В те годы она также основала отряд бойскаутов для борьбы за независимость, водила их в поход и учила стрелять. Она отказалась от титула графини, стала называть себя гораздо менее формально — мадам Маркевич, и начала забывать об обязательствах перед высшим обществом и его развлечениях. Друзья Констанции из круга элиты не возражали против ее ухода, потому что она увлеклась неподобающей леди политикой, работала бок о бок с бедняками, обеспечивала едой бастующие семьи в 1913 году — словом, марала руки занятиями, которые, по их мнению, не пристали элегантной леди.
На Пасху 1916 года Констанция, ее товарищи-националисты и армия добровольцев подготовили революцию. Эта женщина первой публично провозгласила новую Ирландскую Республику и зачитала ее прокламацию толпе зевак, собравшихся на ступеньках Либерти-холла в Дублине в канун революции, В документе заявлялось, что новая республика предоставит всем равные избирательные права, Однако подписали его только мужчины, потому что женщины, к сожалению, не могли писать свои имена до изобретения ручки «Бик для нее» компанией «Бик» в 2012 году[32].
В полдень следующего дня Констанция и ее друзья в лице Гражданской армии заняли Сант-Стивенс-Грин и спросили тех, кто пришел в парк прогуляться в тот солнечный денек, не могли бы, они, пожалуйста, освободить парк, потому что он понадобится для восстания. Ветвь движения националистов, которой принадлежала Констанция, решила, что, если устроить революцию во время Первой мировой войны, то британцы не смогут подтянуть свои военные силы на подавление восстания, Боже, как они ошиблись! Британские войска прибыли и подавили восстание благодаря значительному численному превосходству над повстанцами.
Констанция сама участвовала в боях и в какой-то момент вела перестрелку с британскими офицерами, которые вкусно обедали в отеле с видом на этот парк, как вдруг у них под носом случилась революция. Они пытались ее подстрелить, но она высовывалась из-за дерева и стреляла в ответ, что довольно неприятно, когда ты всего лишь пытаешься вкусно пообедать, В более поздние годы Констанцию также обвиняли в том, что она застрелила констебля, — хотя неясно, находилась ли она вообще в том месте, где он получил пулю.
Констанция была заместителем командира батальона. Спустя неделю противостояния и полномасштабной бойни батальон отступил в Хирургический колледж, а позже стало известно, что лидеры восстания сдались. Потерпев поражение, Констанция вышла из здания колледжа, поцеловала свою винтовку и вручила ее британскому капитану в знак капитуляции. Капитан предложил подбросить ее в тюрьму, так как она все-таки дама, но она отказалась и пошла пешком вместе с другими революционерами — и мужчинами, и женщинами — на собственный суд.
Констанция была единственной женщиной, которая предстала перед судом по делу о восстании и выступила в тайном военном трибунале перед судьей, которого она назвала «маленьким хлипким офицером с торчащими зубами». Она рассказывала об этих событиях в письме своей сестре: «В суде я заявила, что сражалась за независимость Ирландии на Пасху и что я готова умереть за это дело». Ее признали виновной и приговорили к смертной казни через расстрел, но смягчили приговор до пожизненного тюремного заключения, потому что она женщина. Констанция была возмущена этой поблажкой, потому что ее друзей-революционеров казнили одного за другим, и заявила: «Жаль, что вам не хватает чести меня расстрелять».
За последующие десять лет после Пасхального восстания британцы сажали Констанцию в тюрьму и освобождали три раза, а ирландский революционный пыл то разгорался, то вновь угасал. В 1918 году она стала первой женщиной, которую избрали в Палату общин, но, так как она являлась членом Шинн Фейн, то так и не заняла своего места. В один момент современники поносили Констанцию, а в другой — возносили как национальную героиню. В 1921 году она испытала глубокое разочарование, когда Ирландскую Республику, за которую она боролась с 1916 года, заменило Ирландское свободное государство, которое привязало Ирландию к Британскому Содружеству вместе с Канадой и Австралией. Констанция желала, чтобы вся Британская империя сгорела дотла, и этим новым соглашением была совершенно не довольна.
В 1927 году, когда Констанция заболела и ждала конца, она ясно увидела, как ее поддерживает ирландский народ: люди пришли к ее больнице и стали молиться и петь песни под окнами. «Как прекрасно ощутить такую любовь и доброту перед тем, как меня не станет», — сказала она. Когда она умерла, тысячи человек вышли на улицы и присоединились к похоронной процессии.
99. Луиза Морено (1907–1992 гг.)
Все хорошее, что есть у тебя в этой жизни, ты получил благодаря кому-то другому. Тебе может казаться, что ты вытаскиваешь себя из болота за собственные шнурки и никто тебе не помогает, но ведь кто-то изобрел эти шнурки, кто-то изготовил их на фабрике, а кто-то так руководил этой фабрикой, чтобы работникам справедливо платили и никто не убил их на работе. Да, знаю, что логика эта не железная, но и сама мысль о том, чтобы вытаскивать себя из болота за собственные шнурки, никогда не имела ни физического, ни метафорического смысла, а я лишь хочу сказать, что все мы обязаны своим благополучием работе таких людей, как Луиза Морено. «Один человек ничего не может, — говорила она. — Чего-то достичь можно только сообща».
