их Брута, тем больше было надежд на то, что даже в случае неудачи голову удастся сохранить.
Исход заговора был совсем не ясен. Цезарь приблизил к себе многих искренне верных ему людей. Скорее всего, его выдвиженцы будут поддерживать и продолжать его дело и постараются истребить заговорщиков.
И вот теперь перед ними лежал окровавленный труп тирана. Был полдень. С оружием, обагренным кровью, убийцы направились на Капитолийский холм. Сделав, как им мнилось, лучшее, к худшему они приготовились.
И предчувствия их не обманули. Освобожденный народ Рима не высыпал в восторге на улицы. Бруту все же удалось собрать небольшую толпу, но холодная, сдержанная манера говорить, присущая ему, оттолкнула слушателей. Среди сенаторов нашлись сторонники заговора, но число их было невелико.
Заговор, начатый так решительно, скоро остановился. Уже к вечеру того же дня, 15 марта, заговорщики полностью потеряли инициативу. Они теперь не устрашали своих врагов, а пугались каждого их действия. Не расправлялись с ними, а убегали от них. Не переустраивали жизнь «на принципах разума», понятных им, а эту неразумную жизнь свою спасали, гонимые бедой и судьбой.
Беда была прежде всего в том, что Брут был добр к римлянам. Он настоял на том, чтобы заговорщики, убив Цезаря, пощадили его ближайших друзей. Так, по милости Брута, сохранил жизнь консул Марк Антоний.
Брут милосердием хотел предотвратить гражданскую войну. А фактически сделал все, чтобы разжечь ее. Теперь отомстить за убийство тирана было кому.
Марк Антоний призвал ветеранов, воевавших под началом Цезаря, прибыть в Рим. Марк Эмилий Лепид, верный цезарианец, командир единственного легиона, расквартированного тогда в Риме, также готовился вступить в бой.
Но пока начались переговоры с убийцами. Брут встретился с Лепидом, Кассий – с Марком Антонием.
Семнадцатого марта убийцы и друзья убитого заключили в Сенате сделку. По сути, она не устроила ни тех, ни других.
Убийцы, немедленно амнистированные Сенатом, теперь должны были претворять в жизнь решения, принятые Цезарем. Тиран был убит. Тень его еще плотнее легла на Рим. Но все же худому миру радовались в тот день почти все, ибо за последние полвека римляне слишком хорошо усвоили, как страшна гражданская война. Сторонники же Цезаря сознавали, что их покойный патрон пришел к власти как тиран и, по римской традиции, заслуживал смерти.
Республика была восстановлена, но вскоре стало ясно, что главным бенефициаром переворота стал не Брут, не Кассий, не кто-либо еще из заговорщиков, а Марк Антоний, уже мнивший себя новым Цезарем. Виртуозный демагог, он прилюдно сокрушался, что война готова вернуться в Рим, и картинно мешал этому, примиряясь с заговорщиками. Но в глубине души думал совсем о другом. Миролюбивый златоуст втайне готовился к войне. Своей неуемной энергией, своей железной хваткой он, будущий «царь Египта», и сломил хребет заговору.
Едва по прошествии трех дней бренное тело Цезаря было предано огню на римском Форуме, как охота на заговорщиков началась. В большинстве своем те этого ждали и успели бежать из Рима. Примирение было попрано. Пламя ненависти теперь могло обжечь каждого. Распаленная толпа перепутала поэта Цинну с одним из заговорщиков и «растерзала в клочья» («Брут», 20).
Стало окончательно ясно, что планы заговорщиков потерпели крах. Цезарь был мертв, но торжествовали цезарианцы. Сторонники республики спешно рассеялись по стране.
Их судьбу предрешило завещание Цезаря. Оказалось, что он усыновил внучатого племянника Гая Октавиана, впоследствии принявшего имя Августа. Завещание внесло раздор в ряды сторонников Цезаря. Теперь за власть в осиротевшем государстве стали ожесточенно бороться два честолюбивых политика: приемный сын Цезаря и его друг. Октавиан и Марк Антоний. И каждый из вождей стремился показать свою силу и власть. Показать в борьбе с заговорщиками. Летом 44 г. до н. э. вожди заговора, Брут и Кассий, покинули Италию, поскольку даже в своих поместьях находиться им было очень опасно.
Брут отправился в Афины. Но ему недолго пришлось разыгрывать роль философа, отрешенного от мирской суеты. Война наконец началась.
К июлю 42 г. до н. э. Брут и Кассий собрали в восточных провинциях Римской державы 19 легионов. В октябре на равнине в окрестности македонского города Филиппы состоялось решающее сражение между сторонниками Цезаря и республиканцами.
Ночью, в канун битвы, Бруту привиделся великан. Брут заговорил с призраком, стремясь отогнать мрачные предчувствия, но услышал от него: «Я твой злой гений, Брут, ты увидишь меня при Филиппах» («Брут», 36).
Сражение, в котором участвовали около 200 тысяч человек (большей частью римляне), шло с переменным успехом. Войска Марка Антония смяли крыло, которым командовал Кассий, зато Брут сумел захватить лагерь триумвиров – Октавиана, Марка Антония и Марка Эмилия Лепида (вожди так называемого второго триумвирата. – А. В.).
Это неустойчивое равновесие сломил один удар, нанесенный по приказу Кассия. Утратив веру в успех, он велел слуге заколоть его, оставив армию республиканцев без руководства. Словно злой гений и впрямь колдовал над Брутом: тот опять упустил победу, которую держал в руках.
