Е. Н. Лебедев. «Ломоносов», 1990).
Вольф, знавший все – от математики до географии, от астрономии до философии, – был в науке, говоря пушкинскими словами, «то мореплаватель, то плотник». Он познал все ее уголки и дали, ничто в науке и даже искусстве не оставляло его равнодушным. И именно эту всепоглощающую любовь к науке, искусству, знаниям перенял у своего наставника его славенский студент. Пуще мертвых формул, пуще сухого пороха знаний Михаил Васильевич Ломоносов (1711–1765) вынес из этой учебы то, что заниматься наукой значило заниматься всею наукой сразу, не пренебрегать ни одной ее дисциплиной, как это делали мудрейшие умы прошлого. В мире науки они были подлинными императорами, владетелями всего, а не захудалыми дворянами. Таким же всемогущим повелителем наук и искусств хотел стать теперь Ломоносов.
М. В. Ломоносов. Гравюра 1757 г.
Из Германии он вернулся не столько ученым, сколько «целым университетом». Словно проснувшийся богатырь, он в несколько лет поравнялся с ведущими европейскими учеными, воплотив в себе одном всю эпоху Русского Просвещения. Ломоносов, как Леонардо да Винчи, взялся все переделывать, продолжать, додумывать случайно увиденное или узнанное. Он стал физиком и химиком, естествоиспытателем и поэтом. С одинаковым тщанием он упорядочивал «правила российского стихотворства», закладывая основы поэзии Золотого века, и занимался воспитанием молодых умов, стремясь к тому, чтобы «в России ученые умы размножались и науки распространялись и процветали».
Ломоносов сделался основоположником российской науки, ставшей к середине XX века одним из столпов, на коих, говоря высоким штилем, вознесся Храм Мировой Науки. С тех вольных лет, проведенных студентом Ломоносовым за границей, в твердыне тогдашней учености, Марбурге, начинается свободное, не стесненное уже страхом перед чужими образцами развитие российской науки, для которой вскоре стало привычным делом рождать «собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов».
И если такую хитрую материю, как научная мысль, до появления ее коллекторов – журналов «Science», «Nature» и т. д. – трудно было измерить, то материальные ее порождения можно было оценить и тогда.
Вот рамки, очерченные датой юношеского «штурма и натиска», с одной стороны, и датой отстоявшейся посмертной славы, с другой. Итак, в 1725 г., когда в руки почти 14-летнему Михайле Ломоносову попала, наконец, «Арифметика», он мог бы насчитать в Российской империи всего 205 крупных предприятий – мануфактур, в том числе 69 в металлургической промышленности (именно столько и исчислила официальная статистика).
Прошло три десятилетия после смерти – скажем о нем его же словами – «человека, каков не слыхан был от века. Сквозь все препятства он вознес главу, победами венчанну, Россию, грубостью попранну, с собой возвысил до небес» (М. В. Ломоносов. «Ода на день восшествия на Всероссийский престол Ея Величества Государыни Императрицы Елисаветы Петровны 1747 года»). К концу осьмнадцатого столетия число промышленных предприятий составило 2294, в том числе 2094 предприятия обрабатывающей промышленности и 200 горнозаводской. Более половины их – примерно 1200 – были крупными, то есть мануфактурами. Количество выплавляемого в России чугуна – важнейшего материала в эпоху начавшейся тогда промышленной революции – достигало около 10 миллионов пудов в год (в 1725 г. уральские заводы выплавляли 815 тысяч пудов чугуна в год). По этому показателю Российская империя вышла в канун Наполеоновских войн на первое место в Европе и мире.
Бурным развитием промышленности Россия была очень обязана тем ученым людям, пусть еще не Платонам и Невтонам, что появились с тех пор, как образование в стране было обустроено по европейскому образцу (в этом есть заслуга и Ломоносова). Их трудами страна стала богатеть, это еще в середине XVIII в. предвидел Ломоносов, насмотревшийся, как от своей науки процветают немецкие земли. В той же оде 1747 г. он насмешливо обрисовал смятение в сонме олимпийских богов, когда в число ведущих мировых держав войдет и Россия (в этом он не сомневался): «Плутон в расселинах мятется, что россам в руки предается драгой его металл из гор, который там натура скрыла».
Были в той оде и памятные строки, что пророчили новым поколениям россов небывалые успехи, – строки о том, что «может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов Российская земля рождать».
За свою недолгую жизнь Ломоносов написал целый ряд похвальных од, адресованных, прежде всего, Государыням Императрицам, Анне Иоанновне и – более всего – Елизавете Петровне. Среди них были оды, принесшие ему особенный успех у адресатов. Например, за «Оду на день восшествия на престол Ее Величества Государыни Императрицы Елисаветы Петровны 1748 года» Ломоносов получил награду – 2000 рублей, а поскольку бумажных ассигнаций в стране еще не было и не было монет номиналом больше 2 рублей, то премия материализовалась в виде трех тонн (!) монет от императрицы, доставленных в дом Ломоносова на телегах.
