100 великих крылатых выражений — страница 83 из 107

или грудь и бедро. Меня очень поразила его смерть».

Даже вдумчивые политики долгое время верят лжи, распространяемой генералами. Например, будущий министр иностранных дел Вальтер Ратенау возмущается: «Ошибкой была преждевременная просьба о перемирии. Страна не сломлена, ее ресурсы не исчерпаны, ее люди не устали. Мы ослабли, но еще не побеждены. Ответ [Вильсона] мы получим. Он разочарует нас; более того, он будет неприятным, унизительным, слишком тяжелым для нас. […] Все мы не хотим войны, мы хотим мира. Но не мира ценой порабощения».

Такое чувство испытывали тогда многие. Но дальнейшие события были неумолимы. Они совершались с той неизбежностью, с какой убийца, уже занесший нож над жертвой, наносит ей удар в спину.

9 ноября кайзер отрекся от престола. Тот день стал судьбоносным для Германии. Монархия пала. Была провозглашена республика, причем дважды. Это объявили социал-демократ Филипп Шейдеман и социалист Карл Либкнехт. Однако будущее Германии они видели по-разному.

Некоторым казалось, например, что только революция – мировая революция! – спасет Германию от экономического краха, от непосильных репарационных выплат странам-победительницам. Кете Леман в тот день пишет: «По всей Германии пронесется эта буря, и, надеюсь, она обрушится на Францию и Англию. В таком случае мы еще могли бы рассчитывать на благоприятный исход при заключении мира».

Лишь отдельные уникумы провели тот день буднично. 9 ноября Альберт Эйнштейн должен был читать лекцию в Берлинском университете имени Гумбольдта. Он педантично записал: «Не состоялась по причине революции».

Впрочем, таких спокойных людей, как он, в Германии почти не осталось. Профессор истории Гейдельбергского университета Карл Хампе на страницах дневника дал выход своим чувствам: «Самый жалкий день моей жизни! Что стало с кайзером и империей! Для всех теперь мы будем искалеченной, безвольной страной, оказавшейся в своего рода долговом рабстве; у себя внутри – жестокое классовое господство под обманчивой видимостью свободы, гражданская война, голод, хаос. […] И завтра я должен читать лекции, как будто ничего не произошло!»

Будущего сторонника Веймарской республики Хампе утешало лишь одно: чтение речей Бисмарка.

Тем временем в Силезии Рут Хильдебранд в отчаянии восклицала: «О, Боже Небесный, сжалься же над нами, верни нам кайзера! Неужели колокола, что возвестят нам мир, станут для Германии погребальными колоколами?»

Колокола зазвонили 11 ноября. В тот день был подписан мир. Германии пришлось сделать это на очень тяжелых условиях, но они все-таки не были неприемлемыми. Германия теряла все завоеванные ею территории, а также возвращала Франции Эльзас и Лотарингию. На левом берегу Рейна создавалась Рейнская демилитаризованная зона.

11 ноября Франция была охвачена эйфорией, Германия – отчаяньем.

Генерал-лейтенант Риттер фон Эндрес записал в дневнике: «Вот результат моей жизни. […] Я стыжусь выйти на улицу и боюсь людей». Он снова подумывает о самоубийстве, но так и не совершает его. Старый генерал умрет в сентябре 1938 г. в Мюнхене – за год до того, как Гитлер развяжет новую войну.

…Смута, охватившая Германию в первые послевоенные месяцы, улеглась лишь через полгода. К концу мая 1919 г. рейхсвер и добровольческие корпуса (фрайкор) подавили беспорядки и восстания, вспыхнувшие в крупнейших городах страны – Берлине, Бремене, Мюнхене.

В июне 1919 г. стали известны основные положения Версальского договора, который страны-победительницы готовились навязать Германии. С этого времени в военных и политических кругах страны все активнее стал обсуждаться вопрос о том, кто виноват в позорном поражении. Представители правых партий, а также близкие к ним издания открыто называли участников веймарской правящей коалиции – социал-демократов, центристов, демократов – «ноябрьскими преступниками». Их не покидала уверенность в том, что Германия не заслужила этого. Ее войска находились на вражеской территории, и победа у них была отнята лишь потому, что в тылу начались инспирированные кем-то беспорядки.

Впервые эта сакраментальная фраза – «Dolchstoß von hinten» («удар ножом в спину») – появилась в статье, опубликованной в «Neue Zürcher Zeitung» в номере от 17 декабря 1918 г. Ее анонимный автор сослался на слова британского генерала, сэра Фредерика Мориса: «Что касается германской армии, то общее мнение можно свести к следующей фразе:“Гражданское население нанесло ей удар в спину”» (Ларс-Бродер Кайль, Свен Келлерхоф. «Deutsche Legenden. Vom “Dolchstoß” und anderen Mythen der Geschichte» – «Немецкие легенды. Об “ударе ножом в спину” и других мифах истории», 2002).

Британская газета «Daily News» также опубликовала это высказывание Мориса, которое сам он впоследствии опроверг. Однако, если победители отказывались от своих слов, побежденные настаивали на них.

