затронутым словами.
Нелегко раскрепоститься после двадцати пяти веков дуалистического мышления, которое, начиная с Платона, насколько нам известно, радикально противопоставляло душу и тело и форматировало лингвистические и мыслительные категории. Весь психоаналитический опыт изучения того «чужого внутреннего тела» (Фрейд), которым является бессознательное, способствует размытию, казалось бы, ясных различий: Я создается благодаря идентификациям*, но этот процесс вначале смешивается с процессами поглощения-инкорпорации; первое обладание, первая опрятность заимствуют модель «анальности»; формирование внешнего/внутреннего, их дифференциация находит ценную поддержку в противопоставлении между женским и мужским, и т. д. Собственно говоря, не существует «психического» процесса, который бы, наподобие тревоги* или удовольствию, не располагал бы собственной соматической траекторией. Два приведенных в этой книге «простых» примера анорексии* и запора при неврозе навязчивых состояний показывают, что психическая жизнь неотделима от органической жизни (и/или ее нарушения). Сладкое возбуждение, сопровождающее появление фантазма, начинает делать на теле наброски удивительной эрогенной географии – пульсирующая промежность, дрожащий затылок, гусиная кожа на предплечьях, дрожь, охватывающая тело с ног до головы… – так сладкое возбуждение обрисовывает тело психе.
Темпоральность (история)
Как же не разделить мнение философов, что каждый из нас обладает «внутренним ощущением времени», что время a priori информирует наши чувства, что нет ничего более «знакомого» для человека, чем его существование во времени?
Это верно, по крайней мере, для пациента, страдающего неврозом, для того, кто создал свою историю в русле развития эдиповой* трагедии. Для него «прошлое, настоящее, будущее будто нанизаны на пересекающую их струну желания» (Фрейд). Настоящее переноса* открывается, с одной стороны, с воскрешением в памяти инфантильного, а с другой стороны, с ожиданием перемен. Но это не относится ко всем, и для психоаналитического опыта становится сюрпризом известие, что время не является сиюминутной данностью субъективности. Темпоральность проистекает из психогенеза, она может проявляться просто в виде наброска, а иногда она и вовсе не сформирована. Так, у Ариан нет воспоминаний об эпизодах из детства, их отсутствие не означает, что она лишена памяти, а скорее свидетельствует об отсутствии истории; у нее нет опыта проектов; планирование каникул погружает ее в пустоту мышления – и она старается, насколько это возможно, нейтрализовать свое «присутствие», без умолку говоря, чтобы ничего не сказать, чтобы не проговориться о чем-то важном. Она умеет пользоваться часами и записной книжкой, однако социальное время не принимается в расчет, есть лишь субъективная регистрация во времени, что позволяет ей поведать свою жизнь.
Распределение времени на прошлое/настоящее/ будущее предполагает существование непрерывности бытия (Винникотт), условием для этого является понимание ребенком, что отсутствие не означает исчезновение, что ушедший объект любви вернется вновь.
Психоанализ показывает, что, если мы не находимся во времени, мы можем выдумать его позже. В этом случае первая история – это история любви-ненависти переноса*. После многих лет анализа Ариан постоянно повторяла те же слова: «Вначале, когда я приходила сюда…»
Травма (психическая)
Роды при помощи акушерских щипцов, прикосновения дедушки, преждевременная смерть брата, падение на лестнице, спровоцированное сестрой… Во имя упрощенной каузальности ведется поиск «травмы» детства, призванной объяснить несчастную историю или сегодняшнее страдание. Поиск причины успокаивает, «найти начало, точку опоры во времени, чтобы можно было назвать ее причиной» (Кертеч).
Психоаналитическая концепция травмы сохраняет часть общей идеи: травма – это рана от взлома; происходит что-то, превышающее способности Я по проработке, возможности психической интеграции Я*. Его границы нарушены, повреждены, иногда разрушены. Я защищается, прибегая к крайним средствам: от вытеснения* (невроз*) до фрагментации (психоз*) в зависимости от силы потрясения и его способности амортизировать шок. Травма означает переворот психической экономии. В предельном случае самый незначительный знак тревоги* указывает на существование микротравмы, даже если нельзя сказать, какой именно, подобно движению земной коры, зарегистрированному сейсмографом, хотя жители его не ощутили.
Главная психоаналитическая сложность состоит в том, чтобы подчеркнуть, что у психической травмы есть два периода. В детстве происходит первый удар, оставляющий не выраженный словами, не обозначенный, не интегрированный в личную историю след. Пока не вмешивается что-то, отсроченное переживание*, момент коллапса между новым переживанием прошлого опыта, атакующего изнутри, и тем, что непредвиденно вспыхивает извне. Это не просто удар, а уже его трансформация: traumatikos означает одновременно и рану, и ее перевязку.