Три недели спустя состоялась новая битва. Накануне призрак вновь посетил Брута и молча ушел от него. В день сражения немалая часть его войска бежала, сдавшись на милость противника. Сам Брут последовал путем Кассия – бежал «с помощью рук, а не ног» («Брут», 52), в отчаянии бросившись на меч, который держал в руках его друг.
«И ты, сын мой?» — с горечью сказала ему, наверное, тень Кассия. «И ты, сын мой!» — с торжеством молвила тень Цезаря.
В день смерти Брута окончательно умерла и Римская республика. Ей уже не суждено было возродиться. Отныне все заговорщики в Риме преследовали одну-единственную цель: стать новым императором. Другой власти в Риме уже не мыслили.
Вар, Вар, верни мне мои легионы!
9 г.
Новости из северной провинции были ужасны. Вот уже более полувека, со дня гибели Красса, потерявшего армию в войне с Парфией, римские легионы отправлялись в поход лишь за победой. Но теперь ожидаемый триумф сменился трагедией.
В сентябре 9 г. на правом берегу Рейна, уже осененном крылами римского орла, но еще не замершем замертво в его когтях, три римских легиона в полном составе были истреблены своими союзниками – германцами (для справок: в то время во всей римской армии насчитывалось два с половиной десятка легионов). Коварный мятеж дикого племени залил кровью скрижали римских побед. Командовавший легионами Публий Квинтилий Вар, будучи не в силах снести поражение, «принял смерть от руки вольноотпущенника, которого сам к этому принудил» («Римская история», кн. II, LXXI), сообщал современник тех событий Веллей Патеркул.
В Риме эхом предсмертных криков легионеров отозвались слова старого императора Августа: «Вар, Вар, верни мне мои легионы!» – или, как писал Светоний: «Квинтилий Вар, верни легионы!» («Божественный Август», 23). Такого поворота событий никто не ожидал. Считалось, что римская армия, оккупировавшая правый берег Рейна, была в безопасности, ведь германские племена замирились с римлянами.
Страшно было узнать и имя вождя бунтовщиков, одним движением руки обрекшего на смерть тысячи римских солдат. Это был… римский герой Арминий, вождь германского племени херусков, правивший всеми землями, что лежали между реками Эльба и Везер, а также Гарцем. Под его началом находились 200 тысяч человек, верных Риму. Арминий, родившийся в 17 г. до н. э., был римским гражданином и солдатом империи. Сам император отметил его за доблесть особой почестью – причислил к сословию всадников.
И если этот благородный человек оказался предателем – заманил три легиона в западню и велел перебить таких же, как он, солдат и офицеров, – то, что ожидать от простых германцев? Узнав об измене, всегда осторожный Август велел сменить своих германских телохранителей.
Но он же, император Август, за два года до этого и положил начало грядущей кровавой вражде римлян и северных варваров. В 7 г. он назначил сенатора и полководца Квинтилия Вара наместником над Германией. Прежде тот был известен тем, что жестоко подавил мятеж в Иудее (4 г. до н. э.).
Пленные римские воины под ярмом у германцев.
Художник Марк Глейр. XIX в.
И ведь там же, на Ближнем Востоке, он проявил себя – и далеко не с лучшей стороны. Тот же Веллей Патеркул, вспоминая пору его правления в Сирии, приправил свой отзыв о Варе аттической солью: «Бедным он вступил в богатую страну, а вернулся богатым из бедной» («Римская история», кн. II, CXVII).
Прибыв на берега Рейна, где вот уже два десятка лет стояли римские легионы, он проявил себя столь же беспринципным человеком, вовсе не понимавшим, что манера его правления граничит с безрассудством. К тому времени римские войска осмелели и все настойчивее пытались закрепиться на правом берегу Рейна. В 4 и 5 гг. приемный сын Августа, будущий император Тиберий, со своими легионами совершил поход к Эльбе. Там он соединился с римской флотилией, доплывшей по Северному морю до устья Эльбы, чтобы затем подняться вверх по течению этой реки.
Германцы, жившие на правом берегу Рейна, спокойно отнеслись к появлению римлян. Торговали с ними, снабжая легионеров мясом и пивом, овощами и фруктами, сандалиями и поясами. Радушные хозяева не только пускали к себе на постой оккупантов, но и помогали им заполучать белокурых германок.
Эту мирную, провинциальную идиллию Вар разрушил своими неумными действиями. Его самодовольство не знало границ. Он мнил, что римляне так сильны, что могут не считаться с северными варварами.
Вар обложил германцев налогами, в том числе ввел натуральные подати. Судебную власть над ними он взял на себя. Внезапно германцы увидели, что их права и свободы растоптаны жестокой римской пятой. В самом суде, который вершили захватчики, мнилось что-то колдовское, враждебное вольным детям лесов и полей. Основанное на формальных принципах римское судебное право, в том числе право собственности, было им непонятно. Сухие строки римских законов никак не сочетались с их представлениями о долге и чести, с их принципами кровной мести, с их лихостью и удалью, их любовью к подвигам и грабительским походам. Правила жизни германцев были пропитаны кровью. В римском праве I в. кровь, питательная среда чести и справедливости древних народов, давно высохла. Ее с успехом заменили чиновничьи чернила. Это-то и было в римском праве непонятно и чуждо и рядовым общинникам германцев, и одному из их вождей – Арминию.