Всю первую половину 1921 года Савинков едва ли не еженедельно упражнялся в политической литературе, печатая свои статьи в основанной им в Варшаве газете «За свободу».
В статьях он призывал к крестьянской революции, к созданию народной армии, к борьбе против реставрации Романовых, к возрождению Учредительного собрания. Отвергая реставрацию монархии, Савинков оправдывался, подчеркивал свое место в истории России и невольно признавал, что в стране было не все так плохо до того, как социалисты всех мастей приступили к решающей фазе своей разрушительной работы.
Соответственно он составил программу «Народного Союза защиты Родины и Свободы». Коротко: борьба с советской властью, большевиками, царистами, помещиками, укрепление «в собственность» земли, перешедшей в руки крестьян во время революции, установление демократического правового строя, признание государственной самостоятельности за всеми народами, входившими в Российскую империю.
И все это «силами русского народа, а не призывом к вооруженному вмешательству иностранцев». Однако 13 июня 1921 года в Варшаве на учредительном съезде «Союза» присутствовали польский полковник Сологуб, французский майор Пакелье и мосье Гакье, офицеры английской, американской, итальянской военных миссий в Варшаве. После принятия программы был избран Всероссийский комитет «Союза» во главе с Савинковым. Существует подробный реестр средств в валютах разных стран, которые получал Савинков от иностранных разведок за сведения, доставлявшиеся его курьерами из Советской России. В одной Москве чекисты взяли сотни членов «Народного Союза защиты Родины и Свободы».
Вскоре после образования «Союза» последовала нота Советского правительства, в которой раскрывались связи савинковцев с польским генеральным штабом, в том числе сведения о выдаче им двух килограммов яда для отравления красноармейских частей в момент восстания и требование изгнать из Польши руководителей антисоветских организаций Скрепя сердце, поляки в октябре подписали протокол о высылке из Польши всех руководителей савинковского «Союза».
Савинков уехал в Париж, не дожидаясь выдворения Уехал, облегченно вздохнув, потому что отпала необходимость заботиться о двадцати тысячах бывших солдат его «Народной армии», бедствовавших за колючей проволокой лагерей, и прекращались унизительные отношения с польским штабом. «Я садился в поезд, и сердце мое радовалось, что я уезжаю из этой проклятой страны, что вы меня выкинули вон», — сказал он потом на процессе.
Но Савинков не собирался ставить на себе крест. Он вел громадную переписку и старался держаться в форме, обрел опять свой щеголеватый вид, носил дорогие модные элегантные костюмы. И вообще он следил за собой, приказывая себе в дневнике: «Не забыть — неукоснительно, каждое утро — пять страниц из Достоевского, час на правку рукописи, чистить ногти (1 раз в 3 дня. — подстригать)…»
Он ездил за помощью к Муссолини в Италию. Их встречу на курорте Леванто устроил охранник дуче Данила Амфитеатров, сын известного в свое время русского писателя и журналиста Александра Амфитеатрова, пребывавшего теперь в эмиграции Многие тогда восторгались фашизмом, видя в нем путь национального возрождения своей родины Социалист, бывший член II Интернационала, Муссолини провозглашал ненависть к большевикам и понимал, что успехом своего движения он обязан страху перед ними, но у них же он учился способам воздействия на массы и диктатуре именем народа Теперь Муссолини рисовался, поучал Савинкова, подарил ему свою книгу с надписью: «Синьор Савинков. Идите за мной, и вы не ошибетесь!», но денег не дал.
Савинков вновь совершает турне по европейским столицам, собирая дань на борьбу с большевиками. Но акции его у западных разведок были сильно подорваны после того, как его люди не сумели совершить покушение на советского наркоминдела Чичерина, ехавшего на Генуэзскую конференцию. «На террор люди идут только тогда, — объяснял потом эту неудачу Савинков, — когда они знают точно, что народ с ними Террор требует огромного напряжения душевных сил, а вот этого теперь нет».
Впрочем, в Советской России отношение к нему было серьезное и даже по-своему почтительное Здесь изучали его повадки, благо многие большевики, в то время пребывавшие у власти, не раз имели дело с Савинковым в ссылке и за границей. Савинков получил осторожное приглашение в особняк на рю Гренель, в котором полномочно представительствовал Красин Тот напомнил о недавних неудачах Савинкова и предложил явиться с повинной на родину, намекнув, что революционеру там дело найдется. И хотя Савинков не сказал ни да, ни нет («Были у меня колебания, были уже большие колебания»), в эмиграции по этому поводу поднялась целая буря.
Перед Каннской встречей, где Антанта вместе с японцами и немцами договорились о созыве в Генуе экономической конференции с участием России, Савинков ездил в Лондон, был принят Ллойд Джорджем, потом Черчиллем и другими министрами Английский премьер задал ему вопрос о том, как он смотрит на признание советской власти Великобританией Савинков отвечал осторожно и просил предъявить большевикам три требования: признать свободу мелкой частной собственности, свободу личности и свободу советского управления, то есть свободные выборы в Советы Ллойд Джордж обещал, но на переговорах в Каннах и Генуе речи об этом не было.
