Его верный помощник и будущий преемник Жорж Помпиду (1911–1974) бодро обещает студентам, что Сорбонна вновь откроется, дела осужденных студентов будут пересмотрены, все арестованные скоро выйдут на свободу.
«А Франция, так беззаветно любимая президентом, уже походила на реку, вышедшую из берегов», – пишет российский биограф Ш. де Голля М. Ц. Арзаканян («Де Голль», 2007). Правительственные уступки теперь никого не интересуют. У любой нарождающейся революции неслыханный, зверский аппетит. Сейчас самое время быть реалистами – требовать невозможного. Такова теперь программа-минимум. Ну, а максимум? Социализм по-кубински, по-китайски, по-троцкистски… У социализма тогда было много лиц, и одно другого страннее, бесчеловечнее.
В годовщину возвращения де Голля к власти, 13 мая, в яркий весенний день, сотни тысяч парижан выходят на улицы. Черные и красные знамена гордо реют над толпой демонстрантов. Но о единстве митингующих – студентов, профессоров, рабочих – нет и речи. Главное условие революции – «Народные массы должны действовать в едином порыве» – не соблюдено и на этот раз. Люди устали от де Голля за десять почти «бесконечных» лет его правления. Но этого недовольства недостаточно, чтобы сплотить народ. Нет ни партии, которая поведет всех за собой, ни боевой организации, что начнет решительную борьбу против власти. Люди остаются «проклятыми реалистами» и не требуют «невозможного».
После того как демонстранты проходят чуть более шести километров от площади Республики до площади Данфер-Рошро, большая часть толпы разбредается по домам. Оставшиеся – их всего пара тысяч – идут в открывшуюся уже Сорбонну. Ночью они захватят университет. Здесь начнется новый этап «Майской революции 68-го», здесь будет создана «академическая республика Советов».
Ален Гейсмар призывает 13 мая начать всеобщую забастовку. Все большую активность проявляют коммунисты и социалисты во главе с Франсуа Миттераном.
С этого времени по Франции прокатывается волна забастовок. В ближайшую неделю рабочие захватывают целый ряд заводов и фабрик. Экономика страны парализована.
Как вспоминал Гейсмар в своей книге «Mon Mai 1968» – «Мой май 1968» (2008), «студенты отдали инициативу – впредь борьба ведется на фабриках». Студенческих вожаков туда даже не пускают. «Левые студенты изолированы левыми профсоюзными боссами» (Гейсмар).
Уже через несколько дней бастуют до 10 миллионов французов. Поезда и общественный транспорт курсируют периодически. Не работает ни почтовая, ни телефонная связь. Коммунальные службы перестают вывозить мусор. Костлявая рука хаоса тянется к многим французским городам, грозит удушить их. Парижане спешно скупают бензин и затовариваются в супермаркетах. Бастуют даже стриптизерши из знаменитого кабаре «Crazy Horse»: они теперь не раздеваются на сцене. Зато люди могут «свободно гулять по опустевшим улицам, разговаривая, споря и в целом прекрасно проводя время, которое они запомнят навсегда» (Курлански).
В эти дни внешне спокоен лишь де Голль. 14 мая он, как и планировалось, вылетает с официальным визитом в Румынию, попутно делая короткие заявления, которые может сделать лишь человек, страшно далекий от народа.
«В стране демонстрации и забастовки. Люди требуют…» «Если мы будем расстилаться перед ними, значит, Государства больше нет. Власть не отступает, иначе она потеряна» (де Голль).
Министр внутренних дел Кристиан Фуше (он не пробудет в своей должности и до конца этого месяца) просит хотя бы отменить визит в Румынию. Де Голль непреклонен, для него интереснее и выигрышнее заниматься международными делами. В вопросах внешней политики он, долгожитель мирового политического бомонда, чувствует себя очень уверенно, здесь он любит переигрывать всех. Студенческие же протесты представляют собой «нечто выходящее за пределы его понимания» (Курлански). Он коротко бросает Фуше: румыны не поймут, если он отменит визит. Фуше уже ясно, что за провал внутренней политики ответит только он, и он почтительно, но смело возражает, что в таком случае уже французы не поймут, почему генерал де Голль не отменил этот визит.
Однако 18 мая президент все же вынужден прервать свою поездку и вернуться в мятежную Францию. Он пытается лавировать, идти на тактические уступки, чтобы удержать главное – власть. Бросая вызов восставшему народу, он грубо заявляет: «La réforme oui, la chienlit non» – «Реформа – да, дерьмо – нет». Французы тут же «мочат» президента. В парижской Школе изящных искусств штампуют плакаты с силуэтом де Голля и подписью: «La chienlit, c’est lui» – «Дерьмо – это он».
Де Голль понимает, что словами теперь не загасить пожар. Он делает новый шаг в сторону непокорного народа. 24 мая он выступает по радио. «Будьте реалистами, – хочется сказать ему, – требуйте возможного!» Он объявляет, что готов провести референдум, чтобы определить, каким путем должна развиваться страна.
