Капитан и офицеры разместились у мистера Джонсона, а команда – по тамошним хижинам. После трехдневного отдыха мы 9 миль прошли по льду до места погрузки транспортов, оставив больных в Дуглас-тауне. Капитан поднял свой вымпел на транспорте «Анна», а на прочие разместил по лейтенанту и равному количеству людей. Когда лед вскрылся – а это случилось спустя семь дней после того, как мы взошли на борт, – мы спустились к Дуглас-тауну, где погрузили больных (из них [к тому времени] один умер, а двое дезертировали). На следующее утро мы отплыли в Квебек, куда прибыли 28-го числа, многие даже [ни разу] не сменив белья, даже не стоящего описания».
Капитан Гэллоуэй трагически докладывал (пер. с англ. – Е.С.): «Чувствую своим долгом двести до Вашего сведения о постыдном поведении большей части команды – за немногими исключениями. С момента крушения корабля их поведение абсолютно не соответствовало характерному для британских моряков в целом; у них не было ни принципов, ни гуманности; некоторые впоследствии жестоко пострадали, и некоторые погибли от пьянства».
Плот «Медузы» (1816 г.)
Картина кисти Теодора Жерико «Плот «Медузы» (1818–1819 гг.) известна, скажем без преувеличения, всемирно. И дело даже не в том, что она стояла у истоков художественного течения, именуемого романтизмом; романтизмом там на самом деле и не пахнет. На этом полотне художник с потрясающим натурализмом воссоздал одну из самых мрачных сторон кораблекрушения, которой мы еще не касались в данной работе – когда перед спасшимися от смерти в бурю с течением того или иного времени встает вопрос о том, что нечего пить и есть… Читатель уже догадывается, как он порой решается.
Нечто подобное обрисовал Джордж Гордон Байрон в своем «Дон Жуане», плетя фантазии об известных врагах-испанцах:
Семь дней без ветра солнце пожирало
Бессильные недвижные тела,
Простертые как трупы. Даль пылала:
В ней даже тень прохлады умерла.
Ни пищи, ни воды уже не стало,
И молчаливо, медленно росла
Предвестием неотвратимых бедствий
В их волчьих взорах мысль о людоедстве.
И вот – один товарищу шепнул,
Другой шепнул соседу осторожно,
И шепот их в зловещий тихни гул
Стал разрастаться грозно и тревожно.
Никто не знал, кто первый намекнул
На то, что все скрывали, сколь возможно.
И вдруг решили жребии метать:
Кому судьба для братьев пищей стать.
Они уж накануне раскромсали
Все кожаные шапки и ремни
И съели. Пищи взоры их искали,
Хотели мяса свежего они.
Бумаги, впрочем, сразу не достали,
Поэтому – о муза, не кляни
Жестоких! – у Жуана взяли силой
На жребии письмо подруги милой.
Пришла минута жребии тянуть,
И на одно короткое мгновенье
Мертвящую почувствовали жуть
Все, кто мечтал о страшном насыщенье.
Но дикий голод не давал заснуть
Вгрызавшемуся в сердце их решенью,
И, хоть того никто и не желал,
На бедного Педрилло жребий пал.
Он попросил их только об одном:
Чтоб кровь ему пустили; нужно было
Ему лишь вену вскрыть – и мирным сном
Забылся безмятежно наш Педрилло.
Он умер как католик; веру в нем
Недаром воспитанье укрепило.
Распятье он поцеловал, вздохнул
И руку для надреза протянул.
Хирургу вместо платы полагалось
Кусок отличный взять себе, но тот
Лишь крови напился; ему казалось,
Что как вино она из вены бьет.
Матросы съели мясо. Что осталось —
Мозги, печенка, сердце, пищевод —
Акулам за борт выброшено было.
Таков удел несчастного Педрилло.
Матросы съели мясо, я сказал,
За исключеньем тех, кого действительно
Сей вид мясоеденья не прельщал.