Если психоанализу достаточно хорошо удается трансформировать травмы, причиненные соблазнениями* детства, для него является провокацией столкновение с «ранними травмами» (материнская депрессия*, мертвый ребенок*, изнасилование, необъяснимое исчезновение…), подобными тем, что глубоко ранили Нарцисса.
Тревога
Дыхание исчезает, сердце сжимается и колотится, пот становится холодным, как лед, лицо бледнеет… тело* по-своему дает знать о тревожной атаке. Ничто из внешней среды не оправдывает такого неожиданного состояния, тревога – это не страх, не боязнь чего-то. Враг находится внутри, речь идет о психической реальности, а не о материальной, однако чем сложнее избежать состояния страха, тем сильнее нарастает тревога. Что-то нарушающее линии защиты вырывается из бессознательного, что-то превышающее способности Я к проработке*. Сила тревоги варьируется от одной крайности к другой, будучи, с одной стороны, простым сигналом тревоги, указывающим на опасность, а, с другой стороны, превращаясь в резкое, пронзительное насилие, делающее жизнь настолько невыносимой, что появляется угроза ее прерывания. В то же время случается, что траектория тревоги вследствие выведения из строя психического аппарата, как бывает при коротком замыкании, делает невозможным прохождение тревоги через психику, и тогда она проникает сразу в тело ценой «соматизации».
Из всех аффектов, ощущений, отмеченных удовольствием или неудовольствием, тревога является самой обнаженной и наименее определенной; по крайней мере, в своей первой фазе она является аффектом неизвестного происхождения. Однако это длится недолго. Тревога цепляется за первую идею, за первый образ, дающий ей иллюзию, что этот образ «знает» причину. «Знание» позволяет тревоге превратиться в страх, в фобию*. Список фобий нескончаем: если единственным страхом является боязнь летать самолетом, защита от тревоги находит отличное решение: чтобы избежать ее появления, достаточно выбрать другой вид транспорта или вообще не покидать родные места. Возможно, сепарация с родной страной, собственный крик при рождении, само рождение являются прототипами всякой тревоги.
Страх является не столько противником, сколько союзником психоанализа, ибо открывает путь к неизвестному, к бессознательному и обладает свойством смещаться от одного объекта к другому. Страх может быть стимулом для исследования, правда, уже после того, когда пройдет испытываемое вначале состояние оцепенения.
Удовольствие
См. Аутоэротизм, Мазохизм, Оральный, Инфантильная сексуальность
Фаллос (примат фаллоса)
Осирис, Гермес, Дионис, Приап… Фаллос – это идол, которому мы поклоняемся. Почему человек прикрывает и прячет «то, что должен был бы украшать и торжественно выставлять, как это делает священник при богослужении»? (Леонардо да Винчи). «Примат, или главенствование фаллоса»… выражение граничит с плеоназмом, тавтологией: фаллос является символом силы, власти, фертильности и ничего другого, кроме главенствования, ему не ведомо. Разве что если… «Внутри каждой женщины имеется что-то блуждающее», – говорил Лакан – словно компас без стрелки, позже он добавляет: «И у каждого мужчины имеется что-то абсурдное и смешное». После первенства, главенствования, примата – такое принижение!
Примат фаллоса является инфантильной сексуальной теорией, которая мало чем отличается от любого фантазма, и нет никакого смысла в попытке определить, ошибочна она или правдива. Мнения по поводу эвристических заслуг обсуждаемой теории разделились. С одной стороны, она навязывает бинарную логику (наличия/отсутствия, обладания/ отнятия, А/не-А), классификационные качества подобной логики давно уже не нуждаются в подтверждении. С другой стороны, она указывает на «раннее нарушение инфантильного интеллекта» (Фрейд), на отказ от полиморфности, дающей столько наслаждения, умножающей половые органы (рот, анус, язык, палец…), чтобы свести возможные половые органы к чередованию присутствия/отсутствия одного-единственного.
За гордостью примата, первенства мы обнаруживаем тревогу, а именно тревогу кастрации*. «Невозможно приказать члену то, что приказываешь, к примеру, своему пальцу», – писал Марциал.
Фантазм
Она полностью отказалась от поездок в метро. Спускаться под землю для нее стало подобно спуску в ад. Каждый раз, когда на сеансе пациентка начинала описывать агрессивную картину, которая представлялась ей уже с первых ступеней эскалатора, а именно: из-за аварии в метро внезапно исчезает электричество,