Луиза Морено родилась в Гватемале в 1907 году в богатой привилегированной семье. Ее отец был крупным производителем кофе, а мать занималась невыполнимой работой — была светской львицей. Когда Луиза подросла и захотела получить высшее образование, то пришла в ярость от законов, по которым женщины не могли посещать университет. Тогда она собрала своих богатых и влиятельных подруг и вместе с ними стала лоббировать правительство по этому вопросу, чем и начала свою большую карьеру мятежницы.
Но перед тем как начать вовсю заниматься организацией труда, она несколько лет жила бесцельно и писала стихи, что в некоторые моменты жизни не помешало бы и каждому из нас. В 19 лет она сбежала в Мехико и жила прекрасной богемной жизнью, общаясь с художниками Диего Риверой и Фридой Кало. Она писала стихи, пробовала себя в журналистике, мечтала, а потом вышла замуж за художника (красный свет, дамы!), который впоследствии окажется куском дерьма. Луиза забеременела и в 1928 году пара переехала в Нью-Йорк, потому что мечтала, чтобы малыш стал «латиноамериканцем из Манхэттена». Конечно, ради этого стоит переезжать в другую страну.
Когда супруги поселились в Нью-Йорке, то поняли, что занимают там положение, отличное от того, которым беззаботно наслаждались в Мехико и на светских тусовках в Гватемале. Они жили в съемной квартире в испанском Гарлеме, и у них были проблемы с деньгами. Луиза устроилась работать швеей, чтобы содержать семью. Жить и работать в плохих условиях, еле сводить концы с концами, да и еще и растить новорожденного ребенка — все это естественным образом подтолкнуло Луизу вступить в коммунистическую партию, объединить коллег и создать профсоюз. Одни люди — прирожденные лидеры, а другие не могут организовать даже собственный день рождения. Луиза была из числа первых. Женщины-швеи вели переговоры и лоббировали работодателя, а их мужья выполняли мужскую работу — устраивали акции по сбору средств и еженедельные танцы в поддержку профсоюза, а также прихорашивались перед вечеринками. За каждой сильной женщиной стоит хорошенький хозяйственный мужчинка!
Природный лидерский талант Луизы привлек внимание более крупного американского трудового движения, и вскоре она получила работу в Американской федерации труда. Федерация занималась организацией труда рабочих по всей стране, но боялась начать деятельность во Флориде из-за того, что члены ку-клукс-клана — той самой неприятной группы расистов — запугивали активистов. К счастью, это общество взрослых мужчин, которые любили одеваться в привидений и убивать людей, к тому времени уже ликвидировали, и оно никоим образом и ни в какой форме не поддерживало действующего президента, потому что это было бы абсурдно, и американский народ такого бы не стерпел.
Несмотря на то что Луиза знала, что ей угрожает, и потому, что остальные члены федерации слишком трусили поехать туда сами, они отправили во Флориду Луизу. Она оставила своего мужа, который к тому времени уже проявил себя жестоким дрейфующим куском речного мусора, и занялась мобилизацией латиноамериканских и афроамериканских работников сигарного производства во Флориде. К тому моменту Луиза уже ушла из коммунистической партии и посвятила всю себя профсоюзному движению. Во Флориде она провела переговоры по контракту для 13 тысяч рабочих, а потом сделала то же самое еще в нескольких штатах Америки. Если попытаться представить, как проходили эти переговоры со свирепыми гигантами индустрии, учитывая, что Луиза была ростом метр с кепкой, то остается только надеяться, что она заходила в кабинет, клала ноги на стол начальника, спокойно закуривала сигару и начинала: «Слушай сюда, мистер, вот как все будет…» Этот факт нельзя подтвердить историческими данными, а, следовательно, нельзя и опровергнуть.
В течение следующих нескольких десятков лет Луиза ездила по стране и, пренебрегая правом пожить тихой приятной семейной жизнью, улучшала условия работы буквально сотен тысяч американских трудящихся. В итоге она оказалась в Лос-Анджелесе, где поднимала рабочих консервного завода — в основном мексиканских и еврейских женщин — на борьбу против дискриминационной политики найма, борьбу за лучший распорядок дня и оплату труда женщин-рабочих и даже за огранизованный присмотр за детьми прямо на рабочем месте, чем заслужила себе прозвище Калифорнийский вихрь.
В Калифорнии Луиза присоединилась к группе общественных работников, которые занимались разоблачением случаев расизма в лос-анджелесской системе правосудия. Они называли себя Комитетом обороны Сонной лагуны. Группа возникла в ответ на арест сотен латиноамериканцев по сфабрикованному делу об убийстве Хосе Диаса, чей труп нашли в водохранилище Сонной лагуны. Это было самое массовое осуждение в истории Калифорнии и явная попытка уголовно преследовать и заключить в тюрьму цветных жителей Лос-Анджелеса вместо того, чтобы расследовать преступление. Полиция даже не допросила двух мужчин, которых последними видели с Хосе перед его смертью. На почве этого дела выросла расовая напряженность, разразились так называемые «восстания костюмов» — серия нападений белых на мексиканцев и других граждан, которые носили костюмы фасона зут, предположительно требовавшие большего количества ткани, чем приемлемо носить во время войны. Полиция никак не препятствовала этому насилию и даже сама в нем участвовала — и все это под одобрительные возгласы белой прессы в адрес белых банд, которая называла Комитет обороны Сонной лагуны «коммунистами» и «подстрекателями толпы», Кем они, собственно, и являлись, ага, и что? Луиза вместе с лидерами других сообществ боролась с дискриминацией, а полиция и ФБР пытались их разделять и властвовать.