Бабушка Ксения же произвела на меня впечатление человека, который будто позабыл свой паспортный возраст. И я расценила это как хороший знак. Впрочем, с тех пор прошло уже около четырех лет. За этот промежуток – короткий для молодежи, но весомый для стариков – всякое могло случиться. Узнать же точно, что и как сейчас, не представляется возможным.
Про долгожительницу я прочитала в соцсетях на странице ее внучки Аксиньи, где девушка с гордостью рассказывала о своей столетней, но очень бодрой и мудрой бабушке. Я тогда зацепилась за возможность пообщаться с еще одним старожилом, и мы связались с Ксенией по видеосвязи. А помог ей справиться с этим достижением цивилизации сын, сам уже довольно преклонного возраста. Так что он стал невольным участником нашей беседы, а местами и переводчиком, ведь бабушка очень плохо слышала и нуждалась в пояснениях, а ее ответы – в дополнениях. Именно поэтому в рассказе и речи Ксении не удалось вычленить какого-то особенного колорита. По большей части у меня получился пересказ нашей беседы, и только местами – непосредственно интервью.
Бабушка Ксения – ровесница Великой Октябрьской социалистической революции. И, можно сказать, угодила прямо в яблочко: родилась ровно за полторы недели до установления нового миропорядка – 27 октября 1917 года. Впрочем, это в Петрограде и других крупных городах тогдашней Центральной России жизнь поменялась в одночасье, а до окраин весть о смене власти едва ли докатилась быстро. Днепропетровская же область, где и появилась на свет в селе Лазаревке маленькая Ксения, четвертый ребенок в семье, была на задворках нашей страны. И туда, на юга, революционная волна докатилась к началу 1918 года, а потом власть еще долго переходила то к красным, то к белым, то к анархистам, то к откровенным бандитам – вплоть до января 1920 года.
Жизнь в тех краях более-менее устаканилась, как раз когда Ксения уже вышла из младенческого беспамятного возраста: по ее рассказам, семья имела свое хозяйство, лошадей, что позволяло прокормить девятерых детей. О том времени у бабушки сохранились теплые воспоминания: о Рождестве, о других православных праздниках, об ожидании чуда в эти дни, о поездках отца в район, из которых он непременно привозил детям маленький, да гостинец – в основном конфеты. В общем, жили, как говорится, не тужили те, кто не ленился работать.
Но в 1928 году началась коллективизация и случилось то, что и со всеми, кто не был нищим: забрали все подчистую, разорили крепкое хозяйство большого семейства. Моя прабабушка рассказывала отцу, что не брезговали экспроприировать даже детские подушки: по мнению коллективизаторов, они были ненужной роскошью. Но только для крестьянской детворы, а не для них, «строителей нового мира»: все это «богатство» они, разумеется, присваивали. И вот за такую ребячью самодельную подушку женщина чуть было жизнью не поплатилась: бросилась отнимать у вооруженного обидчика детское добро, за что получила кулаком в лицо, сильно ударилась головой о печку. А потом всю оставшуюся жизнь крестилась и благодарила Бога за… Нет, не за то, что выжила, а за то, что в тот момент мужа рядом не было: он бы драчуну спуску не дал и уж точно схлопотал бы пулю.
Три класса Ксения проучилась в местной сельской школе, а потом отец отвез жену и детей в Россию, в Тульскую область: голод погнал на заработки. Устроились, кстати, неплохо, всей семьей работали в Ясной Поляне: собирали урожай слив и яблок в саду, прибирали в усадьбе.
В 1921 году Ясная Поляна стала музеем, и именно в 30-е годы, как можно прочесть на сайте музея, шло возрождение достопримечательности: была восстановлена пасека, приводили в порядок сады, высаживали деревья. Работы велись под руководством Ботанического сада Академии наук СССР.
В Ясной Поляне семья прожила больше трех лет. Ксения все это время продолжала, как и ее братья и сестры, ходить в школу. Да и жизненную науку осваивала: в большой семье хочешь не хочешь, а многому научишься. И не только заботиться друг о друге, но и своего не упускать.
– Доставалось больше тем, кто шустрее, – не без улыбки вспоминает долгожительница. – Старшие братья ухватят первыми сапоги – они и идут в школу. А я в такие дни дома сидела.
Вот уж воистину: кто первым встал, того и тапки.
По словам моей собеседницы, в родное село их семья вернулась только в 1934 году, здесь же Ксения и окончила седьмой класс. Видимо, на этом и завершилось ее образование. По крайней мере, мне не удалось выяснить, училась ли она где-то еще.
А в 1937-м случилось страшное: арестовали отца – его Ксения запомнила добрым, хорошим человеком. Больше они о нем ничего не слышали. Уже потом, много лет спустя, брат Ксении пытался отыскать хотя бы место захоронения, но безуспешно: человек будто в воду канул.
Собственно, тогда и закончилась юность Ксении. У каждого из нас этот этап завершается в свое время. И возраст тут ни при чем. Во взрослую жизнь нас выводят трудности и необходимость их преодолевать. На семью Ксении свалились не просто житейские проблемы, а настоящее горе.
