– Как познакомились с мужем?
– Брат был командиром роты, а мой будущий муж – политруком. Приходил к нам часто. Вот так. Сделал предложение, а я решила согласиться.
– Понравился он вам, по любви вышли?
– Тут уж не до любви… Ну так и жили. В восемнадцать лет родила сына. В полку был парень, красноармеец из Осташкова, с родины мужа. Он донес: мол, Назаров, политрук, – сын кулака, и мужа из партии исключили. Мы поехали в Осташков.
Тогда был один сын, а дочка родилась уже во время войны (муж-то в войну партизанил). Он отправился в Смоленск, там рассказал, что у отца и правда была своя мельница, но работали они сами, четверо братьев, наемной рабочей силы у них не было. И его восстановили в партии.
После начала войны, в июне 1941 года, из районов возможной оккупации эвакуировали население и оборудование с предприятий. Быстрое продвижение немцев заставило людей уезжать из города, и мы отправились в Жданово[40], куда мужа назначили директором маслосырзавода.
Накануне войны к нам на каникулы приехали племянницы-школьницы из Ленинграда. (Дочки сестры, у которой жила, когда училась в техникуме.) Немцы торопились к Москве, нужно было уезжать и отсюда, поскольку это была дорога на столицу.
Ленинград был уже в блокаде 8 сентября 1941 года, и племянницы остались у меня. И я решила поехать вместе с эвакуированными в деревню Дудкино Ярославской области, к папе.
Как в те времена решалась проблема отъезда в деревню? Попробуй сейчас к кому-то напроситься, чтобы тебя поили, кормили и кров предоставили. А раньше совершенно спокойно забирали чужого ребенка и увозили, прятали. И никого это не удивляло. Тогда на это смотрели по-другому.
У папы трое детей и нас четверо – надо всех прокормить. Спустя месяц работу я так не нашла, решила поехать на разведку назад в Жданово. С приключениями военными эшелонами добралась. Немцев в деревне не было. Их остановили перед городом Осташков, в город не пустили. Это была одна дорога через Жданово на Москву. Немцы пошли другой дорогой, через Ржев, где была кровопролитная битва.
Я забрала детей, мы вернулись в Жданово. Доехали до Бологого, вылезли из поезда: думаю, тут рядом и Осташков. Иду, бойцы о чем-то разговаривают, один упомянул деревню мою, Жданово. Я попросила подвезти нас. Говорю: я не одна, у меня дети еще. В общем, довез нас один парень на машине.
Приехали домой, на столе самовар стоит. Муж дома. Напоили водителя, накормили, положили спать на печку. Утром я вскипятила ему большой чугун воды, он залил в радиатор – тридцать градусов мороза, все замерзло, – мотор отогрел и уехал. Это был канун 1942 года.
В мае 1942 года мужа перевели в Осташков пропагандистом и дали квартиру. Ходил по колхозам, доклады делал, еще был председателем сельпо[41]. А в 44-м дочка родилась. Так мы в Осташкове и жили всю войну, я работала в райфинотделе экономистом. Муж умер в 1988 году, ему было восемьдесят три года.
– Как звали мужа?
– Василий Васильевич.
– Какие отношения были?
– Он ведь работал пропагандистом, все время ездил в командировки по колхозам, дома-то почти не бывал. А так – хорошо. Правда, помогать мне он особо не мог, некогда было, я в основном одна была.
Когда Осташков бомбили, шестьдесят четыре госпиталя было, все школы заняли под них и даже квартиры. Очень страшно бомбили по ночам.
Рядом стояла церковь, прятались в ней, так и спасались. При первом налете начинается паника, но, когда бомбят постоянно, в какой-то момент возникает своего рода условный рефлекс: завыла воздушная тревога – все знают, куда бежать. А церковь была надежной, с толстыми стенами. Церкви ведь строили на века. Этой было лет сто – сто пятьдесят. Она давно не работала, просто здание осталось. Ни икон, ни лампадок. Но там можно было просидеть очень долго. И место как бы намоленное. Так что те, кто там прятались от бомб, считали, что их Бог спасает.
– Где вы были, когда закончилась война?
– Где я была? В этом доме и жила, только в другом подъезде. В четыре часа вышли все на улицу кто в чем, обнимались, целовались.
– Все мои подруги умерли, никого не осталось. Есть знакомые, с которыми я когда-то работала, они ко мне часто приходят, накрываю для них стол. Я ведь тридцать лет проработала в райфо[42] экономистом. Когда три района объединили, работы стало много. Никаких машин не было, документы заполняли от руки, сводки составляли, проценты высчитывали. Девчонки молодые замуж вышли, а я уже на пенсии была, и меня звали замещать их, пока они не работали. Теперь уже они все сами на пенсии, у некоторых правнуки родились. У меня три правнука.
Сын Виталий окончил механический техникум в Осташкове, получил направление в Москву вместе с группой. Потом его взяли в армию. Из армии вернулся в Осташков, работал на кожзаводе. Муж моей племянницы, директор завода в Карелии, предложил ему место. Сказал, что сначала женись, а потом приезжай. Он женился и уехал туда. Затем мужа племянницы перевели в Петрозаводск, и он снова позвал Виталия. Сын переехал, получил двухкомнатную квартиру. И до сих пор у него в Петрозаводске семья, дети там живут. А сам он, выйдя на пенсию, приехал ко мне в Осташков.
