Однажды под вечер экипаж прославленного скульптора проезжал по Дворцовому мосту. И тут кучер Петра Карловича, на беду ничего не подозревающего барона, зорким взглядом заметил впереди коляску самого императора Николая I, запряженную прекрасными лошадьми. Кучер академика живописи тоже был заядлым лошадником, и он предложил обогнать едущую впереди коляску.
Барон даже не подозревал, кого решил обогнать его лихой возница.
Нарочно дав возможность красивой коляске императора Николая I оторваться на достаточно большое расстояние, кучер барона привстал на козлах, дико гикнул, громко щелкнул вожжами, и великолепные кони-звери скульптора словно полетели, пластаясь над дощатым настилом моста и дробно стуча копытами.
Ветер уже вовсю свистел в ушах, коляска неслась по мосту с бешеной скоростью, и блестящий царский экипаж, несмотря на все усилия его умелого возницы, тоже погнавшего коней, приближался с каждой минутой.
Вот коляски уже поравнялись, и через мгновение резвые кони скульптора вырвались вперед, легко обойдя царский выезд.
Николай I даже привстал с обитого мягкой кожей сиденья и сердито погрозил пальцем барону, явно узнав обгонявшего его седока.
Крутой нрав государя Николая Павловича всем был отлично известен: у него за любую провинность можно не только должности лишиться, но и угодить в Сибирь.
Приехав домой, барон приказал немедленно привести кучера в кабинет:
– С сегодняшнего дня я тебе строго-настрого запрещаю всякие гонки по улицам. Ездить можешь только шагом! В крайнем случае легкой рысцой. И не дай тебе бог даже приблизиться к царскому дворцу: чтобы всегда далеко стороной его объезжал, каналья! За три версты! Не меньше!
Кучер истово клялся и божился, что барин может на него положиться. Тем не менее, как позднее рассказывал сын Петра Карловича, доводивший до трясучки азарт у возницы быстро взял верх над страхом и осторожностью, совсем лишив его разума и чувства самосохранения.
Дело оказалось еще и в том, что царский кучер тоже уродился мужиком далеко не промах и, увидев в лихом вознице барона Клодта достойного соперника, не стерпев позорного поражения в стихийно начавшихся гонках на Дворцовом мосту, тайком, через верных знакомых, передал кучеру академика:
– Вызываю его на честное состязание. Либо побьемся вдребезги, либо докажем всей столице, кто из нас лучший!
Зато по императорской столице тишком, от дома к дому, от «прешпекта» к «прешпекту» поползли разные слухи. Многие богатые купцы втайне бились об хороший заклад, а дворяне держали пари: кто же в гонках лучших в столице экипажей одержит победу?
Несколько дней после происшествия на Дворцовом мосту внешне все было тихо, отчего академик живописи несколько успокоился. Но, как на зло, вскоре на Морской улице его кучер издали заметил царский экипаж и тотчас пустился вдогонку. Императорский кучер решил не уступать.
Барон Клодт, пребывающий в нешуточном испуге, что есть силы лупил тростью по спине кучера, чтобы тот немедленно остановился. Но тот, ни на что не обращая внимания, гнал что есть мочи. Пролетая мимо царской коляски, которая вскоре осталась позади, академик с ужасом увидел, как государь погрозил ему увесистым кулаком, туго затянутым в белую лайковую перчатку…
По возвращении домой Петр Карлович немедленно сказался серьезно больным и некоторое время вообще не показывал носа из дому – жуткий страх одолел академика.
Но тут подоспел государственный заказ: требование изготовить конные скульптуры для Аничкова моста. Новая работа всегда увлекала скульптора, и вскоре он, совершенно забыв обо всем, увлеченно лепил и лепил любимых лошадей.
Наконец скульптура уже закончена и аккуратно переведена из глины в твердую форму. К неописуемому ужасу вновь вынужденного вернуться к суровой действительности академика, в его мастерскую приехал царский генерал-адъютант и сообщил, что Николай I сам приедет, чтобы увидеть скульптурные группы.
Приезда императора академик ждал с замиранием сердца: а ну как сейчас Его Величество посмотрит, презрительно скривится и припомнит устроенные кучером барона сумасшедшие гонки на Морской…
Царь долго молча и придирчиво рассматривал со всех сторон модели впоследствии ставших знаменитыми коней. Потом знаком приказал автору подойти ближе.
Барон Клодт тайком взялся за свой медальон-талисман с перламутровыми конями, во весь опор скачущими по изумрудной траве, и взмолился:
– Спаси, Господи, меня грешного! Пресвятая Богородица, будь моей заступницей!
– Со своих лепил? – Холодные, как стальные клинки, светлые глаза монарха не мигая впились в лицо Петра Карловича.
– Да, Ваше Величество. Есть такой грех.
– Ладно. – Жесткий взгляд грозного императора сразу смягчился, и по его губам скользнула улыбка. – Ради этих великолепных коней я тебе тех прощаю. И благодарю. Получишь достойную награду, заслужил.
– Вынесли, родимые! Помог Господь! – Барон нежно погладил талисман.
