что приехал за мной и хочет на мне жениться. А я ему: «Что ты, Коленька! Нет, я совсем другая стала за это время, не такая, как раньше была девочка. У меня обширные знакомства и все такое». И потом, я вообще за военного не хотела выходить. Я ему сказала, мол, давай вообще на эту тему не будем говорить. Заходи, время проведем, походим везде и всюду. Но он продолжал настаивать: «Я за тобой. Я тебя любил и люблю до сих пор».
И стал ходить каждый день. Посидим, пойдем куда-нибудь. Вся семья, все родные его знали. Все «Коленька да Коленька». А потом и задумываться стали: он заявил, что без меня не уедет. А им, офицерам, на службе велели из отпуска привезти жен, чтобы меньше гуляли. Ну что делать, пошел он в городской сад искать девушку, чтобы жениться.
День его нет, второй – у меня уже сердечко защемило. А на третий смотрю, фуражечка идет. «Ой, – говорит, – был и никогда не пойду больше, все так и вешаются на офицеров. Ну а что, женихов-то нет. На танцах одна, вторая, третья – все хватают, а я страшно этого не люблю». Больше туда и не ходил. Но каждый день приходил ко мне. Меня стали уговаривать, и мне вроде он начал нравиться. Еще и наше детство вспоминалось.
В общем, уговорили. Ну и я к нему по-другому уже относилась. Но сразу не поехала: жил он в Калининградской области, пропуск нужен был. А потом пришел мне вызов и я поехала, но замуж не сразу вышла. Еще, говорю, приеду, поживу, посмотрю, какая обстановка. Конечно, он меня встретил очень хорошо и больше отпускать никуда не хотел. И мы через неделю расписались. И жили почти шестьдесят пять лет в любви и согласии. Он, конечно, не из этих, которые были женатые. Те очень красиво ухаживали, интеллигентные, интересные. А Коля не такой, он считал, раз сказал «люблю» – и на всю жизнь, незачем постоянно повторять. Всегда нужно было спрашивать: «Коля, ты любишь меня? Обними, поцелуй». А жизнь хорошо прожили: никогда не грубил, ни разу дурой не назвал, руку не поднимал, как теперь, порой смотришь, как живут…
– Сколько живет любовь? До сих пор разговариваете с мужем?
– До сих пор. Я сделала специальный уголочек, там у меня Коля, вся наша семья. С внучкой, с ребятками, со всеми общаюсь. Коленька – это моя подушка, я с ней разговариваю. Ложусь, прижимаю, говорю: «Коленька, обними меня!» И так все шестнадцать лет. Очень по нему скучаю! Вот такая была любовь, очень мы любили друг друга. Всегда вместе, не разлучались. Когда он уходил, я говорила: «Коля, как мне без тебя будет плохо!» Он отвечал: «Я знаю».
– Ни о чем не жалеете?
– Нет. Разве что нужно было фронтовые дневники и письма Коли читать с ним при его жизни. Да говорить почаще нежные слова, прикасаться друг к другу. У Коли этого не было. Конечно, в постели он мне много приятного говорил, но в обычной жизни, на людях – нет. Нужно самой чаще идти навстречу. И всем советую: не ждите, будьте сами ласковыми и хорошими. Я все время говорила: «Коля, давай поцелуемся. Коля, давай обнимемся». Бывало, в молодости идем по улице, говорю: «Давай поцелуемся». – «Давай», – а сам не догадается. Нужно быть ласковой со своим мужчиной, и он ответит тем же.
Два дневника – про меня. Был в Саратове, учился, я Жанной беременная ходила. Писал, что любит, рассказывал, что занятие идет, а в ящике – моя карточка, и он все на меня смотрит. Письма все сохранились.
Вспоминаю своего знакомого с прекрасным почерком и подаренную им книгу с заметками на полях. Аккуратно выведенные буквы без малейшего изъяна. Сегодня все меньше и меньше людей умеют красиво писать, да это уже и не нужно: мы больше не пишем, а печатаем. Есть исследователи, которые утверждают, что через два-три поколения человечество разучится писать от руки. Я считаю это мрачной перспективой. Преподают ли сегодня в школах каллиграфию? У нас ее не было, и мой почерк далек от совершенства. На лекциях нужно было записывать быстро, постоянно что-то конспектировать, сокращать. Честно сказать, я и сама порой не разбираю, что пишу. А вот дружескую переписку я еще застала: так приятно отправлять открытки, написанные от руки, из разных городов и стран, где ты побывал. Но раньше красивый разборчивый почерк также был критерием карьеры и имел важное значение для комфортной жизни: от заявлений до любовных писем.
– И песня есть хорошая такая, «Ласковая песня» называется[50]. Он услышал у товарища, и мне ее написал, и спрашивает, понравилась ли. Говорит, прям слово в слово про нас с тобой, про нашу жизнь:
…И в руке спит рука,
Будто мы – судьба единая.
Все у нас с тобой по-прежнему,
Только годы катятся,
Ты все та же, моя нежная,
В этом синем платьице.
У меня сохранилось это письмо с песней. Он и в дневниках описывал свои чувства, свою любовь. Я все время говорила: «Ты бы проявлял ее в жизни-то». Ну как вам сказать… Уходил на работу – всегда целовал. Однажды дошел практически до работы и вернулся. А у меня вторая смена была, я спала еще. Возвращается, я спрашиваю: «Ты что?» Он говорит: «А я забыл тебя поцеловать!» Что ни попроси, все сделает, всем поможет. В этом мы схожи. Дети говорят: ты настоишь на своем. Ну как настоишь; если я знаю, что это хорошо, правильно, то и он соглашался.