В тот год девушка вышла замуж. Возможно, и даже вероятнее всего, из-за того, что семья, да еще такая большая, лишилась кормильца. Но я не осмелилась напрямую спрашивать бабушку, связано ли было ее замужество с репрессиями в отношении отца. Хотя, может, и зря: это сейчас неловко говорить, по крайней мере вслух, о материальной выгоде брака, а тогда почти все свадьбы игрались по расчету, и это считалось обычным делом. Мало кто женился или выходил замуж, как сейчас сказали бы, по любви. Тогда же и слова-то такого в деревенском лексиконе не было, в лучшем случае речь шла о взаимной симпатии – это подтверждают многие, если не все, героини моей книги.
Впрочем, вывод о вынужденности брака 20-летней Ксении с почти 30-летним мужчиной напрашивается сам собой. Оба они для того времени были уже слишком, как бы помягче выразиться, зрелыми для создания семьи, пересидели. Но вот грянул гром, и пришлось соединить судьбы. Как говорится, стерпится – слюбится. И ведь слюбилось, похоже! Иначе бы Ксения на одиннадцатом десятке лет не разглядывала старые фотографии мужа, умершего почти полвека назад…
Но тогда, в 37-м, обошлось без романтики.
– Деревня у нас совсем маленькая была, даже танцев не было, а сейчас там уже никто не живет, – объясняет долгожительница. – А потом и вовсе война началась.
К моменту, когда Украина оказалась под немцами, Ксения и ее муж работали на почте – она телефонисткой, он – начальником отделения. Их первому сыну было около трех лет. Почта и во время оккупации не закрывалась ни на день – важный объект жизнеобеспечения.
Была ли Лазаревка захвачена фашистами, я не уточнила. Скорее нет, чем да. Ведь им с мужем по почте удавалось передавать важные сведения в Центр. Вообще же нацисты два года хозяйничали в Днепропетровской области: с августа 1941-го по конец 1943-го. Все это время в местных лесах действовали многочисленные партизанские отряды.
Семья Ксении оказалась не робкого десятка: не боясь мести карателей, женщина с мужем чем могли помогали партизанам: давали продукты, пекли для них хлеб.
– Сами, наверное, голодали?
– В деревне всегда находили что съесть. Когда было совсем голодно, ели даже траву. Я об этом напоминала детям, когда они отказывались есть, грозила их лебедой накормить. В деревне в любые годы можно было как-то выжить.
Победа в этих краях, побывавших под гнетом озверевшего врага, имела особую ценность. И радость от окончания войны была выстрадана каждой клеточкой.
– Все радовались! Как можно было не радоваться?! – вспоминает Ксения день, когда стало известно о нашей победе. Но это, как и для всего советского народа, была радость со слезами на глазах. Ксения радовалась, что два брата пришли с фронта живыми; один, правда, без руки, но живой же! А плакала 27-летняя женщина (это сейчас мы ощущаем себя девушками в свои 30, а после войны все были женщинами, независимо от возраста) о сестрах.
– Одну сестру калмыки расстреляли: они были заодно с немцами. Еще одну сестру покалечили: привязали к лошади, чтобы выдала партизан, – бабушка Ксения до сих пор слезы утирает, вспоминая о войне. Их поколение уж точно фашизм ненавидело и разницы между нацистами и немцами по понятным причинам не делало.
– Я просыпаюсь около пяти утра, иду в ванну умываться. Потом причесываюсь, наношу крем, волоски лишние повыщипываю. Косынку надеваю и только после этого уже выхожу к завтраку. Стираю за собой сама – не сыну же за мной белье стирать?! Несколько раз в неделю приходят соцработницы, помогают помыться в ванной получше, а в остальном я справляюсь одна. На завтра вот заказала парикмахера, придет мне навести красоту. Раньше делала прическу, химическую завивку, а теперь просто стригусь под каре.
Вот лично я никогда бы не поверила, что это монолог 103-летней бабушки, если бы не знала доподлинно, сколько ей лет. Умеют же все-таки удивлять люди старой закалки! Ничто их не ломает, и не потому что гибкие – закаленные, как сталь. Особенно бабушки. По моим наблюдениям, среди них больше долгожителей. Да, собственно, и мировая статистика подтверждает, что мужчины живут меньше.
Впрочем, в случае с Ксенией не все так однозначно.
– Генетика, определенно! – без сомнений заявляет она, когда речь заходит о причинах ее такой на редкость долгой жизни. – Мама тоже долго жила, умерла в девяносто два года, но она несколько лет была парализована. Брат матери дожил до девяноста трех лет, – но подумав, моя собеседница смягчает свою категоричность и добавляет: – Но все дело, наверное, в труде и здоровой пище. Если кусочек мяса, то самый лучший, если фрукт, то самый красивый – еду я всегда старалась выбирать самую качественную. Но во всем придерживалась принципа: «Все хорошо, но в меру: и в работе, и в отдыхе, и в питании».
Про меру в труде бабушка все-таки лукавит: до 80 лет ведь работала! Последние годы больше, как она выразилась, с молодежью – дежурной в общежитии и во Дворце спорта.