Говорят, свой загадочный талисман великий скульптор барон Петр Карлович Клодт фон Юргенсбург унес с собой в могилу…
Великий лжец
Этот человек был и храбрым офицером, и ловким придворным, и родовитым помещиком. С ним постоянно происходили непостижимые уму вещи – госпожа Судьба щедро посылала ему самые необычайные приключения. Однако сам он таковыми их никогда не считал, а все случившееся с ним полагал весьма заурядным, обычным делом.
Барон Мюнхгаузен – великий лжец или жертва великой лжи?
Звали его барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен. И кстати, знаменитый барон совсем не таков на вид, как описывал его в своих рассказах Эрих Распе и привыкли рисовать в книгах художники – желчным, тощим стариком с большим, вислым носом.
Совершенно верно, барон Мюнхгаузен – не вымышленный литературный персонаж, а вполне реальная историческая личность! Он действительно долго жил в России и служил офицером в славной, победоносной Русской армии. Что же касается его сомнительной всемирной славы фантазера, безудержного хвастуна и отъявленного лжеца, то поверьте: не стоит торопиться доверять расхожей молве.
Барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен родился 11 мая 1720 года в тихом, маленьком немецком городке Боденвердер, неподалеку от Ганновера. Его отец, барон Георг Отто, и мать, баронесса Сибилла, владели просторным двухэтажным каменным домом и небольшим поместьем. К несчастью, детство мальчика омрачила ранняя смерть отца. Барон Георг скончался, когда сыну едва исполнилось четыре года. Похоронив мужа, баронесса решительно взяла бразды правления хозяйством в свои руки. Будучи женщиной практичной и неглупой, она сумела дать сыну хорошее воспитание и образование, мечтая устроить его судьбу.
Как известно, Германия XVIII в. представляла собой множество мелких княжеств и королевств, ревниво соперничавших друг с другом в тщетных попытках копировать роскошь французских Людовиков и помпезность папского Рима. Баронский титул давал юному Карлу Фридриху Иерониму некоторые шансы на успех, и матери, умело воспользовавшейся родственными связями семьи, удалось сделать верный ход.
Он стал пажом при дворе герцога Брауншвейгского.
При герцогском дворе юный барон начал быстро постигать нелегкую придворную науку. Он учился без слов безошибочно улавливать желания герцога, легко и правильно ориентироваться среди часто сменявшихся и жестоко враждовавших между собой фаворитов и фавориток, тщательно скрывать свои и выведывать чужие мысли, избегать козней прожженных интриганов и крепко держать язык за зубами, при этом сохраняя прекрасные отношения решительно со всеми. Мальчик был достаточно знатного происхождения, хорош собой, грамотен, умен. Мать надеялась, что ее обожаемый сын сумеет сделать неплохую карьеру и со временем займет весомое положение при герцогском дворе. Однако действительность вскоре превзошла самые смелые ожидания госпожи баронессы и ее юного сына-пажа.
В России тогда правила императрица Анна Иоанновна – дочь старшего брата Петра Великого, рослая и грузная, перешагнувшая сорокалетний рубеж, вдовая и бездетная бывшая герцогиня Курляндская, приглашенная дворянским тайным советом на русский престол из провинциальной Митавы. По некоторым сведениям, она решила выдать свою племянницу Анну Леопольдовну за брауншвейгского принца Антона Ульриха.
– Вот и будет у нас законный наследник российского престола, – радостно потирая большие руки, приговаривала Анна Иоанновна. – Хватит тут бесов тешить!
И вот юный паж барон Мюнхгаузен оказался включен в свиту жениха и с неописуемым восторгом последовал за ним в такой далекий от родного Ганновера, загадочный Санкт-Петербург.
Тогда для подавляющего большинства немцев Россия действительно представлялась страной далекой, загадочной и совершенно дикой. Зато сказочно богатой, совсем как волшебная, мистическая Индия. Поговаривали, в Санкт-Петербурге чуть ли не под ногами повсюду валялись золотые слитки и драгоценные камни, русские императоры держали огромный роскошный двор, где все вельможи одевались в соболя, ели на серебре и разъезжали в золоченых каретах, запряженных шестериком.
В пути юный барон не переставал удивляться увиденному из окна возка: огромные, практически безлюдные пространства, бесконечные ленты дорог, кишевшие дичью непроходимые леса, свободно текущие, широкие, полноводные реки – все производило неизгладимое и потрясающее впечатление на юношу, выросшего в тесных границах немецких княжеств.
А какой снег валил с неба в России! Он почти до самых крыш заметал убогие деревеньки с низкими деревянными колоколенками церквушек. Ледяной, пронизывающий ветер быстро выстуживал даже тепло одетого человека вплоть до внутренностей, наметал огромные сугробы, а мороз намертво сковывал толстым льдом реки и озера. На таком холоде онемевшими губами невозможно было извлечь ни звука из звонкого рожка!
Принц Антон Ульрих пребывал в большом фаворе у императрицы, и молодой Мюнхгаузен чувствовал себя на вершине райского блаженства: устраивались бесконечные балы, обильные угощения, вокруг блестящие рослые русские гвардейцы и удивительно красивые женщины, увешанные бесценными украшениями. Барон увидел сказочные дворцы, парады, роскошные праздники, яркие фейерверки.