А никаких капризов я не устраивала. У нас как-то все едино было: что мне нравилось, то и ему.
В комнате стоит фортепиано. Прошу Зою сыграть и попозировать для фото.
– По памяти я вряд ли что-то сыграю, в основном всегда играла по нотам. Да и очень давно не садилась за него. Уже шестнадцать лет, как Коли не стало и музыка для меня перестала звучать. Играла внучка, ходила в музыкальную школу. А мы его сто лет не открывали, запылилось.
Играет «Чижика-пыжика».
– В Польше при военной части для меня работы не было. Те жены офицерские, у кого было педагогическое образование, пристроились в школы. А мне с моим образованием разве что в официантки идти. Я в самодеятельности участвовала, на курсы разные ходила, научилась шить. И всех троих детей потом обшивала. Когда вернулись в Тверь, работала в областной поликлинике медстатистом. Дети уже подросли и ходили у меня очень нарядными.
– Это было после войны?
– Сразу после нее, да. А в 56-м году, помню, еще разрушенные города, дома с дырками.
– Какой период в вашей жизни был самым счастливым?
– Когда рождались дети. И были маленькими. Я очень люблю детей – всех, не только своих. Никогда с ними не ссорилась, не спорила. Первая родилась Жанночка, по большой любви. Через годик или два – сыночек Толенька, а через десять лет – Леночка. Мне было тридцать восемь, когда я узнала о беременности. Решили рожать. Леночка была такое чудо! Дети играли с ней как с куклой. Она не плакала, я качала ее больше для удовольствия. Идеальная, нужно спать – спит, играть – играет. Только кушала плохо. И сейчас кушает плохо.
– К детям до сих пор относитесь как к маленьким?
– Да. Они для меня Жанночка, Леночка, Толечка.
– С детьми часто спорили?
– Редко, но бывало. Ну если что мне не нравится, я высказываю. Например, сейчас с дочкой конфликт. Она знает, что я не слышу, кричит, а со мной лучше спокойно говорить, только громче. Все время твержу ей: «Не кричи, ты же надрываешься». А так дети у меня очень добрые и отзывчивые, заботятся обо мне и стараются не оставлять одну. Одиночество хуже всего, нет ничего страшнее в сто лет. Я с детства не люблю одиночество, предпочитаю компанию. В доме всегда были гости – друзья, родственники. По выходным мы собирали корзиночки с провизией, ходили в рощу на пикник. Пили чай, играли в карты, домино, лото. Собирались вечером после работы, засиживались до последнего трамвая.
Всем детям мы дали высшее образование. Жанночка – врач-стоматолог, Леночка – гинеколог, сын – инженер. Муж говорил: «Я не получил образования, но детям обязательно дадим». Ему не хотелось военным быть, но война заставила. Были разные годы, тяжелые, но образование детям дать – это важно.
– Что вас сейчас поддерживает?
– Доброта, любовь к детям и внукам и труд! Я люблю трудиться. Никогда не сидела на диване без дела. Не знала слов «не могу». Когда Коля ушел, нашла себе занятие – вязание. Шали вязала, салфетки, вышивала. (Показывает вышивку.)
Сама растила троих детишек: не было ни бабушек, ни дедушек, ни тетей, ни дядей. И печку приходилось топить, и водичка не текла горячая!
Когда в эту квартиру переехали – рай. Нам полагалась трехкомнатная, а их не было, сказали ждать. Двухкомнатную – пожалуйста. А жить негде, у родителей трое, нас пять человек, тесно. Когда я увидела эту квартиру, обрадовалась. Господи! До этого жили в казармах, и она мне показалась такой большой. В одной комнате будем мы, во второй – дети. Водичка горячая течет, печку топить не надо… Рай! И не нужна нам никакая трехкомнатная квартира. Леночке было два года, второй этаж, как хорошо!
Переехали и до сих пор живем здесь.
– Что вы любите поесть?
– Все кушаю. Любимое блюдо с самого детства – картофельные котлеты с клюквенным киселем. Делаются они из картофельного пюре, обжариваются как сырники. И мороженое, и пирожные – все люблю. Раньше было мороженое с вафлями. Стояли морозильники на улице, продавщица спрашивала: «Вам на три копейки или на пять?» Давала кругленькие вафельки, и между ними было мороженое. Так вот, я нашла похожее в супермаркете. Мне дочь его покупает. Хватает на три раза. Я беру эти вафельки, кладу мороженое в середину, как в детстве, и кушаю. Могу запивать чаем или еще чем-то.
Я вспоминаю, какой роскошью в моем детстве было мороженое. В условиях дефицита в поселок его привозили изредка, в основном только по праздникам. Да и заполучить его было не так-то просто. Родители отправляли старшего брата занимать очередь. Продавали лакомство из автолавки – фургона, предназначенного для перевозки и торговли продуктами питания в отдаленных населенных пунктах. Стоило оно дешево, поэтому покупали его коробками. Правда, в том случае, если оно не закончится к тому времени, как подойдет твоя очередь. Хранить такое количество мороженого, конечно, было негде, да и незачем: пока брат нес его домой, оно успевало подтаять. Вафельный стаканчик промокал и пропитывался сладостью. Дома мы всей семьей открывали коробку и ели эти сладкие вафельки, обмакивая их в растаявшее мороженое. Возможно, бабушка Зоя помнит именно этот вкус. Пожалуй, стоит поискать те самые вафельки, о которых она говорит. Да, именно так я и сделаю по возвращении домой – куплю мороженое, положу его на вафли, дождусь, пока оно растает… И мысленно отправлюсь в путешествие в тот жаркий день, где мне шесть или семь лет, а брат принес домой целую коробку растаявшего пломбира.