Впрочем, все зависит от сознания плывущих, до какой степени они готовы понизить свой человеческий уровень. Британский журналист писал в «Ежеквартальном обозрении» в октябре 1817 г. не без внутреннего злорадства и плохо скрываемого многовекового презрения к соседям по проливу (пер. с англ. – Е.С.): «Невозможно не поразиться экстраординарной разницей в поведении офицеров и команд «Медузы» и «Алкесты», потерпевших крушение примерно в одно время. В одном случае все люди были объединены превосходной дисциплиной и субординацией, благодаря чему благополучно прибыли домой с другой стороны земного шара; в другом – каждый был вынужден порознь бороться за существование и в итоге погибал ужасной смертью, как мы видели». Посмотрим теперь и мы.
«Медуза» была французским 46-пушечным фрегатом, построенным в Нанте в 1810 г. Водоизмещение – чуть более 1000 тонн, длина – 46,93 метра, ширина – 11,91 метра. После активной боевой службы в Наполеоновских войнах «Медуза», сдав часть пушек в арсеналы, перешла на более «спокойную» работу, обслуживая нужды французских колоний в Африке. 17 июня 1817 г. фрегат вместе с несколькими более мелкими кораблями отправился из Франции к Сенегалу, везя новое начальство – губернатора полковника Жюльена-Дезирэ Шмальца, обсуживающее его чиновничество и поселенцев (всего 400 человек на всех судах и еще 160 матросов составляли команду; конкретно на «Медузе» плыли 240 человек). Командовал «Медузой» капитан Дюруа де Шомери (Шомарэй): в отличие от канувшей в Лету Наполеоновской эпохи, вполне продукт роялистского режима, когда человеку дают посты не по талантам, а по степени верноподданности, тем паче что он был из бывших эмигрантов, бежавших от французской революции.
Шмальцу не терпелось поскорее добраться до места назначения (Сен-Луи), и Шомери послушно решил подчиниться, поэтому фрегат сначала оторвался от флотилии, а потом пошел очень близко к береговой линии. В итоге 2 июля «Медуза» села на Аргуинскую мель в 50 километрах от берега. Шмальц изрыгнул на безмолвного капитана поток ругани и унижений, начались попытки облегчить корабль и сойти с мели, успехом не увенчавшиеся, кроме того, губернатор запретил скидывать добро за борт. Шомери решил покинуть корабль и собрал совет по поводу недостатка спасательных плавсредств. Губернатор высказал мысль соорудить большой плот, на котором следовало свезти на берег моряков и солдат, «именитые» же персоны должны были занять места в шлюпках. Последние должны были тащить плот на буксире. С грехом пополам из мачт и бимсов «Медузы» соорудили плот – 20 метров в длину и 7 метров в ширину; самостоятельных средств управления он не имел. Когда на него быстро сели около 150 человек, плот оказался мгновенно перегружен и сначала ушел под воду, так что люди очутились по шеи в воде, но потом всплыл, хотя и не до конца. На каждого из находившихся на нем приходилось пространство менее 1 квадратного метра, так что поплыли стоя со ступнями в воде, посиневшими от холода.
Дальнейший рассказ приведем со слов Джилли, исследовавшего подлинные отчеты о происшествии и составившего из них следующий экстракт (пер. с англ. – Е.С.):
«Полный упадок дисциплины и отсутствие всякого порядка, предосторожности, здравого рассудка и достойное всяческого порицания презрительное отношение ко всему и к каждому, кроме себя, в час всеобщей опасности – все это преисполнило чашу ужаса, излитую на преступную команду «Медузы». Она налетела на мель при таких обстоятельствах, которые вполне способствовали бы спасти всех, находившихся на борту. Берег был не на таком уж большом расстоянии, погода была не столь уж ужасная, чтобы способствовать быстрому разрушению корабля, когда все это только еще началось.
