Была еще дочка, Аллочка, родилась после окончания войны. Когда ей было три месяца, меня заставили ехать в Тверь на собрание. Пришлось оставить грудного ребенка. А кто его кормить-то будет? Три дня сижу, дрожу, думаю, как там ребенок без меня. Старший сын ездил из Твери в Медное, искал по всему Медному молоко, но так и не нашел. И девочка умерла. Я ее с Севера в корзинке привезла, кормила грудью, она выжила, а тут не сберегла. Нужно было послать всех подальше, но не оставлять ее… Мы с сестрой тогда закопали ее в снег как попало, а сейчас мечтаю сделать ей какую-то могилку. Я считаю, что это я должна выполнить.
Мне всю жизнь хотелось, чтобы все было по-честному, поступала так, чтобы в первую очередь детям было хорошо, но сберечь я их не смогла.
А еще поняла, что какой бы благополучной семья ни была, вы все равно не сможете «накачать» ребенка любовью про запас, чтобы он всегда был твердым и цельным, преодолевал все невзгоды и не попадал под чужое влияние.
Встал вопрос, кем будет младший сын, Лешка. Раз отец летчик, то и его решили тоже в летчики отдать. В детстве нужно внимательно смотреть, к чему у ребенка склонность. Он прекрасно рисовал. Надо было ему идти в художники, а он все-таки пошел в авиацию. Закончил авиационное, приехал в Тверь. А начальник аэроклуба до сих был тот, которому я отказала. Он решил отыграться, отомстить, и не взял моего сына в аэроклуб. Сын нашел себе работу на Байконуре, там, где испытывали ракеты. Он получил облучение, и его списали с летной работы. Поехал в Азию опылять поля от вредителей. Потом в Твери работал комбайнером, начал пить.
Важно быть чутким к своему ребенку, не давить, когда встает вопрос выбора профессии. Один неверный шаг, и вся его жизнь пойдет наперекосяк, как это произошло в нашей семье. Я до сих пор виню себя за это. Неизвестно, как сложилась бы жизнь Алеши, если бы он не подался в летное училище, а стал художником.
Знаю, что на все, что происходило в моей жизни, была воля Божья. Но я все равно многого не понимаю.
Есть много вещей, которые не имеют смысла, но мы всегда так сильно хотим понять. Почему мои дети должны были умереть раньше меня? Почему я дожила до стольких лет, а они нет? Я бы хотела уйти вместо своих сыновей, но смерть меня не спросила. Жалобы и плач совершенно не помогают. Есть только один человек, который может помочь, – ты сама. Не позволяй себе утонуть в страдании, возьми себя в руки. Нужно лишь приложить немного усилий.
– С кем из родни поддерживаете отношения?
– Схоронила внука, Максима, сына Алексея. С внуком мы очень были дружны, я сильно его любила. Сейчас за мной ухаживает его гражданская жена. Максим всегда был со мной. Мы ездили вместе в пионерский лагерь, и на выпускной к нему в институт ходила я, а не родители. После института он хотел жениться, а его девушка не соглашалась, пока нет своего жилья.
Дом разделили на троих. У меня сейчас страшное положение: я живу как квартирант в собственном доме, я никому не нужна. Я этой снохе, которая жила с Максимом шестнадцать лет, выделила долю. Она за мной и ухаживает. Но она тоже занята. Одна осталась в тридцать шесть лет. А дочки старшего сына – им уже за сорок – со мной большую часть жизни не общаются, обижены на своего отца из-за развода. Сложная семейная история.
Пригласила нас как-то свекровь в гости на какой-то праздник (она в деревне жила). Помню, сирень цвела. А жена Юры поехала к матери на несколько дней раньше, чтобы помочь все подготовить – народу-то у них всегда собиралось много. Договорились, что мы приедем на вечернем автобусе накануне праздника. Утром сын сказал, что не спал всю ночь, хочет пораньше в деревню поехать. И отправился на автобус. Я приезжаю вечером, выхожу из автобуса – батюшки, он сидит на остановке под кустом сирени и плачет. Рассказал, что заметил, когда подходил к дому свекрови, как из окошка вылез мужчина. Он – за ним, а тот скрылся. Он бегом в дом, а свекровь не пускает: спят еще все, рано приехал.
Юра жену очень любил, но выяснять, что произошло, не захотел. Мне надо было остаться, поговорить, но вмес то этого мы сели в автобус и уехали. Так до сих пор и не знаем, изменила она ему или нет. И она не захотела мириться, не стала с ним жить. У него остались две девки, две дочки, мои внучки. Они вроде как оскорбленные, что отец их бросил, и со мной тоже перестали общаться.
Думаю, что она изменяла. У невестки ухажеров местных тьма была. Она как в город уехала, быстро замуж выскочила, детей родила. Может, встретилась с какой-нибудь старой любовью в родительском доме. Но в семье всякое бывает, разобраться надо было, поговорить. Сын очень переживал и больше не женился. А дом я все равно решила внучкам оставить, хоть они и в обиде на нашу семью.