Ода 1747 г. не снискала подобной награды, но сегодня она, пожалуй, больше других интересна читателям, ведь Ломоносов изложил здесь свою жизненную программу «разумного, по науке, обустройства огромного пространства от Балтики до Камчатки» (В. И. Шубинский. «Ломоносов: Всероссийский человек», 2010). Все эти великие просторы покорны императрице и сулят ей новые богатства, пока еще потаенные, но они будут открыты наукой, как кладовые Рифейских (Уральских) гор. Всюду за Уралом природа являет чудеса: бескрайние лесные чащи перемежаются там громадными реками, что несут свои воды, «сравнившись морю шириной». Эти земли еще предстоит исследовать русским Колумбам, которые, может быть, даже раздвинут их пределы. Вот и «Амур в зеленых берегах крутится, желая паки возвратиться в твою державу от Манжур»; вот и секретная экспедиция В. И. Беринга и А. И. Чирикова, не называемых Ломоносовым по именам, «спешит в неведомы народы Твои щедроты возвестить». Осмыслить все эти открытия, использовать их на благо отечества и должны грядущие Невтоны и Платоны.
И первым в этом славном ряду отечественных Невтонов был он сам, «неподражаемый, бессмертный Ломоносов» (Г. Р. Державин). Среди его научных работ были те, что предвосхитили будущие общепринятые мнения западной науки. Так, в своих «Размышлениях о причинах теплоты и холода» (1744–1748) он создал наиболее обоснованную в XVIII в. механическую теорию теплоты. Лишь сто лет спустя европейские ученые окончательно распрощаются с идеей «теплового вещества», «теплорода». В первой половине 1840-х гг. в работах немецкого естествоиспытателя Ю. Р. Майера и английского физика Дж. Джоуля будет установлена полная эквивалентность теплоты и механической энергии.
В тех же «Размышлениях…» Ломоносов писал, что «холод объясняется замедленным движением частичек [материи]». Если же настанет момент, когда они и вовсе остановятся, то будет достигнута предельная степень холода. Эта его догадка предвосхитила понятие абсолютного нуля, введенного в науку английским физиком У. Томсоном в конце XIX в.
Вообще он жил в ту эпоху, когда целые науки еще пребывали в зачаточном состоянии. Ломоносов предчувствовал огромные возможности, открывающиеся здесь для исследователей. Например, он писал в «Рассуждении о действии химических растворителей вообще» (1745): «…Очень большая часть естественной науки все еще покрыта глубоким мраком и подавлена своей собственною громадою. От нас сокрыты подлинные причины удивительных явлений, которые производит природа своими химическими приемами». Однако становление современной химии начнется лишь в конце XVIII в. В 1789 г. появится знаменитый труд Антуана Лорана Лавуазье – «Traité de chimie» – «Элементарный курс химии» – первый учебник современной химии.
Российские Невтоны и Платоны продолжили дело Ломоносова. Среди плеяды блестящих отечественных физиков и химиков немало ученых с мировым именем, лауреатов высших научных премий, в том числе Нобелевской. Вот только никто уже, подобно Ломоносову, не воспоет современные научные открытия в удивительных, звучных стихах. «А между тем современная теоретическая физика и астрономия, кажется, открывают огромные просторы для самой дерзкой лирической фантазии – никак не меньшие, чем позитивная наука трехвековой давности», – писал биограф Ломоносова В. И. Шубинский. И, всматриваясь в ночной час в небо, мы все так же, как два с половиной века назад, твердим классические вирши нашего Невтона, чеканные, как античный образец:
Открылась бездна звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна.
Время – деньги
1748 г.
Свою земную жизнь «пройдя до половины», он изрек: «Время – деньги». Ведь из минут, часов, дней, отпущенных каждому, из этих воображаемых денег, из «денег ничьих», он научился делать деньги живые, делать их буквально из воздуха. Он фонтанировал удивительными и при этом очень практичными, прибыльными идеями. И не случайно его – Бенджамина Франклина (1706–1790) – портрет с 1914 г. украшает одну из самых любимых всеми денежных купюр: ассигнацию достоинством в 100 долларов.
Универсальный гений Франклина был украшением Америки XVIII столетия. Он был пытливым исследователем, гениальным изобретателем, философом, а еще – дипломатом, политиком, государственным деятелем, бизнесменом и филантропом. Он одинаково хорошо чувствовал себя и в тиши своего кабинета, и на шумных диспутах, сотрясавших стены чужих кабинетов. Ему одинаково хорошо думалось и под звездным небом, в захолустной глуши, и среди бурного ропота толпы. Он был романтиком и прагматиком в одном лице, задумчивым бессребреником и сметливым дельцом. Так что это был за человек, научивший нас отсчитывать минуты, как центы, и часы – как доллары? В каком времени он жил? Каким воздухом дышал?