Кое-какие средства перепадали от Масарика и Бекеша, когда Савинков посещал Прагу Чехи вывезли из Сибири очень много русского имущества и золота и часть средств тратили на поддержку русской эмиграции..
Савинковские эмиссары еще пересекали границу, еще были связи и люди, но их становилось все меньше, потому что ОГПУ, заменившее ЧК, набралось опыта и начало тотальное наступление на все, что могло угрожать диктатуре большевиков. Савинков чувствовал, что делу его жизни приходит конец. В 1923 году он уже был готов заявить, что прекращает борьбу с большевиками. Как всегда, последним прибежищем его была литература, в которой он пытался облечь свои сомнения в художественную форму.
Еще летом 1922 года при переходе границы был задержан адъютант Савинкова, бывший офицер Л. Д. Шешеня. На допросе в ОГПУ он выдал других савинковцев. Взяв заложниками их семьи, ОГПУ затеяло большую игру с «Народным Союзом защиты Родины и Свободы». Была разработана «легенда» существования в России большой антибольшевистской организации, членов которой имитировали чекисты. Эмиссары организации встречались с варшавским представителем НСЗРС Философовым и в Париже даже с самим Савинковым, которому подробно докладывали о деятельности организации, вручали валюту на содержание его газеты и фальшивые разведдонесения. Правдоподобность докладов и донесений подтверждалась письмами схваченных людей Савинкова и специально публикуемыми в печати сообщениями о диверсиях.
Осторожный Савинков в сентябре 1923 года послал в Россию полковника Сергея Эдуардовича Павловского, который тоже был схвачен и подсоединен к игре, но впоследствии не выдержал своей роли, убил тюремного надзирателя и был застрелен при попытке к бегству.
Савинков был полон самых радужных надежд на крупную, разветвленную подпольную организацию в России. Ему уже мерещился переворот. Он видел себя в роли правителя страны, создающего министерства.
Савинков решил отправиться в Россию вместе с супругами Дикгоф-Деренталями Готовился он к этому основательно, и веря и не веря возможности действовать. Он призвал из Праги сестру Веру с мужем и вручил им свой архив, запечатав его и дав указания, как следует распорядиться документами в случае своей гибели, а также составив завещание. Он попрощался с Мережковским и Гиппиус, оставив ей свое поэтическое наследие В Варшаве пробыл недолго и 15 августа проследовал вместе с Деренталями и руководителем варшавского отделения НСЗРС Фомичевым к «окну» в границе. Пилсудского он не известил о своем переходе, и когда польская разведка доложила об этом маршалу, тот написал на полях донесения: «Не верю».
Поверить было действительно трудно, и потому возникла версия о сговоре Савинкова с большевиками, будто бы обещавшими ему не только неприкосновенность, но и руководящее участие в своих делах.
Поляки переходу не препятствовали. На границе группу встретил сманивший Савинкова и заранее выехавший провокатор из ГПУ Федоров (он же Мухин) с группой чекистов, представившихся членами подпольной антисоветской организации. Принимая «меры предосторожности», все двинулись к Минску.
16 августа 1924 года в Минске, в одном из домов на Советской улице, в комнату, где завтракал со своими Савинков, ворвалась толпа чекистов и направила на него револьверы, маузеры, карабины. «Ни с места! Вы арестованы!» По его же описанию, он лишь заметил: «Чисто сделано… Разрешите продолжить завтрак!»
После тщательного обыска все были доставлены в Москву и размещены в камерах внутренней тюрьмы ОГПУ на Лубянке.
Уже 21 августа в руках следователей были собственноручно написанные признания Савинкова. Он перечислял организованные им в царское время террористические акты и каялся, что выступил против «рабоче-крестьянской власти». Все это перемежалось с заверениями, что он «всю жизнь работал только для народа и во имя его», что он был революционером, демократом и любил Россию. И еще Савинков требовал, чтобы его называли не преступником, а военнопленным.
Савинкову предъявили целый «букет» обвинений, в том числе в получении денег от империалистов, в шпионаже для Польши и в том, что он хотел отравить красноармейцев цианистым калием. 26 августа начался процесс. Председателем был Ульрих, а обвинителя не было вовсе, как и защиты. Савинков лениво защищался, почти не спорил об уликах.
Высшая мера наказания была заменена десятью годами, потому что «мотивы мести не могут руководить правосознанием пролетарских масс». Возможно, Савинкова обманули видимостью, будто внутри органов есть противоборствующие силы, что часть готова на союз с социалистами, и ему обещали, что потом его освободят и включат в политические деятели. Савинкову разрешили писать открытые письма за границу, но они явно не похожи на савинковские, хотя кое-какие обороты его есть.