Правда, есть еще ребенок у младшего, Алексея. Когда сын учился в десятом классе, он встречался с одноклассницей. Я не знала, насколько близкие у них были отношения. А потом ко мне пришла ее мать и сообщила, что ее дочь от моего сына беременна. Для меня это было непостижимо: мы не имели права жениться, пока у нас для этого не было средств. И вообще, как она могла позволить себе вступать в отношения в таком молодом возрасте? Я посоветовала им сделать аборт и, более того, дала на него денег. Деньги они взяли, но аборт не сделали. Девушка бросила школу, уехала куда-то к родственникам и там родила. Больше о ней мы ничего не слышали. Она приехала к матери на похороны и зашла ко мне. Сына на тот момент уже не было в живых. Предложила помощь, но я не считала себя вправе ее о чем-то просить. Она оставила свой адрес, я не взяла. У нее родилась дочка, они живут в Америке и очень богаты.
– Н е устали так долго жить?
– Мне кажется, всем людям хочется жить. И я себя успокаиваю: сыта, в тепле, никого не беспокою – ну и хорошо! У меня есть соседка, учительница, она ослепла и оглохла, к ней приходят раз в две недели, так она живет хуже. Вот вы ко мне пришли, мы поговорили – мне уже хорошо, как меду наелась… Нужно верить в то, что надо жить. Я себя постоянно успокаиваю, уговариваю не нервничать. Я была счастлива, жила не хуже других. Вот сегодня рассматривала фотографии: в молодости я была не так безобразна, как сейчас. Красила брови, делала прическу. А губы не красила. Разговариваю каждый день с Виктором, он меня слушает, глядит с портрета. Когда я вру или нехорошо говорю, портрет краснеет.
– О чем разговариваете?
– Советуюсь с ним, спрашиваю, как мне поступить.
Долгожительница показывает снимки. В сто лет она отлично видит без очков!
– Такие вот красивые резные полочки сын делал… Не надо было его в летчики отдавать, нужно было заметить, что он художник. Сколько картин навешал – это все он делал.
Сейчас я живу не хуже других, считаю, что нужно довольствоваться тем, что есть. Телевизор у меня есть – включаю, когда хочу, мне никто не мешает, не запрещает. Единственное, на жену внука легла большая нагрузка – за мной ухаживать, а она мне вроде как никто, не кровная родственница.
– Удивительно, что близкие люди о вас не заботятся, а заботится, по сути, чужой человек.
– Да. Меня успокаивает то, что хотя бы третья часть денег от продажи дома ей достанется. Но чувствую, что терпение у нее кончается.
– О чем вы сейчас мечтаете?
– О новой кровати с хорошим матрасом. И чтобы социальные работники ходили ко мне в выходные: в субботу и воскресенье я сижу голодная. И чтобы мыши меня не донимали. Еще мечтаю, чтобы жена племянника меня забрала к себе в Москву. Здесь у меня тяжелое положение, дом наследуют трое: гражданская жена внука и две внучки. И они хотят его поскорей продать. А у меня мечта – уехать отсюда. Надежды мало, конечно, но вдруг… Мне тошно оттого, что они ждут моей смерти, чтобы разделить дом.
Жизнь – это путь. Мне осталось пройти несколько шагов. А о смерти думать бесполезно, она неизбежна и совсем скоро.
– Что дает силы жить?
– Понимаете, когда счастлив человек, мне кажется, уже жить можно. Вот я сейчас живу одна, а счастлива! Хотя мне тяжело. Я встала, чтобы покушать, разогрела обед, заварила кашу, подготовила все. Какого труда мне это стоит… Я ставлю ногу, а она подворачивается, вот-вот упаду. А счастлива я потому, что еще жива и никому не мешаю. И телевизор у меня есть, и сытая. Живая – и слава тебе господи. И ты береги себя, вовремя кушай, одевайся потеплее. А лечусь я только с помощью телевизора – там говорят, что пить от давления. Зарядкой я не занималась, спортом тоже, только вот авиационным. Мне было не до этого: я очень много работала.
Со своими частями тела я разговариваю: если что-то заболело, то глажу это место и успокаиваю. Не спится – принимаю снотворное. Закрываю дверь и говорю себе: завтра я не умру. А если и умру, то люди меня найдут, увидят через окошко.
Как всегда, прощаясь с долгожителями, я стараюсь найти более подходящие слова, чем «до свидания». Сказать «до свидания» человеку, который собирается отпраздновать 101-й день рождения и живет в добрых 180 километрах от тебя, кажется мне неуместным. Вера улыбается. Она, видимо, угадала мои мысли, потому что говорит:
– Если мы хотим встретиться снова, нам нужно поторопиться.
Когда ты молод, можешь что-то планировать на пять или десять лет. Затем становишься старше и живешь одним годом, месяцем или, наконец, одним днем, как бабушка Вера.
Некоторое время мы молча смотрим друг на друга, затем она сжимает мои руки.
– Ты могла бы мне звонить иногда? – спрашивает бабушка Вера. – Не в следующем году или месяце, а, скажем, через неделю?
Я киваю в ответ, обнимаю бабушку, и мы прощаемся.
Вэтой истории много интересных моментов и неоднозначности. У бабушки Веры уникальная способность осознанно брать на себя ответственность за свою жизнь и за все происходящее в ней. Случилось не просто абы какое событие, а именно то, что она хотела: «Я живу одна, и я счастлива, я никому не мешаю». При этом Вера любит людей, они ей интересны, она может поговорить по душам и позаботиться о незнакомом человеке. Одиночество не делает ее замкнутой, в ней нет асоциальности или угрюмости, свойственной одиноким людям. Вера осознает свои потребности даже в оценке подарков. Она вежливо, но четко дает понять, что нужно, а что – лишнее: «