Джем Мезон в неё влюбился. Узнав, что Элизабет мечтает стать актрисой, он предложил ей свои услуги. «Я вхож за кулисы всех театров, — сказал он, — и могу помочь вам поступить в какой-нибудь из них».
Девушка просияла от счастья. Через несколько дней она сбежала из дома вместе с Джемом и стала его любовницей.
В Лондоне Элизабет, окончательно рассорившаяся со своими родными, взяла себе фамилию Говард, имя Херриэт, статус круглой сироты и вместе с любовником зажила роскошной жизнью на Оксфорд-стрит.
Благодаря своим связям Джем Мезон добился для неё нескольких ангажементов в небольших театриках, но она не обладала большим талантом.
В 1842 году семнадцатилетняя мисс Говард была уже одной из самых элегантных законодательниц мод. Её выезд и драгоценности вызывали восхищение всех снобов. А между тем она не была счастлива. Соблазнивший её Джем Мезон отказывался на ней жениться. Это был распутник без намёка на совесть и циник, лишённый всяких иллюзий. Из простодушной и доверчивой провинциалки он сделал маленькую содержанку.
Но тут она познакомилась с Фрэнсисом Маунтджоем Мартином, тридцатидвухлетним майором королевской гвардии. Он был обременён женой весьма слабого здоровья, плаксивой и немощной. Майор влюбился в Херриэт, предложил ей великолепный дом в Сент-Джонс-Вуде и своё состояние, которым управляло множество опекунов.
Девушка согласилась.
16 августа 1842 года, в обмен на все его благодеяния, она подарила ему крепенького мальчугана, которого назвали Мартин-Константин Херриэт и представили местному пастору как сына Джозефа Гоэна Херриэта…
Обзаведясь этим маленьким братцем, которому ещё предстояло удивить сапожника из Брайтона, мисс Говард продолжила исполнение роли первой леди в светской жизни Лондона. Однако в один из вечеров 1846 года в салоне лорда и леди Блессингтон граф д'Орсе, ставший к тому времени другом мисс Говард, представил её мужчине маленького роста, с мутным взглядом, которого он называл Монсеньором и Его Императорским Высочеством.
Обоих мгновенно точно громом поразило.
Но если в глазах Луи-Наполеона вспыхнул едва уловимый похотливый огонёк, прекрасные глаза мисс Говард блестели от восхищения.
Херриэт в то время было двадцать три года. Она была фантастически красива. Один из поклонников так описывал её: «Голова античной камеи на великолепном торсе». Луи-Наполеон был куда менее соблазнителен. К тридцати восьми годам лицо его носило следы бурно прожитой жизни, дряблые щёки обвисли, из-под глаз не исчезали тёмные круги, а усы пожелтели от постоянного курения. В Луи-Наполеоне мисс Говард привлекало нечто иное.
Как все англичане, а тем более англичанки, Херриэт парадоксальнейшим образом боготворила Наполеона. Поэтому ни глуповатый вид, ни нищета этого принца не имели для неё никакого значения. Стоило ей только подумать, что Луи-Наполеона в детстве мог нянчить на коленях сам Император, как её охватывало, по словам Эдгара Ширера, «необыкновенное волнение, а вслед за ним и неодолимое влечение».
В течение всего вечера их первого знакомства принц и мисс Говард вели на глазах у всех диалог, который, однако, имел все признаки и волнующий аромат интимной беседы.
На следующий день они снова увиделись. А на третий день стали любовниками. Опустив голову, она призналась, что пять лет жила с женатым мужчиной, от которого у неё есть сын. Луи-Наполеон улыбнулся: «Ну и что же! У меня даже два сына. Два бастарда. Они родились, когда я находился в крепости Ам. Это плоды моего плена. Так что у нас теперь трое детей».
Мисс Говард, как и все женщины её типа, отличалась сообразительностью. Она мгновенно поняла, что интерес принца к ней может привести её к большим высотам. Она знала, что, несмотря на два провала, Луи-Наполеон не утерял своего огромного престижа, что самые значительные лица Англии относились к нему с почтительной симпатией и что политические деятели видели в нём будущего императора французов.
Майор Мартин был человеком галантным и благородным. Он согласился на разрыв и оставил Херриэт её состояние, владения, драгоценности и конный выезд.
Через несколько дней Луи-Наполеон покинул скромный отель, где жил до этого, и с великолепной непринуждённостью великих мира сего перебрался в роскошное жилище, которое куртизанка недавно сняла на Беркли-стрит.
Его жизнь сразу изменилась. Благодаря состоянию любовницы он теперь мог устраивать приёмы, охотиться на лис, разъезжать в экипаже по Лондону, совершать верховые прогулки на прекрасных лошадях, иметь свою ложу в Ковент-Гардене и одеваться как денди.
Ничего удивительного, что такой образ жизни шокировал нескольких людей с принципами, в том числе некоторых французов, с грустью взиравших на претендента на императорский престол, жившего на содержании у дамы полусвета.
Но ни шутки, ни издёвки не смущали Луи-Наполеона. Судьба вывела мисс Говард на предначертанный ей путь, она была красива, умна, богата. Она делала волшебными его ночи, превращала в праздник его дни и была в состоянии, финансируя определённое политическое движение, помочь ему добиться намеченной цели.
