На яхте среди путешественников находился очень красивый, похожий на Каролину, сравнительно молодой человек. Это был старший из ее братьев, Генрих Ржевуский. Впоследствии он стал известным романистом, автором «Воспоминаний Соплицы» и других книг, воспевавших старосветскую шляхту былых времен.
Другие братья Собаньской, Эрнест и Адам, были военными. Последний дослужился до звания генерал-адъютанта при царском дворе. Сестра Алина вышла замуж за брата композитора Монюшко и стала жить в Минске. Сестра Паулина не без помощи Каролины стала супругой Ивана Семеновича Ризнича, богатого одесского негоцианта, первая жена которого, рано умершая красавица Амалия Ризнич, поразила сердце Пушкина и была им воспета. Но наибольшую известность приобрела сестра Эвелина, в замужестве Ганская, впоследствии жена Бальзака.
Но вернемся к пассажирам яхты. На борту находился еще один путешественник – не очень приметный внешне, но игравший далеко не последнюю роль. Держался он скромно и чаще хранил молчание, предпочитая слушать других. Александр Карлович Бошняк появился в одесских гостиных всего несколько месяцев назад. До этого он жил в своем херсонском имении, близ Елисаветграда, незадолго перед тем полученном по наследству. Жил уединенно, проводя дни в занятиях сельским хозяйством и увлекаясь ботаникой и энтомологией.
Компания собралась своеобразная. Назовем вещи своими именами: рядом с поэтом находились двое – руководитель сыска и его ближайший помощник, агент номер один. Оба они могли предполагать, что поэт-вольнодумец, еще недавно находившийся под следствием и высланный под надзор полиции, поддерживал связь с теми, кто их особенно тогда интересовал.
Получалось, что его хитростью заманили в поездку, а Каролина, сама того не ведая, сыграла роль приманки, на которую он клюнул. Насчет Витта он был предупрежден, а насчет Бошняка у него возникли справедливые подозрения. Каролину он считал обманутой, как и он сам: она и не подозревает, кто ее окружает, среди каких опасных людей находится.
Мицкевич знал, что Каролина – любовница Витта, чего она не скрывала и чем иногда даже бравировала. Но она не любила генерала и говорила, что союз этот ей в тягость, ведь он был женат и надеяться на развод не приходилось. Однако и порвать с ним она не решалась – одной возвышенной любовью сыт не будешь…
Когда-то, еще в Вене, желая во всем подражать тетке Розалии, Каролина мечтала иметь такой же, как у нее, салон. Теперь мечта ее осуществилась. В роскошно обставленном доме Собаньской можно было видеть заезжих примадонн из Неаполя и Рима, скрипачей из Вены, пианистов из Парижа. В ее салоне слышалась гортанная восточная речь, мелькали белые чалмы и шоколадные лица. Бывали здесь и те, кого не шокировала хозяйка, открыто пренебрегавшая законами света. Она знала, что ее называют наложницей, но умела и в этом унизительном положении проявлять выдержку, не замечать осуждающего шепота за своей спиной.
День начинался и заканчивался посещением ее дома почитателями и гостями. Всякий раз, бывая у Собаньской, Мицкевич заставал там чуть ли не всю мужскую часть польской колонии города. Граф А. Потоцкий, граф Г. Олизар, наезжавший в Одессу, князь А. Яблоновский – всех не перечтешь – были завсегдатаями ее салона.
Что можно сказать об отношениях Мицкевича и Собаньской?
Польские исследователи в один голос заявляют, что поэт был страстно влюблен в Каролину. Точные данные на этот счет, однако, отсутствуют. Но есть прекрасные стихи, большей частью написанные в Одессе, и поныне очаровывающие свежестью чувства. Они – лучшее свидетельство. В них и восторг любви, и пылкие признания, и радость встреч, и наслаждение, и благодарность за то, что она «счастьем снизошла в печальный мир певца».
А какие чувства испытывала Каролина к молодому человеку, который был на пять лет моложе ее? Ей, конечно, льстило, что модный поэт, желанный гость в одесских гостиных, пленился ею и сходит с ума. Почему бы, в самом деле, не позволить этому симпатичному и пылкому Алкею ухаживать за ней? Ее женское тщеславие жаждало поэтического восхваления, она мечтала быть прославленной, как когда-то Лаура Петраркой. Кому, как не Мицкевичу, восходящей звезде на Парнасе польской поэзии, воспеть ее в стихах и своей рукой вписать мадригал в ее альбом из зеленого сафьяна?
Была ли Каролина искренна в своих чувствах? Об этом можно только догадываться. Но несомненно одно – опасная как в политике, так и в любви, Каролина Собаньская заставляла поэта ревновать, то и дело давая повод упрекать ее в притворстве и неверности.
Остается выяснить один щекотливый вопрос. Догадывался ли Мицкевич о подлинной роли своей возлюбленной? Знал ли о том, что Каролина Собаньская не первый год работала на Витта, с того самого момента, когда в 1819 году стала любовницей генерала? И что тот был вполне доволен ею: она оказалась великолепной помощницей, первоклассным агентом.
Судя по всему, Мицкевич пребывал в полном неведении о том, какую роль играла Каролина при генерале. Даже оказавшись на яхте в окружении двух шпионов и догадавшись об их миссии, поэт отвел от нее свои подозрения.