Вспоминаю недавний разговор с приятелем. Он живет в таком же небольшом городке и счастлив. Я спросила его, почему он не переедет в Москву, ведь при его трудолюбии и профессионализме можно зарабатывать гораздо больше. Он ответил: «А ты часто в Москве видишь на улице улыбающихся людей? Замешкаешься на светофоре – тебе тут же начинают сигналить. Эта суета, агрессивность… Здесь такого нет. Все друг друга знают и уважают. К тому же природа, чистый воздух. У меня тут рыбалка, лес. Все лето можно после работы купаться и загорать. Дети играют во дворе одни, и я за них не переживаю. Разве в большом городе такое возможно? Нет. А всех денег не заработаешь».
– Когда справляли восьмидесятипятилетие сына, приезжала вся его семья. Уже и внуки мои некоторые на пенсии. У дочки Светланы сын, его жена не работает – сейчас многие жены не работают. Они живут в Питере. Ребенок уже родился. Не знаю, что будет дальше, он ее никак не заставит работать – живут на его зарплату. Купили однокомнатную квартиру. Он главный инженер в проектном институте. Копит сейчас деньги на трехкомнатную, но все так дорого.
– Что вы любите есть?
– Ела всегда то, что было. Светлана готовит очень вкусные обеды. Что приготовит, то и ем. На диетах никогда не сидела. Сладкое ем только сейчас, раньше его не было – откуда ему было взяться? Сейчас все есть: шоколад, конфеты… Люблю шоколад, конечно.
– Много занимались физическим трудом, физкультурой?
– Спортом некогда было заниматься: работала, потом дом, дети. Огород был, дача. Лук, морковку, кабачки, свеклу – все растили. Но мы сейчас там ничего не сажаем. Воду надо провести, а это очень дорого. Покупать продукты теперь даже дешевле, чем иметь огород. А раньше все было свое, огурцы солила. И пленкой не надо было укрывать – само росло, а теперь укрывают, даже тепло проводят в парники. Но это невыгодно, проще купить.
– Сейчас вам сто три года. Остались какие-то желания?
– Умереть хочу, устала жить. Мои дети уже сами немолодые, им тяжело мне помогать, а я живу и их мучаю.
– Но они же так не думают…
– Они меня жалеют. А я бы с удовольствием уже ушла. Плохо хожу, плохо вижу и слышу…
Какой возраст подразумевает столетняя бабушка, говоря о молодых? В 25 лет молодежью я считала подростков, в 35 – тех, кто приходил к нам в редакцию на стажировку после окончания университета. Думаю, с возрастом представление о молодости меняется. Агата Кристи писала в автобиографии: «Но так уж устроена жизнь. Когда вы молоды, вы молоды, когда обретаете зрелость, вы „в расцвете лет“; но когда расцвет сменяется увяданием, вы стары. А уж если стары, то возраст не имеет никакого значения».
Мне 39 лет, и я не заметила, что стала взрослой. В 25 это не было проблемой, и даже в 30, когда ты действительно еще очень молод и энергичен. Но сейчас я чувствую свой возраст: мне все сложнее выбираться из дома, где уютно и идеально, на разные встречи и прогулки. Да и лучший друг уже не тот симпатичный блондин из девичьих грез, а мануальный терапевт. И с родителями провожу больше времени. Сложно учиться новому, что-то менять в жизни, например решиться на переезд или вдруг заняться чем-то, о чем всегда мечтала…
Я не отрицаю свои годы, но почему-то не ощущаю себя полноценным взрослым человеком, сколько ни пытаюсь. Я все еще чувствую себя неуверенной в себе, нескладной девочкой-подростком. Нужно постоянно работать над собой, что-то доказывать себе и окружающим.
В душе, как и десять лет назад, я по-прежнему убеждена, что возможности для перемен, для того чтобы стать лучше, более похожей на того человека, каким я хотела бы быть, есть всегда. Я не вижу в этом ничего негативного, наоборот, думаю, здорово дожить до глубокой старости, не утратив способности меняться, с мыслью и желанием становиться свободнее и мудрее, более нужной и важной для других.
Несколько лет назад мне по работе довелось побеседовать с удивительным человеком, – Петром Мамоновым. Одна его мысль мне особенно запомнилась: «Сейчас мне 66 лет, я понимаю, что жизнь ограничена по срокам, и так становится больно и обидно за то, сколько сил и энергии было потрачено впустую. В зрелом возрасте особенно жалко времени, которое мы тратим на ссоры и обиды. Все стало очень ценно – каждая встреча, каждый восход и закат. Поражаешься, как все премудро устроено для нас: огромная Вселенная, эти звезды и это солнце – живи и радуйся!»
– А в молодости о чем мечтали?
– Я уже в восемнадцать лет была с ребенком, о чем тут будешь мечтать? Как его вырастить.