и наказуемым. Такими примерами пестрят десятки страниц мемуаров царских, а затем и белых офицеров.
Военно-дворянская честь подобных деятелей измерялась количеством дуэлей и скандалов;
отечество – количеством полезных связей;
народность – мордобоем нижних чинов;
товарищество -невероятной «дедовщиной» в кадетских, пажеских корпусах; фантастическими пьянками;
профессионализм – угодливостью и карьеризмом;
идейная мотивация – полной кашей в политических взглядах или желанием обустроить брак, спокойный сытый быт 3.
Так, что образ супер-культурного офицера-дворянина, внедряемый в сознание современного обывателя – «очень большое преувеличение».
Читая мемуары уцелевших лидеров и активистов белого движения (как тех, кто затем пошли в услужение фашизму, так и тех, кто отказались сделать это) можно прийти выводу, что в «сухом остатке» (т.е., независимо от чувств и поступков их авторов) идеология «белого дела» была ни чем иным, как идеологией и методикой разграбления и расчленения Родины.
Не слишком ли категорично такое утверждение? Ведь белогвардейцы постоянно говорили о спасении России. Более того, значительная их часть была готова отдать за это свои жизни. Экономика не рассматривалась высшими сословиями Российской империи как нечто самоценное, если она не являлась собственностью данных сословий. Если бы это было не так, то земельный вопрос (главный вопрос начала XX века) руководством Империи решался бы более гибко. Тоже самое можно сказать и о территориях Российской империи. Для значительной части верхушки общества того времени это была только «кормовая база». О ней можно было тосковать, любя издали: из Парижа, Нью-Йорка или средиземноморских курортов. Кстати, примерно такое же отношение к Родине у самых больших (читай – самых богатых) патриотов в современной России.
Сто лет назад ее можно было превратить в объект торга, в обмен на военную помощь белой армии со стороны Антанты, Германии, Японии. Страна, в которой царствовали «быдло и хамы» теряла свое значение для «патриотов». Набор феодально-помещичьих стереотипов (православие-самодержавие-народность) привел к тому, что дворянское самосознание просто не могло воспринимать «низшие слои» как успешный субъект экономической деятельности.
Кстати, не случайно что сегодня, как и сто лет назад у российских реакционеров очень модна насмешка над фразой о кухарке, которая сможет научиться управлять государством (мол, куда ей!). Данный принцип организации пролетарского государства был провозглашен в конце 1917 года большевиками и затем многократно тиражировался (и искажался) их противниками [3, c. 289]. Тот факт, что ни одна кухарка не нанесет такого вреда экономике, как дипломированные успешные менеджеры 90-х годов, обычно ускользает от сознания этой публики.
Итак, именно данные, весьма живучие стереотипы ослабили элиту дореволюционной России, раскололи ее, заставили лучшую ее часть поддержать революцию и большевиков, а другую подтолкнули к самому остервенелому террору против трудящихся (на который те так же ответили террором).
4.Выводы
В начале XX века, с развитием капитализма (и выросшими в его недрах ростками коммунизма) объективно носителями понятия «Родина», «Отечество» стали миллионы пролетариев и разночинцев, десятки миллионов крестьян, пока безземельных, но уже лично свободных. Однако, сознание военно-феодальной элиты все еще воспринимало только себя как социальное воплощение России. Расплата за такие иллюзии была неизбежной.
В новой, Советской России, а затем в СССР, нашлось место десяткам тысяч бывших царских офицеров и генералов. И не потому, что они вдруг все стали социалистами, марксистами, а потому что именно марксисты обеспечили поступательное социальное развитие общества. А это позволило военной и бывшей дворянской элите, пошедшей за красными, реализовать на практике новое понимание и защиты Отечества, и товарищества, и профессионализма, и единства с народом, и самоотверженности. (И это несмотря на тяжелейшие испытания 30-х годов). Только теперь все эти понятия были лишены дворянской карикатурности, т.к. обеспечивали интересы уже не сотен тысяч, а многих миллионов людей.
Нынешний олигархический российский капитализм не случайно снова реанимирует прянично-медовый образ царского и белого офицерства. Столкнувшись с неразрешимыми противоречиями, сконцентрировав в руках 1.5-2 % населения 90% богатства общества, не умея им управлять, посадив страну на «нефтегазовую иглу», проигрывая экономически крупному зарубежному капиталу, нынешний режим в идеологических и политических преобразованиях пытается реаними