А потом всех молодых людей моего возраста на войну забрали. Те, кого я знала, 1920–1924 годов рождения, ушли на фронт. Я работала, а влюблялись в меня одни женатые. Три человека меня любили, и я их любила, но всегда откровенно и коротко говорила: на то, чтобы строить счастье на несчастье другого человека, я никогда не пойду. Как бы мне ни было тяжело. Один офицер из Москвы делал предложение. В Кисловодске с ним познакомилась. Говорил, что разведется ради меня. Нет, не буду. А эти женатые…
Но такое было ухаживание, я вам скажу, красивое! Вот любили, нравилась я им. И всегда ждала звонка и встречи. С одним работали, он начальником цеха был. Мы вместе в самодеятельности участвовали, в драмкружке. И так спелись с ним, очень нравились друг другу. И пойдет провожать, несмотря на то что женат и девочка у него. Но лишнего не позволял. Если целовал, то в щечку или ручку. Провожает – по Волге идет, песни поет, приплясывает и так и сяк. Я говорю: «Борис Семенович (по имени-отчеству друг друга называли), пойдемте, я вас теперь провожу, расставаться не хочется».
Вот такая любовь. И другой был, и третий, и четвертый. Один вот в Кисловодске, а еще с одним совершенно случайно познакомилась. Молодые люди нашего возраста все оказались на войне, а остались только другие. Один даже увидал меня в отделе кадров (потом мне рассказывал). Работала я уже в конструкторском отделе воинской части. И пришел он, новый человек. А потом говорит: «Я увидел вас, Зоя, в отделе кадров, и сказал себе: пойду-ка я сюда на работу». Понравилась я ему. Но он был ниже меня ростом, и как-то чувствовалось, что между нами ничего не получится. А ведь специально поступил на работу в наш отдел. И сказал, что у него есть очень хороший товарищ («Я вас познакомлю»). Тот работал в политехническом институте. А я чувствую, что как-то не подхожу. Ну вот не получилось у нас. Он, значит, познакомил меня, а мне товарищ не понравился. Высокий, красивый, но тоже в очках. Привел в театр, первый ряд купил. Ой, ну зачем первый ряд! Это было показное: мол, может себе позволить, но это ж так неудобно. Пошли в сад городской, я очки надеваю, и он – ну-у-у, два очкарика. Такой смущенный, вытащил папиросы, они рассыпались. Ой, думаю, боже мой, какой растяпа. Ну и как-то чувствую, что душа не располагается. А у него и квартира на набережной была, и он потом стал ректором института. Прошли года, я уже замужем, и встретились в поликлинике. Он пожилой, сказал, что стал ректором. Но не лежала душа.
Я тогда участвовала в драмкружке вместе с одним офицером, мы с ним играли главные роли. И были там по сюжету любовные сцены – у нас они получались очень настоящие. А потом случилась интересная встреча с подполковником. Я ехала в Москву к двоюродной сестре: очень хотела тоже туда перебраться, здесь у меня никак не получалось – ни замужество, ничего. До войны, когда работала на вагонном заводе, в Москву отправляли на учебу. И меня хотели отправить, но война помешала. Я очень стремилась в столицу, но сделать прописку было трудно, особенно после войны – только за взятки. И прописаться мне там не удалось. Таких денег не имела.
Так вот, на вокзале познакомилась с одним подполковником. Мне в то время было двадцать пять лет. Очень интересный случай. Стоим на перроне, мама с папой меня провожают. Поезд весь забит солдатами, а в кассе билетов нет. 1945–1946 год. Вдруг бежит человек и хватает меня под руку. А солдаты кричат: «Иди к нам, иди к нам, девушка». Я не успела опомниться, как он успокаивает: «Мама, папа, не беспокойтесь, ваша дочка будет в целости и сохранности». Я признаюсь, что у меня билетов нет. Оглянулась, а это подполковник в форме. И у меня, говорит, нет, я тоже зайцем еду, не волнуйтесь. Мы зашли в вагон, и сразу поезд тронулся. Опять влюбилась – и снова в женатого. Ну схватил бы меня холостой…
Два года я с ним встречалась, он служил в Твери в воинской части. Позвонит – я с радостью шла на встречу.
Никаких не было отношений, он даже не спрашивал, была ли я замужем, чтобы я не подумала, что он имеет какую-то цель. Боялся, что я плохо о нем подумаю. Просто очень красиво ухаживал. И до тех пор, пока Коля не приехал, я ему все о нем рассказала. Спросил, любит ли он меня. Я говорю: «Любит, только об этом и твердит». Думаю, мы даже на «вы» разговаривали. Рассказала, что Коля всего лишь младший лейтенант, да и ухаживать красиво не умеет, из простой рабочей семьи. Он ответил: «А я сам был пастухом, когда жил на Кавказе, а теперь вот подполковник. Так что желаю счастья, но если еще раз когда-нибудь встречу, расцелую вас». Вот такая тоже любовь была хорошая.
– А с мужем как познакомились?
– Очень хорошо, – Зоя, смущенно улыбаясь, обращается к дочке: – Ой, Жанночка, милая, ты слушаешь эту историю постоянно, уже надоело, наверное.
