«хищными людьми» вообще нельзя жить в мире. В частности, он сказал: «Прежде мы не хотели этому верить, но это факт: только мертвый белый – хороший белый. Братья, мы должны объединиться, или мы все погибнем» (Х. Штаммель. «Der Indianer. Legende und Wirklichkeit von A-Z» – «Индеец. Легенда и действительность от А до Я», 1989). Жертвами восстания стал тогда каждый пятый колонист.
Карикатура 1878 г., изображающая Шеридана (справа) и американского индейца
Само восстание было жестоко подавлено, и в следующие два столетия индейцев ждал настоящий геноцид. К концу XIX в. их численность на территории США составляла всего 250 тысяч человек. К моменту же появления европейцев в Северной Америке она была, по разным оценкам, в 5—60 раз выше и достигала от 1,15 миллиона (Д. Муни, опубл. 1928) до 15 миллионов человек (Л. Стиффарм, 1992).
Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов!
1871 г.
Последняя неделя Парижской коммуны (18 марта – 28 мая 1871 г.) стала «Кровавой неделей». За 8 дней, с 21 мая, в Париже было убито от 15 (по оценке командующего правительственными войсками, маршала П. Мак-Магона) до 30 тысяч коммунаров и их возможных сторонников. Мэр 2-го округа, анархист Эжен Потье (1816–1887) до последнего сражался на баррикадах и чудом избежал смерти.
Укрывшись в подполье, он продолжил заниматься тем, что делал всегда: сочинял стихи и песни. На своем нелегальном досуге этот человек, обреченный на смерть, сочинил гимн для всех, кто готов был идти на смертный бой против власть имущих. Он сочинил главную песню XX века – «Интернационал».
В июле 1871 г. Потье все же удалось спастись. Он перешел бельгийскую границу, а потом бежал в Англию, унося с собой на подошвах сапог не родину, а родную песню, которая скоро разошлась по «всему миру голодных и рабов». Во Францию он вернулся лишь в 1880 г., после амнистии, объявленной бывшим коммунарам. К этому времени он уже семь лет как жил в США, где работал чертежником и учителем. Там же, в США, он написал три поэмы: «Рабочие Америки – рабочим Франции» (1876), «Парижская коммуна» (1877) и «Рабочая партия» (1878). Еще одна – «Жан – Рабочие руки» (1872) была написана им в Англии. В 1884 г. он опубликовал сборники «Социально-экономические стихи и социалистические революционные песни» и «Кто же безумен?». Незадолго до смерти Потье издал сборник «Революционные песни» (1887); сюда вошел и «Интернационал».
Почтовая марка СССР, посвященная 150-летию со дня рождения Эжена Потье. 1966 г.
Это была песня-призыв. Недаром она начиналась со слов: «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов!» Первоначально «Интернационал» исполнялся на мотив «Марсельезы», но в 1888 г. французский социалист, уроженец Бельгии Пьер Дегейтер (1848–1932) написал для него новую музыку.
В 1903 г. текст «Интернационала» перевел на русский язык А. Я. Коц (1872–1943). Песня стала гимном русских социал-демократов, а с 1918 г. – официальным гимном Советской России (с 1922 г. – СССР). В 1944 г. в Советском Союзе был утвержден новый Государственный гимн, а «Интернационал» стал официальным гимном ВКП(б), переименованной в 1952 г. в КПСС.
Надо подморозить Россию
1880 г.
Он прожил жизнь, напоминавшую приключенческий роман, в котором хватало неожиданных поворотов судьбы и перевоплощений героя. Вот он – начинающий писатель, автор комедии «Женитьба по любви» (1851), удостаивается похвалы И. С. Тургенева. Вот – военный врач на Крымской войне. В 1864 г. назначается секретарем российского посольства в Константинополе и остается на дипломатической службе до 1874 г.
К. Н. Леонтьев.1863 г.
Тогда же в его судьбе происходит важнейший поворот: летом 1871 г. он едва не умирает от холеры, но, выздоровев, выполняет данный себе обет – год живет в Афонском монастыре. Вернувшись в Россию, публикует многочисленные статьи, резко критикуя либеральный космополитизм, демократические устои и философию прогресса. Его романами и статьями интересуется теперь Л. Н. Толстой. Константин Николаевич Леонтьев (1831–1891) проповедует «византизм» – церковность, монархию, сословную иерархию – и в 1891 тайно принимает монашеский постриг.
Многие из его статей, написанных в последние двадцать лет жизни, посвящены судьбе России, тому, что ждет ее в грядущие десятилетия. Удастся ли сохранить Российскую империю? Как она выдержит удары, наносимые ей враждебными нам державами, а также внутренними врагами – революционерами? Продолжит ли свое цветение русская культура, или ей тоже суждено исчезнуть среди всеобщего торжества пошлости?
Ответы, которые он давал себе, были мрачны. Он видел, как угасает цветущая сложность европейской культуры, как все становится «бесцветно […] бессодержательно в том смысле, что оно одинаково возможно везде» (газета «Варшавский дневник», 9.01.1880). Того же с ужасом он ждал и для культуры отечественной. Видел, как все мельчает, упрощается, становится утилитарным, плоским, искажается, гниет.
