Как только Никон был поставлен патриархом, он сразу же изменил свое отношение к прежним друзьям, сразу же «возлюбил стоять высоко, ездить широко». Оговорив себе право быть независимым даже от царя, он тем более не собирался выслушивать назидания и обличения ревнителей.
Никон принял единоличное решение провести реформу русской церкви «по греческому чину». Этим он сразу же превратил ревнителей благочестия в своих врагов. Они верили в непогрешимость русских книг и русских обрядов и не верили грекам, потерявшим истинную веру, достоинство и добрые нравы под турецкой властью.
Первым выступать перед народом, обличая нововведения патриарха, стал протопоп Аввакум. После изгнания Ивана Неронова из Казанской церкви и заключения его в Спасов-Каменный монастырь, Аввакум отказался служить по новому образцу в Казанском соборе и демонстративно перенес службу во двор опального Неронова, приспособив для этой цели «сушило» – сарай для сена. Во время всенощной он был схвачен и посажен на цепь в подземелье московского Андроникова монастыря. Три дня и три ночи здесь держали протопопа, не давая ему пищи и воды. На четвертый день вывели Аввакума из погреба и стали уговаривать подчиниться патриарху, но перенесенные истязания лишь утвердили протопопа в мысли, что он страждет за правую веру.
Так начался крестный путь Аввакума. Никакие пытки и истязания, гонения и ссылки, уговоры царя и бояр, обещания земных благ за отказ от своих убеждений не смогут заставить его прекратить борьбу против «блудни еретической» – Никоновой реформы. «Держу до смерти, яко же приях; не прелагаю предел вечных, до нас положено: лежи оно так во веки веком!» – под таким девизом пройдет его вся дальнейшая жизнь.
17 сентября 1653 года Аввакум «за ево многое бесчинство» был сослан в Сибирь. Тринадцать недель везли мятежного протопопа вместе с семьей в Тобольск, много лишений и нужды пришлось им вытерпеть на этом длинном пути. В Тобольске Аввакум оставался недолго: пришел из Москвы указ ехать на Лену, а по дороге туда, в Енисейске, застал его новый указ – отправляться ему в Даурию под начальство воеводы Афанасия Пашкова. Воеводе было приказано искать в Даурской земле пашенные места с угодьями и в этих местах ставить остроги. В эту колонизационную экспедицию и был направлен Аввакум в качестве священника, из-за чего он оказался в прямой зависимости от начальника отряда.
Пашков, по отзыву самого Аввакума, был «суров человек», и ему будто бы «с Москвы от Никона приказано» было мучить Аввакума. Конфликт между воеводой и протопопом обозначился с первых дней их совместного путешествия и скоро превратился в упорную борьбу, о которой сам Аввакум впоследствии сказал: «…он меня мучил или я ево, – не знаю, Бог разберет в день века».
Вместе с мужем в далекую ссылку, в неведомые земли безропотно шла Настасья Марковна. Она рожала и хоронила по дороге детей, вытаскивала их из реки во время бури, спасала детей от голодной смерти, выкапывая коренья и подбирая недоеденные волками объедки. Марковна помогала мужу стойко переносить все невзгоды, и лишь однажды из ее истерзанной груди вырвался крик отчаяния: «Долго ли муки сея, протопоп, будет?» Но стоило протопопу вместо утешения сказать: «Марковна, до самыя смерти!», как, собрав все силы и волю, она со вздохом ответила: «Добро, Петрович, ино еще побредем!»
За вычетом того небольшого срока, когда Аввакуму было еще разрешено служить в церкви в Тобольске, почти все годы ссылки он разделял условия походного быта казаков-первопроходцев: тянул в ледяной воде дощаник, волок сани, валил и гнал по рекам строевой лес, ставил срубы, промышлял рыбу и зверя. Нужда и голод, побои и издевательства, полная зависимость от жестокосердного начальника только духовно укрепляли протопопа. В Сибири родилась слава Аввакума как героя и мученика за веру и правду, и молва о его подвиге и стойкости достигла Москвы.
Прошло почти одиннадцать лет. Протопопу приказано было вернуться в Москву, куда он и приехал в 1664 году. Никон к этому времени был уже отстранен от руководства церковью, и царь, фактически возглавивший церковную реформу, захотел «милостью» склонить Аввакума на свою сторону. Но протопоп и в Москве проявил свою непреклонность. Как царь и бояре ни старались переубедить его, прибегая к лести и подкупу, терпения мятежного протопопа хватило только на несколько месяцев. А потом он разразился гневной челобитной к царю, самовольно стал восстанавливать старые обряды и открыто проповедовать свои взгляды, вследствие чего «запустошил церкви» в Москве. Царь и власти в августе 1664 года приняли решение снова отправить его в ссылку в Мезень. Спустя полтора года протопопа вновь привезли в Москву, где был собран церковный собор для разбора и обличения раскольничьих заблуждений. Но и здесь, как гласит официальный документ, Аввакум «покаяния и повиновения не принес, а во всем упорствовал, еще же и священный собор укорял и неправославным называл». Тогда по решению собора Аввакум был расстрижен, предан проклятию как еретик и отправлен в Пафнутьев монастырь, где «заперши в темную полатку, скована держали целый год».
