Но остановитесь на мгновение и задумайтесь. Не слишком ли много вы работаете и нервничаете по пустякам? Моя встреча с бабушкой Верой приходится на тот период жизни, когда я на протяжении четырех лет встаю на работу в пять утра. Дорога до города занимает 2,5 часа в одну и в другую сторону. 25 часов в неделю я провожу в поездах и пробках. Кофе, душ, наушники – и ты, как робот, в темноте и холоде плетешься на маршрутку, потом – на электричку, а затем ныряешь в метро. Толкаешься, мерзнешь, засыпаешь в душном вагоне. Хочется спать. В выходные нет сил выбраться из дома и с кем-то встретиться – я просто отсыпаюсь. А в понедельник все начинается сначала. Есть ли возможность жить иначе? Наверное, выбор всегда есть. Но когда ты попадаешь в эту колею, когда есть какая-то закономерность, не так тяжело.
Все мои знакомые так живут. Они много работают, исправно вносят платежи по ипотеке и кредитам. Постоянно в дороге, спят мало и на ходу, радуясь хотя бы этому. В электричке утром ни одной улыбки, все как один – уставшие с момента пробуждения, раздраженные и невыспавшиеся. Ради чего? Да ровно по той же причине – ради хлеба и своего угла. Квартирный вопрос стоял остро во все времена так же, как и проблема отцов и детей. Сменяются века, и проблемы трансформируются, а не исчезают. Только потребность в качестве и изобилии растет несоизмеримо нашим усилиям.
Парадокс современной жизни еще и в том, на мой взгляд, что в повседневной суете все мечтают о тихой и счастливой жизни. Но чтобы ее достичь, необходимо трудиться до потери пульса сейчас. Так мы теряем свою молодость, как будто убегаем от нее, для того чтобы потом жить хорошо! А кто знает, может, окажется, что ты упустил в суете что-то очень важное? То, что потом уже не вернуть.
– М не не дает покоя вопрос о том, были ли в молодости у вас женихи…
– Во-первых, большинство моих потенциальных женихов погибли на войне, там было много мужчин как раз моего возраста. Во-вторых, те, что вернулись, даже хромые, больные, были нарасхват. Да и гулять мне некогда было, я боялась. Когда жила в домработницах, то как я уйду вечером гулять? А потом приду… В общем, никуда я не ходила. Только в выходной раз в неделю съезжу в гости к сестре, и все. Вся грязь моя была. Мне некуда было привести мужа, я жила в домработницах. Спала то на кухне, то в коридоре. Во время войны я тоже жила очень плохо.
– Боялись, что без своего угла вы никому не нужны?
– Да. Потому что всем нужна была квартира, а квартир не было. Были, конечно, ребята, которые ухаживали, в кино приглашали, но тоже без комнат – все в общежитии жили, и то женатые, то разведенные.
Я не решаюсь спросить, насколько близкими были отношения. Да и были ли они у Веры вообще? Но про любовь я не могу не спросить.
– И что же, вы и не любили никогда?
– Любить-то я любила, а что толку? Когда я встретила мужчину, которого полюбила, в 70-м году, мне уже было пятьдесят три! Не было счастья – и это не счастье. Я считаю, что когда показывают по телевизору женщин, которые выходят замуж после пятидесяти, – это глупо. Пятьдесят, шестьдесят, семьдесят лет… Уже зачем? Портки их стирать и все? Если смолоду не было счастья, в таком возрасте нечего и искать.
– И не жалеете?
– Нет, нисколько я не жалею. Замуж надо выходить, когда молодая, а не в шестьдесят лет.
– Долго вы переживали из-за этого мужчины?
– Нет. Я не переживала. Он уехал на Север, как он там живет, я не знаю.
– И вы не плакали, не грустили?
– Нет. Я ни о ком не плакала, ни по кому не грустила.
– А детей почему не было?
– А детей мне некуда было вести. Я жила очень-очень бедно. На четыре дня рубль выделяла. В комнате общежития жили девять человек, девять кроватей. Куда детей-то?
Мы жалеем женщин, которые невольно остаются бездетными. Почему? В чем преимущество, если дети не могут защитить от одиночества в старости?
Я вспомнила одинокую, всеми забытую бабушку из Твери, которая пережила своих сыновей, и согласилась с долгожительницей.
– Тем более с самого детства меня окружали дети, – продолжает Вера. – Сначала няней была у богатых в деревне, затем дети брата, потом семьи, где я работала в Москве. На пенсию пошла – у племянницы появились ребятишки, с ними тоже сидела. На все лето вместе уезжали в деревню. А теперь уже у племянника внучка недавно родилась, такая прелестная девочка, привозили мне ее показать. Все меня называют просто Вера – и племянница, и дети ее. Смолоду зовут Верой. Наверное, так суждено мне – всю жизнь ухаживать за чужими детками.
– Вы к племяннице относитесь больше как к дочке? Она за вами ухаживает…
– Я за всеми ухаживаю, всем даю, всем помогаю. Она меня не обижает. Слава богу.
– Если бы не война, вы хотели бы выйти замуж и родить детей?
Вера какое-то время молчит, думает. Слегка помрачневшее лицо, застывший взгляд, но затем все же следует ответ:
– Может быть, может быть…
Пока долгожительница обдумывает мой вопрос, я внимательно за ней наблюдаю.