На борту имелись 6 шлюпок различной вместимости, способных перевезти часть пассажиров и команды; имелись время и возможность соорудить плот для принятия на него оставшихся. Но в момент кризиса офицеры и их подчиненные пришли в замешательство, а ведь хладнокровное исполнение всего того, что вполне можно было предусмотреть, привело бы к спасению всех. Каждый отчаянно заботился лишь о себе, и эти эгоизм и дикость только усугубили всеобщее несчастье. Капитан не в числе последних, а одним из самых первых запрыгнул в шлюпку, и шлюпки быстро отпорхнули от бортов фрегата, вовсе не взяв такого количества людей, которое они способны были вместить. Вместо порядка и слов команды на корабле и шлюпках раздавались упреки, взаимные обвинения и происходили драки, в то время как для всеобщего спасения нужны были спокойствие и порядок.
Плот «Медузы». Художник Теодор Жерико. 1818–1819 гг.
Когда плот вместил оставшихся 150 человек, не поместившихся на шлюпки (или которых на них просто не пустили), стало очевидно, что слишком поздно таким образом исправить зло, ибо плот был собран неумело. На нем не хватало всего необходимого, [скрепленные] доски расходились, негде было укрыться от волн, не было карт, навигационных инструментов, рангоута, парусов, запасов. Всей провизии для поддержания существования у них было несколько бочонков вина и галеты – на один раз поесть. Спешка и драки при покидании корабля привели к тому, что на плоту не оказалось ни единого офицера, который мог бы им командовать. Сначала шлюпки буксировали плот, но затем, хотя погода была спокойная и до берега оставалось примерно 15 лиг, шлюпки бросили канаты (по другим данным, перерезали их, так как боялись, что люди с начавшего рассыпаться плота ввиду шторма заполнят лодки и все потонут. – Е.С.), и ни у кого во всех 6 шлюпках не было осознания долга или остатков человечности, что они бросили остаток команды на связках досок – зыбкой надежде их 150 товарищей и соотечественников. Напротив, как сообщали выжившие, с шлюпки на шлюпку кричали: «Мы оставляем их их судьбе!» – пока один за другим буксировочные канаты не были брошены. На протяжении долгих 17 дней плот боролся с волнами. Единственным указующим путь прибором был маленький компас, и тот был потерян во время одной из драк, происходивших ежечасно из-за более лучшего места на плоту или крошки галеты. В первую же ночь 12 человек зажало между досками, и они умирали от агонии с переломанными или размозженными членами. На вторую ночь еще большее число утонуло, а некоторые были задавлены в толкучке посреди плота. Всеобщее страдание вместо умягчения сердец только ожесточило выживших друг против друга. Некоторые упивались вином до отравления и пытались ножами разрезать связки плота. Последовала всеобщая поножовщина, многие были убиты, многие упали с плота во время драки; таким образом погибло от 60 до 65 человек. На третий день выжившие начали поедать мертвецов. На четвертую ночь – новая ссора и новая драка, с еще большим кровопролитием. На пятый день из 150 в живых осталось лишь 30 человек. Двоих из них вышвырнули в море за кражу вина, мальчик умер, осталось 27 человек. Никто никого не утешал, никто никому не помогал, только советовались, кого принести в жертву для спасения остальных. На этих своеобразных омерзительных «судах» 12 признали слишком слабыми для того, чтоб выжить, и что нечего на них тратить жалкие остатки провизии (летучие рыбы, смешанные с человеческой плотью), и этих несчастных злонамеренно столкнули в море. 15, пока обеспечившие себе существование за счет более слабых, на 17 день были спасены бригом, направленным к останкам «Медузы» шестью шлюпками, благополучно достигшими берега (дело в том, что на борту была большая губернаторская казна, 92 000 франков, за которыми и был направлен бриг «Аргус», вышедший из Франции в составе флотилии вместе с «Медузой»; заодно он узнал, что на фрегате «забыли» 17 человек, из которых «Аргуса» дождались только трое: двое умерли, 12 пропали на самодельном плоту. –