Однако к его словам уже никто не прислушивается. Де Голль, спаситель Франции в годы Второй мировой войны, создатель Пятой республики, надоел всем. Лидер социалистов Франсуа Миттеран презрительно комментирует происходящее: «Власть вакантна». Во время выступления президента продолжается демонстрация на площади Бастилии. Там собрались 25 тысяч человек. В ответ на слова президента они дружно скандируют: «Нет! Десяти лет достаточно! Адью, де Голль!» Люди давно стали реалистами, и теперь они требуют, казалось бы, невозможного.
Пытаясь успокоить народ, Помпиду просит лидеров профсоюзов и промышленников собраться за круглым столом 25 мая, чтобы обсудить, как выйти из кризиса. Студентов, главных зачинщиков «Парижской весны», он игнорирует.
Мир капитала идет на уступки. Стороны согласились, что заработная плата будет повышена более чем на треть, зарплата в целом возрастет на 10 %, продолжительность рабочей недели будет ограничена до 40 часов. Министр экономики и финансов Мишель Дебре даже не извещен об этом плане Помпиду, он демонстративно уходит в отставку.
Но молодым бунтарям нет дела до того, что надумает ареопаг. Юные радикалы с заводов «Рено» в Бийанкуре решительно не согласны с тем, что им предлагают. Возмущены также рабочие на заводах «Ситроен» и «Сюд Авиасьон». Забастовка продолжается. Рабочие не хотят освобождать занятые ими предприятия.
Народ требует создать «народное правительство». Де Голля – в отставку! Старик засиделся – и должен уйти! Пусть уходит с позором, раз пропустил момент, когда мог бы покинуть свой президентский пост в зените славы.
В стране все чаще вспоминают события тридцатилетней давности. 1936 год. Победа Народного фронта. Одни вспоминают те дни с надеждой, другие – с ужасом. Все чаще поговаривают о том, что военные могут совершить переворот и взять власть в свои руки, как было год назад в Греции.
Кризис достигает кульминации 29 мая, в самый загадочный день «Парижской весны». Президент внезапно исчезает. По Парижу разлетается слух о том, что де Голль вывезен на вертолете в неизвестном направлении. Почти сутки никто не знает, где он находится. Может быть, его уже нет в живых? «Франция затаила дыхание» (Гейсмар). Близится развязка драмы в четырех неделях-действиях. Миттеран и его социалисты уже готовы образовать правительство.
Позднее станет известно, что де Голль на пару часов отбыл… в Баден-Баден, а к вечеру возвратился во Францию, отправившись в свое имение в Коломбе-ле-дез-Эглиз, в 300 километрах от Парижа.
Причины внезапного бегства президента Франции в ФРГ остаются не ясны и сегодня, пишет Норберт Фрай. Создается ощущение, что «государственный кризис в этот момент перешел в нервный кризис». Но чаще говорят о том, что президент срочно вылетел на секретную встречу со своим давним товарищем, генералом Жаком Массю, который командовал французскими войсками, расквартированными в Германии. Де Голль якобы убедился, что Массю на его стороне и готов ввести войска во Францию, чтобы помочь ему. Президент понял, что не все потеряно, и вернулся наводить порядок в стране. В свою очередь Гейсмар полагает, что де Голль спешил встретиться с военными, чтобы «упредить государственный переворот».
Но все это догадки, только догадки.
Достоверно известно одно. На следующий день президент был совсем другим – твердым, решительным, скажут его сторонники; «высокомерным и самоуверенным» (Курлански), уточнят противники. Он перешел в наступление. Он обратился к стране по радио и телевидению. Объявил, что Франции грозят «диктатура» и «тоталитарный коммунизм». Заверил, что ни он, ни Помпиду не уйдут в отставку, а вот Национальное собрание будет распущено. Если же забастовки не прекратятся и после этого, он введет в стране чрезвычайное положение. Свое короткое выступление де Голль закончил, как обычно, словами: «Vive la République! Vive la France!» – «Да здравствует Республика! Да здравствует Франция!» Этой речью он вновь напомнил себя прежнего, человека героической эпохи борьбы с немецким нацизмом.
К тому времени многих людей уже охватил «страх перед вакуумом, перед неизвестным, перед анархией» (Гейсмар). Когда де Голль вернулся в Париж, его встречают как спасителя, ведь «французы хотят теперь только одного: возвращения к порядку» (Гейсмар).
Едва трансляция речи окончилась, сотни тысяч парижан устремились на Елисейские Поля. Во главе шествия, организованного голлистами, шли ближайшие соратники президента – Мишель Дебре и знаменитый писатель, министр культуры Андре Мальро. «Молчаливое большинство», никак не проявлявшее себя весь этот месяц, когда Париж был отдан на растерзание бунтарям, теперь наконец заговорило. Это был крупнейший контрреволюционный митинг «Парижской весны». По словам организаторов, в тот день собрались около миллиона сторонников де Голля (цифры полиции скромнее: 300 тысяч участников). Они скандировали то, чего мечтатели и революционеры никак не ожидали услышать: «Миттерана в тюрьму! Кон-Бендита в Дахау! Франция для французов!» Об эту безликую массу собравшихся, как о необозримую каменную стену, ра