– Вас крестили?
– Крестили. Я и в церковь ходила: и в детстве, в деревне, и здесь, в Москве.
– О чем вы просили Бога в разное время своей жизни?
– Ни о чем не просила, только чтобы грехи мне простил.
– Какие-то серьезные, по вашему мнению?
– А как же! На работе ругаешься, а в церковь пойдешь – Богу молишься. Меня батюшка как-то спросил, почему я нечасто прихожу на службу. Молюсь, говорю, постоянно, а хожу нечасто, от случая к случаю, потому что толку ходить – в церкви помолишься, грехи замолишь, а на заводе все равно ругаешься.
Мне почему-то вспоминается цитата Сомерсета Моэма: «Мы грешны в той мере, в какой несчастны». По тем грехам, что называет Вера, понимаешь, насколько праведную и скромную жизнь она вела. Годы ее проходили в тяжелом труде, у нее просто не было времени грешить по-крупному. Даже не знаю, хорошо это или плохо.
– В 1934 году я переехала в Москву к двоюродной сестре и больше отсюда никуда не уезжала. Всю войну провела здесь… У сестры прожила примерно год, потом ушла. Так как образования не имела, трудилась домработницей – выбора не было. Семьи доставались разные: и плохие были, и хорошие. У одной доброй женщины жила, у нее не было мужа, зато мальчик был маленький.
– А как вы проводили время, когда не работали?
– Всегда работала. Иногда гуляла по Москве, в парке, каталась на колесе обозрения, любила в театр ходить. Сестру навещала. Но такое бывало редко, в основном работала. Из домработниц пошла на киностудию в Лужниках, на фабрику по производству диафильмов. Проработала там два года до войны. Как война началась, нас, рабочих, сократили. Тогда я устроилась на завод «Искра», на котором и проработала целых тридцать три года, после уже на пенсию пошла. Завод был у Даниловского монастыря, у Павловской больницы. Это возле станции метро «Тульская» теперь. Во время войны завод выпускал снаряды для «Катюши». Вкалывали с утра до вечера и с вечера до утра по двенадцать часов. Тяжело было. Я работала на станке, делала заготовки для катюш и снарядов. После войны на заводе изготавливали разные детали: болты, гайки. Мы все это вытачивали. Руки постоянно были черные. Зато паек давали хороший – семьсот грамм хлеба, но все равно не хватало, было холодно, голодно. Из-за того, что работа тяжелая была, постоянно хотелось есть. Ходили по Павелецкой дороге менять продукты, у кого что было, на вино, мыло, картошку. Мечтали, что, когда кончится война, можно будет поесть как следует.
– Помните свои ощущения, когда объявили, что война закончилась?
– Как такое забудешь! Помню, 9 мая забегает наш бригадир и кричит: «Бросайте работу, война кончилась!» Мы, конечно, помчались на салют. Стояли на Полянке возле моста, когда ракеты пускали. Все кинулись обниматься, кто плачет, кто смеется. Плакали в основном те, у кого семьи на войне погибли. А мне чего было плакать? Я радовалась: слава богу, война кончилась! А 15 мая нас на шесть месяцев уже отправили на станцию Бологое валить лес. Тяжело было. Вернулась домой с лесозаготовок, а жить негде, пришлось опять к сестре проситься. Комната маленькая, восемь метров квадратных, шесть человек живет. Тесно. В 47-м году я получила койку в комнате на девять человек в общежитии возле завода, на котором работала. Это был глубокий подвал на Серпуховской улице в доме 31, но я была очень рада, что не буду наконец-то скитаться по людям. Там я прожила двадцать три года. Жизнь была непростая, много работы, тяжело. Но этому месту, своему углу, я радовалась до потери пульса.
Насколько самостоятельной была Вера, насколько трудолюбивой, что самой найти место для жизни – пусть и в подвале – для нее было важнее, чем ютиться в маленькой комнатушке с родственниками. Она не хотела доставлять неудобств, не хотела мешать.
– В 70-м году на столетие Ленина давали квартиры. К нам пришла женщина-депутат и говорит: «Вас переселяют в новостройку в Чертаново». Я говорю: «Ой, а мне работать два с половиной года до пенсии, как оттуда ездить?» Она и отвечает: «Люди ездят из-за города, и вы поездите». Она всех нас переписала – тринадцать или пятнадцать одиноких женщин. Семейных давно выселили, а мы, одинокие, там жили. В том же году и переехали. Мне досталась комната в коммуналке. И с 10 апреля 70-го года так я и живу в этой комнате в Чертаново. Соседей уже много поменялось.
Я невольно улыбаюсь от осознания, насколько за каких-то 50 лет разрослась Москва и насколько сильно изменилось представление об удаленности районов. Теперь Чертаново – практически центр, да и Бутово для многих кажется раем, если есть свое жилье. Люди ездят на работу из разных подмосковных городов, и 20 километров от МКАД уже считается ближним пригородом, а дорога в полтора-два часа до работы – вполне обыденной.
Окидываю взглядом небольшую комнатку, метра три на четыре, в двухкомнатной квартире с подселением. Небольшой полированный сервант с посудой, стол, пара стульев, платяной шкаф да кровать, аккуратно укрытая покрывалом, на подушках – вязаные салфетки.