Про мужа я с удовольствием расскажу. Вот только сегодня лежу и говорю: «Колюшка, а я тебя все больше и больше люблю». Мы с ним знакомы с десяти или одиннадцати лет, жили в Первомайском поселке в одном доме. Ровесники мы, оба с 1921 года.
До этого жили на набережной реки Тьмаки. Он и сейчас стоит, дом этот: красный, кирпичный. Там построили еще один. Был парк трамвайный, потом его уничтожили, продлили пути и построили административное здание. И им понадобился наш дом – для своих служащих, скорее всего. Конторы там тоже разместили. Это была коммуналка, но коммуналка хорошая, большие комнаты. Мы жили там все восемь человек, еще и бабушка. Просторная квартира, с высокими потолками.
В общем, нам предложили переехать в Первомайский поселок. В отдельную трехкомнатную квартиру. 31-й год, мне в то время было десять. Там росла роща, а в 28-м году построили эти дома деревянные. И нам предложили квартиру. Отопление печное, но тогда оно везде было печным. Родители подумали: я и братишка тринадцати лет еще дети, а тут роща, природа хорошая, погулять есть где, и Тьмака недалеко. И квартира к тому же отдельная. У всех по комнате: родительская спальня, мужская комната, наша с сестрой, гостиная, где стоял рояль, и скрипка была, и мандолина. Мы прожили там до 1937 года.
Коля с семьей заселились в 28-м году. А тут такая девочка: в голубой шляпке шелковой с меленькими розочками, вельветовое пальтишко. Ну я этому мальчику и понравилась. А он воспитывался в простой рабочей семье, родился в деревне. И мы подружились. Потом заселился весь дом. Тогда не так было, как теперь: заселятся в замки, как их там, коттеджи, отгородятся шестиметровым забором, и никто ни с кем не общается. А раньше детвора гуляла во дворе, еще и мои дети это застали. Все там бегали: и мальчишки, и девчонки. Мы даже спали во дворе – вот как было нестрашно! В жаркие дни выходили и стелили одеяла вдоль забора и рядом спали. Как сейчас помню.
В сарайчиках пристройки делали и там тоже ночевали. Дом-то деревянный, сильно прогревался: лето как лето было, зима как зима. Вот с этого момента он в меня влюбился, угу. Так и бегал за мной, когда все вместе играли. Потом очень подружился с моей семьей. С моими братьями он был почти ровесник, и они увлекались вместе приемничками, кинопроекторами. И он как-то прижился у нас, стал как свой человек. Часто ходил с нами в рощу: мы гуляли семьей, брали с собой самовар, топили шишками. Бабушка рядом жила, родственники приходили. И он все время проводил с нами и привык к нам. У них был палисадничек, и он дарил мне красные георгины. Я ему говорила: «Что ты все красные даришь? Нарви желтеньких, беленьких: я разные цветы люблю!» А он: «Не получишь, только красные».
Мои подшучивали: «Зоя, вот жених пошел. Зоя, а жених-то уехал!» – «Куда?» – «В деревню». Я загрустила: «Ой, когда же он приедет?» – «Через два дня».
Мы нравились друг другу. Но такого, чтобы вместе ходили куда-то гулять, в кино или театр, не было. Только во дворе. И потом, он все время был у нас. И родственники наши его тоже знали, считали хорошим мальчиком. А затем наступил 37-й год, когда отца объявили врагом народа. Знакомые от нас начали отворачиваться. Мы сами старались нигде не показываться, и с нами избегали общаться. Стало понятно, что нужно переезжать. Тогда мы с ним и расстались.
В то время даже родственники не ходили друг к другу. У меня в том доме жила подруга. В 41-м году мы с ней увиделись и она мне сообщила, что Колю отправляют в армию. Война еще не началась, была весна. Она предложила пойти на проводы, сказала, что он мне обрадуется. И верно, все его родственники мне были рады, его папа меня очень любил. Он постоянно говорил: «Зоя, будь осторожна, не покалечься, ведь нам достанешься». Называл меня Зоенькой. Работал мастером на Пролетарке.
После проводили меня с подругой до Пролетарки. Коля ушел служить – отправили в училище в Среднюю Азию. И здесь прервалась у нас связь. А потом уже началась война. Я заходила к его маме, спрашивала, как у Коли дела, пишет ли. А дела шли по-разному: то благополучно, то она показывала фотографии всего забинтованного – он был танкистом, горел в танке под Прохоровкой, дошел до Берлина. В 45-м году война закончилась, а к родителям он приехал только в 48-м.
Брат пришел ко мне и сказал: «Коля приехал, на встречу приглашает». Я и пошла. В голове-то у меня не было, конечно, за него замуж идти, я его не считала женихом. Открывает дверь – за восемь лет так возмужал. Похорошел, да военная форма, она так его красила… Белые погоны, маленькие звездочки (он был старшим лейтенантом). У него волосы непослушные были: раньше, как пойдем купаться на Тьмаку, он после воды сеточку натягивал на голову, потому что они не лежали, а торчали. А тут укладка, шевелюра завитая. Он в Германии сделал легкий перманент. И так смотрелась на нем эта форма, брюки, китель из американского материала, ботиночки, несмотря на ранение и на то, что часть носа была оторвана, – он ведь горел в танке. Да еще шевелюра. Очень симпатичный.
Встреча прошла хорошо. Сидели за столом с родственниками, а потом пошли в другую комнату. Там он показал альбом, сказал,