Для финансирования возрождения бонапартистского движения нужны были дополнительные средства. Мисс Говард, испытывавшая всё больший прилив чувств к своему великому спутнику, продала свои конюшни, своё серебро и те немногие драгоценности, которые у неё ещё оставались.
Целью её возлюбленного было стать президентом Республики. И их совместные усилия оказались не напрасными.
20 декабря Луи-Наполеон был провозглашён президентом Республики. Поклявшись «оставаться верным демократической Республике, единой и неделимой, и исполнять свой долг, предписанный Конституцией», принц отправился в Елисейский дворец, в котором теперь собирался жить.
Он сразу позаботился о том, чтобы приблизить к себе мисс Говард. 22 декабря он снял для неё маленький особняк на Цирковой улице. Его служебные помещения выходили на улицу Мариньи. Чтобы перейти из президентского парка в парк дома своей любимой, Луи-Наполеону достаточно было пересечь этот спокойный и пустынный участок.
С первого же вечера принц-президент, не оповестив охрану, украдкой выскользнул из Елисейского дворца и явился к Херриэт.
Как об этом с улыбкой рассказывает мемуарист барон де Серикур, «принц заходил поблагодарить её за все оказанные ему услуги, используя для этого те средства, которыми его наделила природа…»
24 декабря Луи-Наполеон верхом на своей кобыле Лиззи провёл смотр войск первой дивизии. Мисс Говард тоже при этом присутствовала, сидя в открытой коляске.
Толпа, конечно, её приметила, и рядом с графом де Флери, который об этом и рассказал, один парижанин восхищённо воскликнул: «Кто же это сказал, что у Луи-Наполеона нет ума? Ведь он вывез из Лондона самую красивую в мире женщину и самую лучшую в мире лошадь!»
Если в буржуазных кругах резко осудили любовную связь принца-президента, то простой народ, напротив, был в восторге от того, что удалось поставить во главе страны человека, способного оценить женские прелести…
Как только гости покидали особняк, принц спешно увлекал Херриэт в спальню.
Когда им удавалось погасить на несколько часов воодушевлявший их огонь страсти, мисс Говард, улыбающаяся и удовлетворённая, засыпала, а президент Республики возвращался в свой дворец.
Мисс Говард очень страдала оттого, что не была принята в Елисейском дворце. Ей, которая сделала всё возможное, отдала всё, что имела, чтобы Луи-Наполеон достиг наивысшего положения в государстве, теперь приходилось довольствоваться лишь отзвуками праздничных вечеров и искромётных вальсов, доносившихся из президентского дворца в её особнячок.
В конце осени 1851 года Луи-Наполеон выказал такую любовную активность, что даже видавший всякое Флери был удивлён. «Принц, — сообщает в своих записках Ламбер, — требовал двух, а иногда и трёх женщин в день». Эти юные особы, удостаивавшиеся президентской чести где-нибудь на краешке дивана, сами того не ведая, играли важную роль в деле подготовки государственного переворота.
Государственный переворот был намечен на 2 декабря, годовщину Аустерлица и коронования Наполеона I. Знали об этом только Морни и мисс Говард.
Мисс Говард снова, в который уже раз, собирала имеющиеся у неё средства, чтобы финансировать намеченную операцию. Она продала лошадей, заложила свои дома в Лондоне и последние драгоценности. Своему другу графу д'Орсе она писала, что «бросила в горнило мебель работы Бернара Палисси…»
Её вера в Луи-Наполеона была абсолютной.
И вновь победа: фактически, в скрытой форме, была реставрирована Империя.
Тогда мисс Говард, обезумев от радости, подумала, что теперь ставший хозяином Франции принц волен на ней жениться.
Однажды вечером она заговорила с ним на щекотливую тему. В ответ на это Луи-Наполеон лишь поцеловал ей руку. Наивная, она лелеяла одну, но чрезмерную надежду и уже видела себя императрицей.
В начале 1852 года Луи-Наполеон покинул Елисейский дворец и поселился в Тюильри. Все мгновенно почувствовали в нём монарха. Он приказал отчеканить монеты, у которых на реверсе сохранялась надпись «Французская Республика», зато на аверсе был его профиль и имя «Луи-Наполеон Бонапарт»; кроме того, он торжественно раздавал изображения орлов для укрепления их на древках знамён, а также одел свою личную гвардию в униформу императорской гвардии.
Естественно, такое повышение его статуса несказанно радовало мисс Говард, которая на всякий случай заказала себе точную копию кровати Жозефины Богарне… Каждую ночь, лёжа на ней, она предавалась мечтам, теперь уже несколько более определённым.
Амбиции любовницы возрастали по мере развития событий. Красивая, любимая, умная женщина вполне могла претендовать на исключительную судьбу… Одной только преданностью, которую она столько раз подтверждала, она заслужила право надеяться на вознаграждение своего деятельного самоотречения…
Изменившееся поведение мисс Говард, прежде державшейся совсем незаметно, возмущало окружение Луи-Наполеона.