После новых бесполезных увещеваний, которые продолжались больше года и в которых со стороны церковных властей принимали участие прибывшие в Москву вселенские патриархи, Аввакум вместе со своими единомышленниками, попом Лазарем и иноком Епифанием, был отправлен в Пустозерский острог на Печоре, «место тундряное, студеное и безлесное». Здесь Лазарю и Епифанию были вырезаны языки и искалечены правые руки. Относительно Аввакума ограничились заточением в земляном «срубе», посадив его на хлеб и воду. Этот сруб представлял собой вырытую в земле глубокую яму, которую у входа охраняли стрельцы. Но и «осыпанный» мерзлой землей, без книг, Аввакум продолжал свою деятельность. Не имея возможности проповедовать в церкви и на площади, он взялся за перо, а не случалось пера под рукой – писал «в темнице лучинкою». Из пустозерского «рва» через «верных людей» передавались пламенные послания Аввакума сначала в Мезень, а оттуда в Москву. Никогда слава Аввакума не была так велика, а его деятельность столь опасна для властей, как теперь, когда он был заживо погребен за Полярным кругом. Не без прямого воздействия пустозерских писаний началось в 1668 году и продолжалось восемь лет Соловецкое восстание. Теперь Аввакум уже не столько уговаривал царя, сколько угрожал. Так, в челобитной к молодому царю Федору Алексеевичу он писал, что отец его угодил прямо в ад. Здесь содержался прямой намек – ведь царь Алексей Михайлович умер сразу после подавления Соловецкого восстания, проклятый его участниками. Это послание решило судьбу мятежного протопопа и его соузников. 14 апреля 1682 года осужденных привязали к четырем углам сруба, завалили дровами и берестой и сожгли.
Из приговора до нашего времени дошла только одна фраза: «За великие на царский дом хулы…»
Шарль Перро(1628 – 1703)
Сказки Перро не были чем-то принципиально новым для французской литературы. И до него издавались сборники сказок, но они входили в разряд «низменного чтения» и не имели никакого отношения к миру прекрасного, где царил «высокий стиль». Перро первым предложил сказку читателю образованному, утонченному, искушенному, и тот восторженно ее принял. Между тем Перро не был собирателем фольклора. Он использовал те сказки, которые хорошо знал с детства и, сохраняя простоту их языка, в остальном обращался с ними достаточно свободно. В них он давал волю своей фантазии, становился их фактическим автором. О сказках Перро очень точно сказал И. С. Тургенев, который перевел их на русский язык: «Несмотря на свою несколько щепетильную, старофранцузскую грацию, сказки Перро заслуживают почетное место в детской литературе. Они веселы, занимательны, непринужденны, не обременены ни излишней моралью, ни авторской претензиею; в них еще чувствуется веяние народной поэзии, некогда их создавшей; в них есть именно та смесь непонятно-чудесного и обыденно-простого, которая составляет отличительный признак настоящего сказочного вымысла».
Родился Шарль Перро в 1628 году в семье адвоката Парижского парламента. Семья Перро не была дворянской, но отец стремился дать всем четырем сыновьям хорошее образование. Да и мать была женщиной образованной – она сама учила детей читать и писать. По замечанию французского историка Филиппа Арьеса, школьная биография Шарля – биография типичного отличника. За все годы обучения в коллеже ни он, ни его братья ни разу не были наказаны розгами, что удивительно для того времени. Прилежание братьев Перро дало свои плоды: по крайней мере, два из них стали знаменитыми. Старший, Клод, прославился как архитектор (он проектировал восточный фасад Лувра), механик, археолог, физик. Шарль, младший из братьев, довольно рано обнаружил литературный талант.
После окончания коллежа Шарль три года берет частные уроки права, получает диплом юриста и начинает карьеру адвоката. Но это скорее была дань семейной традиции, чем осознанный выбор жизненного пути. Много позднее он напишет в своих «Мемуарах»: «Я считаю, что было бы очень полезно сжечь все книги судебных дел… нет ничего лучшего в мире, как уменьшение числа судебных процессов». Сам Перро участвовал всего лишь в двух процессах. В это же время он пишет стихи, обратившие на себя внимание известного поэта Жана Шаплена, приближенного к придворным кругам. Шаплен рекомендует молодого человека всесильному Кольберу, министру финансов, и тот назначает его секретарем совета по литературному творчеству при только что организованной Малой академии.
Перро быстро завоевывает доверие Кольбера и становится одним из самых значительных лиц среди его окружения. Ему доверяют составление надписей для медалей и памятников в Академии надписей, он проводит инструктаж среди посланников, отправляющихся в заморские страны, но главная его должность – Генеральный секретарь в интендантстве королевских построек. Перро курирует строительные работы, начатые тогда в Лувре, Тюильри и Версале, проводит финансовые проверки. Благодаря его ходатайству сад Тюильри был открыт для посещения публикой.