Глаза Веры почти не видят, но, даже потерявшие цвет, они полны тоски. Под глазами – розоватые мешки, слегка припухлые, как будто в них не выплаканные за долгую жизнь слезы. На голове бело-голубая хлопковая косынка, из-под которой выбиваются белоснежные волосы. Фланелевый халатик в мелкий цветочек, часы с ярко-красным ремешком немного странно смотрятся на руке столетнего человека. Они как бы напоминают: «Сто лет, казалось бы, это много, но они пролетели так быстро». Сколько бы ни было тебе лет – цени время.
Лицо любого долгожителя превращается в карту, испещренную множеством рек и неровностей ландшафта. Каждый день мы накапливаем маленький или большой жизненный опыт, и это отражается на нас в самом прямом смысле: морщинкой, шрамом. Каждое чувство, которое мы испытываем в жизни, способно изменить то, как мы видим себя. По линии и изгибам на лице можно, подобно хироманту, прочесть, какую жизнь прожила Вера: была ли она счастлива, много ли плакала. От одних исходит свет и радость, другие угрюмы и злы. Вера же выглядит грустной, уставшей.
– Я никогда не думала об этом, у меня было полно других забот. К тому же я давно пришла к выводу, что вопрос «Что, если…?» не имеет отношения к жизни – это пустая трата времени. Многие одинокие женщины не спят по ночам и все время сокрушаются: «Почему я одинока, почему у меня нет детей? Что, если бы моя жизнь сложилась по-другому?» Но это совершенно бессмысленно! У времени нет сослагательного наклонения.
И я понимаю, что война тут ни при чем. Рассказав о работе, жизни в скитании без своего угла, отсутствии сбережений, она ответила на мой вопрос еще до того, как я его задала. Она просто очень ответственная женщина, всегда была ею. Популярная фраза «Дал Бог зайку, даст и лужайку» кажется действительно совершенно легкомысленной. Времена меняются, но одинокие женщины продолжают рожать детей без подходящих условий – без работы и своего жилья, – считая, что счастье материнства и возможность реализовать себя как женщину важнее. Но когда они, не имея поддержки, сталкиваются с жестокой реальностью, то впадают в депрессию и нередко отдают детей в приют. Вероятно, каждая женщина хочет родить ребенка по чисто биологическим причинам, но я не согласна с тем, что каждая бездетная женщина обязана себя жалеть. Вера всю свою жизнь была окружена детьми, могла направить заботу на них и таким образом реализовать свое материнское предназначение.
– Что вы делали, когда вышли на пенсию?
– Сюда переехала, в Чертаново. Здесь некуда было идти гулять, одна грязь. Это сейчас район деревьями оброс, а тогда никаких посадок не было, все голое, лужи кругом. Я радовалась, что мне дали комнату, так что я в основном все время проводила дома. Иногда ездила в другие города, путешествовала. Больше к родным в гос ти: на Урал, в Таллин. С подругами встречалась. Они у меня всегда были: и когда в домработницах жила, и на заводе, когда работала. Сейчас уже все умерли. Сюда приезжали, и я к ним ездила – дали комнаты в коммуналке, одиноким квартиры не давали. Но все-таки в гостях хорошо, а дома лучше.
– Вы как-то ухаживали за собой? Делали маски? Зарядку?
– Нет, никаким спортом не занималась и ничем не мазалась. И не красила – ни губы, ни глаза. И маски не делала. Вот прически – всегда, химию делала. А с лицом – ничего.
– Что в вашем возрасте помогает вставать каждое утро? На чем держится ваша энергия?
– Утром я встаю часов в семь – девять, дольше спать не могу: ноги болят. Днем могу прилечь, если сильно разболятся. А вечером ложусь часов в одиннадцать. Утром встаю, оденусь, умоюсь, думаю, чем буду завтракать. Иду на кухню кашу варить. Кашу сварила, поела, кофе попила. Устала – пошла прилечь.
– Что из еды вы любите больше всего?
– Ем я очень мало и покупаю только то, что мне хочется. Из фруктов люблю все: и апельсины, и мандарины, и бананы – мне их племянница приносит. А так готовлю я сама. И щи варю, и суп, и вермишель – все варю. Мясо привозит тоже племянница. И сладкое покупаю. У меня все есть.
– Любите кофе?
– Да, очень люблю.
– И я тоже! Для меня нет ничего вкуснее кофе и сдобной булочки. А у вас от кофе давление не повышается?
– Ноги у меня болят, а в остальном я здоровая, давление сто двадцать пять всю жизнь.
– Какие моменты своей жизни вы считаете самыми счастливыми?
– Радостей никаких у меня не было. Одни неприятности. Одно горе. Близкие все умирали без меня в деревне, я их не хоронила.
Ответ Веры заставляет меня задуматься. Она так много работала, практически всю свою жизнь, не зная отдыха и веселья, что я с трудом могу это представить. Насколько разное у всех понятие горя! Вспоминаю, как меня удивил одноклассник, до сих пор страдающий, что получил тройку за четверть в девятом классе. Многие подруги переживают развод десятилетней давности… Трудно назвать это мелочью, конечно, но какой смысл не отпускать ситуацию так долго? Ничего уже не изменится, она лишь будет пожирать тебя изнутри. Есть, разумеется, и горе, понятное абсолютно любому человеку, – потеря близких. Им не принято мериться, но, слава богу, Вере не пришлось хоронить сыновей, как бабушке из Твери, и маленькую дочку, которую не смогла спасти от холода в войну. Ей не придется до конца жизни мучиться, не имея сил простить себе, что не уберегла сына от пьянства и неправильного пути. Однако и одной непросто. Не на кого положиться, не с кем поговорить.