И плоды этого увядания культуры, которая процветала столетиями, средний европеец, это «орудие всемирного разрушения», спешит разнести по всем континентам, как заразу. Взамен традиционной высокой культуры, бывшей оплотом духа, теперь насаждается либеральный прогресс – в здоровые тела замкнуто живших наций повсеместно вводится, как дурная вакцина, яд прогресса, медленно разъедающий церковные и монархические скрепы государств. И посреди этой распавшийся мертвечины высится теперь, как идеал, как давящая «мозг своею пошлостью» Эйфелева башня (А. П. Чехов. «Чайка»), некая «собирательная бездарность»: безликое, как глина, современное человечество, слепившееся в одну огромную массу. Люди, составившие ее, беспощадно продолжает Леонтьев, «стали мельче, ничтожнее, бездарнее; ученее в массе, это правда, но зато и глупее» («Варшавский дневник», 9.01.1880).
Как спасти от этой порчи Россию? Леонтьев много размышлял над этим, давал разные ответы. Один из самых афористичных был опубликован им в «Варшавском дневнике» 1 марта 1880 г., ровно за год до злодейского убийства государя Александра II: «Надо подморозить хоть немного Россию, чтобы она не “гнила”».
Ему не суждено было знать, что Россию ждет худшее: самая страшная и кровавая революция в истории Европы.
Мы пойдем другим путем
1887 г.
Пистолет не стрелял, динамит не взрывался. Почти все участники этого террористического акта числом 74 человека были арестованы сразу. Судили, впрочем, 15 задержанных; остальные были схвачены только потому, что у начальственного страха тоже глаза велики. Их выпустили ввиду их полной непричастности к делу. Оставшимся предстояло объясняться на суде, где обвинители не могли не удивиться их наивности и неопытности.
Эти студенты-юнцы мало чем напоминали грозных и хитроумных заговорщиков из «Народной воли», уничтоженных подчистую после убийства государя Александра II. Те были «великими магистрами и комбинаторами» террористической игры; эти походили на глупых романтиков и мечтателей-идиотов, которых собрал вокруг себя живой мертвец Петр Яковлевич Шевырев (1863–1887), студент Петербургского университета, неизлечимо больной чахоткой. «Голова его напоминала череп, обтянутый мертвенно-бледной кожей» – так обрисовал его англо-американский историк Роберт Пейн, автор книги «Ленин: Жизнь и смерть» (1964; рус. изд. 2002).
Льнувшие к нему студенты слушали его былинные рассказы о подвигах народовольцев. Мораль сих басен всегда была такова: «Богатыри – не вы!»
П. И. Андреюшкин, В. Д. Генералов, В. С. Осипанов и будущее светило биологии, блестящий знаток пресноводных кольчатых червей, уже получивший золотую медаль за курсовую работу о них, Александр Ильич Ульянов (1866–1887), решили доказать обратное – что и они на что-то годятся, что не боги горшки обжигают и не одни только герои, вроде Желябова, убивают царей. Первого марта 1887 г. они собирались убить Александра III.
На деньги, вырученные за золотую медаль Ульянова, они купили пару пистолетов и материалы для будущих бомб. По сведениям, почерпнутым из библиотечной книги, те и были смастерены – взорваться они не могли, скажет потом эксперт.
В предвкушении подвига некоторые, например Пахомий Андреюшкин, уже рассылали хвастливые письма, обещая в скором времени события неслыханные.
Полиции было мало что известно об этих «богатырях» (поэтому столько случайных жертв было поймано поначалу), но царские специалисты, «съевшие» уже не одну организацию террористов, по этим отрывочным рассуждениям о «достоинствах и значении Красного Террора» (из письма Андреюшкина другу) поняли, что затевается что-то опасное и, может быть, под угрозой окажется жизнь царя.
В канун покушения на Невском проспекте, где 1 марта должен был проезжать царь, были задержаны трое молодых людей. У двоих из них пальто очень странно оттопыривалось. Что-то тяжелое было спрятано под верхней одеждой.
Оказалось, что «господа террористы», отправившись на рекогносцировку будущего места царской казни, действовали настолько неосмотрительно, что взяли с собой имевшиеся у них бомбы, не нужные им в тот день, но выдававшие их с головой. Эти трое юнцов напоминали шпиона-парашютиста из анекдота, который был разоблачен, потому что не додумался отстегнуть парашют.
Последовало задержание. Досмотр. Арест. Террористы попытались начать перестрелку, бросили в полицейских бомбу. Но негодный, приобретенный по случаю пистолет не стрелял, как не взорвалась и бомба, собранная по сведениям из доступных источников. Теперь предстоял суд.
Современные историки, например Роберт Пейн, считают, что дело этих нелепых террористов не было совсем уж проигрышным. В XIX в. за стрельбу по царю «из водяного пистолета» никого не казнили, ведь XIX в. был самым гуманным столетием за всю историю «цивилизованного» человечества; он был во всех отношениях золотым веком, и мало надежды на то, что такое счастливое столетие когда-нибудь повторится еще.