18 ноября 1919 г. Гинденбург, выступая перед комитетом рейхстага по расследованию причин поражения Германии в войне, публично заявил, что армии был нанесен удар ножом в спину. Вот фрагмент его выступления:

«В это время началось планомерное разложение армии и флота, продолжившее аналогичные процессы, которые наблюдались в мирную пору. Храбрым военным, державшимся в стороне от революционных бесчинств, приходилось тяжко страдать от поведения революционно настроенных товарищей, нарушавших свой долг; им надлежало нести на себе все бремя боевых действий. Планы руководства уже невозможно было выполнить. По этой причине наши операции срывались, это привело к краху; революция лишь увенчала эту цепочку событий. Один английский генерал сказал мне по праву:“Германская армия получила удар ножом в спину”. Здоровое ядро армии ни в чем не виновно. Теперь стало ясно, на ком лежит вина».

В подтверждение этих слов Гинденбург сослался на мнение своего бывшего помощника, генерал-квартирмейстера Эриха Людендорфа. В книге «Мои военные воспоминания» (1919) Людендорф упомянул, что в июле 1919 г. беседовал с британским генералом Нилом Малколмом и пытался ему объяснить, почему Германия потерпела поражение. На это Малколм якобы сказал: «Вы полагаете, вас ударили ножом в спину?» (позднее и он опроверг эти слова).

У людей, знакомых с германской мифологией, и, разумеется, у всех немцев это выражение «удар ножом в спину» неизменно вызывало ассоциацию с «Песнью о Нибелунгах». В 1920 г. Гинденбург писал в своих воспоминаниях: «Подобно тому, как пал Зигфрид, когда свирепый Хаген коварно ударил его копьем в спину, так рухнул и наш обескровленный фронт, тщетно пытаясь испить из иссякшего родника той живительной силы, что дарует отечество» («Из моей жизни»).

Применительно к современным событиям суть этой метафоры состояла в том, что вину за поражение в Великой войне следует возлагать не на военных, а на гражданских лиц. Находясь в тылу, они предали свою страну, сделали все, чтобы та потерпела поражение. К числу внутренних врагов, готовых нанести армии не один, а целую дюжину ударов ножом в спину, принадлежали прежде всего левые (социал-демократы, социалисты, сторонники русских большевиков) и евреи. Они предали Германию. Отняли у нее победу.

Однако факты свидетельствуют, что в последние два года, в 1917-м и 1918-м, в Германии множились протесты против войны. Чем хуже становилась экономическая ситуация, тем сильнее были протесты. В апреле 1917 и январе 1918 гг. забастовки вспыхивали даже на берлинских военных заводах. Октябрьская революция в России лишь усилила брожение внутри Германии. Неудачное наступление на Западном фронте в апреле 1918 г. привело к падению авторитета власти среди немецкого населения и среди солдат. Большинство немцев уже не верили в то, что война ведется ради защиты немецких интересов и что ее продолжение имеет хоть какой-то смысл. Все чаще звучали голоса, призывавшие добиться «мира любой ценой» (Фолькер Ульрих. «Die Revolution von 1918/19», 2009).

27 сентября 1918 г. войска Антанты прорвали линию Зигфрида – самую мощную линию укреплений, созданную военными в оккупированной Франции. Никаких надежд на победу в войне не оставалось (Зенке Найтцель. «Weltkrieg und Revolution. 1914–1918/19» – «Мировая война и революция. 1914–1918/19», 2008).

В 1920 г. Гинденбург писал в своих воспоминаниях: «Когда на протяжении долгого времени армии приходилось “действовать через силу”, ее нервные силы в конце концов истощились. Это следует признать независимо от всех привходящих политических обстоятельств. […] Близился конец! […] Теперь нам следовало спасать уцелевшие части нашей армии ради позднейшего возрождения отечества. Настоящее потеряно. Оставалась лишь надежда на будущее».

Выступая на слушаниях в ноябре 1919 г., Гинденбург не вспоминал об этом. Он умолчал, например, о том,

• что начиная с 1914 г. власти Германии ввели строгую цензуру и подавляли любое выступление оппозиции, а потому та не могла иметь никакого влияния на политическую жизнь страны в годы войны, а тем более на ход военных действий;

• что военные в своих докладах рейхстагу и гражданским членам кабинета министров вплоть до конца сентября 1918 г. намеренно приукрашивали положение дел на фронте (Бертольд Виганд. «Der Erste Weltkrieg und der ihm folgende Friede» – «Первая мировая война и последовавший за ней мир», 1993);

• что 29 сентября 1918 г. сами военные в ультимативной форме потребовали начать мирные переговоры с президентом США Вильсоном после того, как летнее наступление 1918 провалилось;

• что своими действиями в конце войны командование германской армии вызвало брожение в армейской среде: росло не только пассивное, но и активное сопротивление солдат, множились случаи дезертирства. Так что «удар ножом» наносился не только в спину, но и в грудь. Осенью 1918 г. многие выступали против войны и в тылу, и на фронте.

Немецкий историк Вильгельм Дайст писал: «”Необъявленная военная забастовка” постепенно парализовала значительную часть армии. “Вопреки приказам, войска не переходят в наступление”, – сообщал в середине апреля полковник Ленц, начальник генерального штаба 6-й армии. […] В последние месяцы войны из армии дезертировали, предположительно, около миллиона солдат. […] Разговоры о том, что к военному поражению рейха привел “удар ножом в спину”, нанесенный армии, – это все легенда. Напрасно армейское командование уверяло, что германская армия была “не побеждена на поле боя”. На самом деле к концу войны остался по сути офицерский корпус без разбежавшегося войска»