Точно так же Пушкин на протяжении почти десяти лет, в течение которых общался с Собаньской, ни разу ничего не заподозрил. Нигде ни намеком не обмолвился он насчет ее критически. Мицкевич все последующие годы относился к Каролине Собаньской хотя и сдержанно, но вполне уважительно, не однажды встречался с ней и в Риме, и в Париже.
Но, может быть, у Мицкевича вообще не было причин подозревать Собаньскую? И тогда, в Одессе, Каролина отказалась от своей двойственной роли в отношениях с ним? Возможно, вопреки заданию шефа она лишь делала вид, что наблюдает за поэтом? В отчетах же выставляла его в благоприятном свете, как бы оберегая от опасного генерала.
Однако вряд ли «рожденная без сердца» Каролина поддалась увлечению. Сожительница и помощница Витта легко переступала через свои личные привязанности и, когда надо было, не задумываясь, предавала друзей и знакомых. Ее рука не дрогнула, и она спокойно написала донос на своего молодого любовника Антония Яблоновского, когда в начале 1825 года выведала у него важные сведения о переговорах между польскими и русскими конспираторами.
И таких, как Яблоновский, на ее счету, видимо, было немало. Так что вряд ли может идти речь о загадочной снисходительности Собаньской к Мицкевичу. Можно лишь говорить об умении и ловкости Каролины, не брезговавшей никакими средствами в своей агентурной работе.
Перед тем как покинуть Одессу и отправиться к новому месту службы в Москву, поэт пишет «Размышления в день отъезда». Он говорит о горестях, перенесенных в чужом городе, где, «лживый свет познав», он жил одиноким, опальным странником, теперь уезжающим без напутствий счастья. Как бы ободряя себя, он восклицает:
Летим же – ведь крылья целы для полета!
Летим, не снижаясь, —
Все к новым высотам!
Словно по ветру, почтовые несли его на север. Через месяц, за два дня до 14 декабря, он прибыл в Первопрестольную, где ему надлежало служить в канцелярии генерал-губернатора.
Вскоре по городу поползли слухи, что по ночам идут аресты, хватают и вывозят в Петербург причастных к тем, кто вышел в декабре на Сенатскую площадь. Пришло известие, что взяты многие его русские друзья. Со дня на день ждал ареста и он.
Одним из первых поляков, принадлежавших к тайному обществу, был арестован Антоний Яблоновский. За ним следили и взяли прежде других. Впрочем, его судьбу решили еще зимой два слова Собаньской. На вопрос Витта об источнике добытой ею информации она небрежно бросила: «Князь Антоний проболтался». Беспечность и легковерность дорого ему обошлись. Спустя годы Витт признал, что получил сведения «благодаря разоблачениям одной женщины», читай – Собаньской.
После ареста Яблоновского клубок начал быстро разматываться. Взяли многих из поляков. Задача властей облегчалась тем, что в их руках находился список польских конспираторов, с которым в свое время неосторожно обошелся Яблоновский, да и его собственное поведение на следствии не отличалось сдержанностью.
В тот год осенью польский поэт познакомился с Александром Пушкиным, недавно возвратившимся из Михайловского. Стоило поэту объявиться в Петербурге, как и здесь вокруг завертелся хоровод осведомителей.
В это время в столице появилась Каролина Собаньская.
Однажды она пригласила к себе на чай обоих поэтов – Мицкевича и Пушкина. В тот вечер русский поэт был явно неравнодушен к хозяйке, женщине действительно очаровательной. Встреча с Собаньской всколыхнула в нем былое…
Он вспомнил, как познакомился с Собаньской в Киеве, где провел некоторое время в мае 1820 года по пути на юг, к месту ссылки. Вновь попал он в Киев в начале следующего года и прожил там несколько недель.
В пестром хороводе местных красавиц он сразу же выделил двух элегантных, прелестных полячек, дочерей графа Ржевуского. Обе были замужем, что не мешало им, кокетничая, обольщать многочисленных поклонников. Младшей, Эвелине, исполнилось семнадцать, и была она, по словам знавших ее тогда, красивой, как ангел. Старшая, Каролина, отличалась не меньшей красотой, но это была красота сладострастной Пасифаи, она была на шесть лет старше Пушкина. Величавая, словно римская матрона, с волшебным огненным взором валькирии и соблазнительными формами Венеры, она произвела на поэта неотразимое впечатление. И осталась в памяти женщиной упоительной красоты, обещавшей блаженство тому, кого пожелает осчастливить. Пушкин мечтал попасть в число ее избранников.
Но там, в Киеве, она вспыхнула кометой на его горизонте и исчезла. Однако не навсегда. Вновь Каролина взошла на его небосклоне, когда поэт неожиданно встретил ее в Одессе.
Он искал с Каролиной встреч, стремился бывать там, где могла оказаться и она, ждал случая уединиться с ней во время морской прогулки, в театральной ложе, на балу. Иногда ему казалось, что он смеет рассчитывать на взаимность (кокетничая, Каролина давала повод к надежде). Через несколько лет он признался ей, что испытал всю ее власть над собой, более того, обязан ей тем, что