– Это все мои, я на пенсии много вязала. Кофточки на заказ, салфетки. Все, что в комнате – занавески, накидки на кровати, – я делала. Пока видела, вязала, а как перестала видеть, конечно, уже ничего не делаю.
– В се, что в этой квартире, покупала сама, денежки откладывала, их всегда не хватало. Я подрабатывала шитьем и вязанием: умела это делать. Денег было мало, а хотелось и поесть, и одеться, вот и подрабатывала. В долг у знакомых не брала никогда, правда, часто приходилось жить в кредит. Одежду тоже брала в кредит: пальто, платье, сапоги. Получала гроши, вещи брала на три, на шесть месяцев в рассрочку. Помню, зимнее пальто купила за сто восемьдесят рублей: пятьдесят рублей сразу отдала, а остальное вычитали из зарплаты. Одевалась я средне. Если куплю какой клочок материала, сама шила. Так что радостей у меня особо не было, приходилось довольствоваться малым. Была довольна, когда удавалось раздобыть одежду по сезону, вот и все. И никто ничего мне не дарил. Ни сестра, ни братья, ни мать. Никто за всю жизнь мне ничего не дарил – все требовали только.
– Неужели вы умудрялись еще кому-то деньгами помогать?
– Да. Мать не требовала, но сноха писала, мол, у бабушки изорвались платья. Я покупала ткань, шила, посылкой им отправляла. Рубашки худые, чулки худые – все это было на моей шее. А ведь я получала копейки. Все туда я посылала, а мне оттуда ничего. В деревню ездила, помогала: то сенокос, то дрова пилить, то дом красить, то еще чего-нибудь. Соседка говорила снохе: «Вера у вас будет святая, никогда без дела не сидит, все время работает». В отпуск поеду к ним – возвращаюсь с пустыми руками. Никогда никто не скажет, мол, возьми десяток яиц, а ведь и куры были, и яблоки были – все было. И все равно никто мне ничего не предложит. Но на жизнь я не обижаюсь. Никогда ни на кого не обижалась.
– Вас же никто не заставлял…
– Никто. Я просто знаю, что так надо, вот и все. Мама жила со снохой, сын погиб, дети их тоже. И я все делала: дом красила, полы красила.
– Не жалеете, что все годы потратили на работу?
– Нет, я не жалею. Я не могла отказать, потому что мама жила с чужой теткой. Сноха столько раз меня уговаривала забрать маму в Москву. А я говорила: «Ее не пропишут».
Мне хочется узнать, о чем Вера мечтала в 30 лет. Переживала ли о замужестве? Какие надежды у нее были в молодости? Бабушка отвечает, что ничего не знает о молодежи сейчас, не знала и тогда.
– Когда мне исполнилось двадцать четыре, началась война. Тогда о том, что ты молод, думать не приходилось – только работали. Лишь бы день прошел, и слава богу. А работала, думала о том, когда же я перестану мучиться. Счастлива я была в то время, только когда дали место в глубоком подвале. Вот я была рада: наконец-то у меня свой угол появился! Юности и молодости у меня не было, все время проработала. Даже танцев не было. Изредка собирались с девочками все девять человек в одной комнате – Май отмечали, Октябрьскую и Новый год. В остальное время жила на рубль четыре дня. Получала мало. Тяжелое было время.
– Не было мысли уехать обратно в деревню?
– Нет. Там мне нечего было делать. Брат старший ушел, сестры вышли замуж. А ехать куда? Мне некуда было ехать.
Старая мать, сноха и трое детей. Только на них работать? Все равно в деревнях во время войны посылали на лесозаготовки, пилили дрова. Зачем я поеду в деревню, когда я работала на заводе?
Да, современные условия труда и жизни не идут ни в какое сравнение. Беседуя с Верой и слушая ее историю, думаю о том, сколько причин у нас быть благодарными и удовлетворенными. Конечно, я и до этого знала, насколько мы привилегированы, но теперь контраст стал лишь ярче. Я родилась хоть и в небольшом поселке и в сложное время, но у меня было все: еда, одежда, игрушки и любящие родители, которые позаботились о том, чтобы я могла воспользоваться любой возможностью: окончить школу, поступить в университет. Они даже помогли приобрести жилье. Вера дала мне понять, в насколько хорошие времена я живу: у меня было гораздо больше возможностей и свободы выбора, чем когда-то у нее.
Вера никогда в жизни не отдыхала – она не знала, что такое выходные или отпуск. Не знала, что такое изобилие еды и вещей. Мы живем в то время, когда можно ни в чем себе не отказывать, но… это не делает нас счастливее. Напротив, мы чрезмерно раздражаемся по мелочам. На мужа, потому что он недостаточно внимателен или в очередной раз разбросал по дому носки. На своего начальника – за выговор или нежелание повышать нам зарплату. На детей, которые принесли домой двойки. Иногда проблемы и недовольство растут как снежный ком. Дом, дети, работа, муж. Все должно быть идеально: нас не устраивает меньшее.