Списали Фёдора Ивановича на берег за совокупность серьёзных провинностей. Одну из них можно трактовать как служебное преступление. Этот бедокур подружился с корабельной обезьяной, молодым орангутаном. Каким-то образом это животное (имеется в виду обезьяна) облила чернилами важные бортовые записи капитана. Есть сведения, что окончательно лопнуло терпение Крузенштерна, когда Фёдор Толстой стал зачинщиком дуэли. В наказание его высадили на остров Алеутского архипелага, принадлежащий русско-американской колонии.
Он и тут проявил своп недюжинный характер: пожил на Алеутских островах, сумел добраться до Камчатки, а там и до Петербурга. За свои проделки был сослан в гарнизон Нейшлотской крепости. В августе 1808 года началась русско-шведская война (после которой Финляндия вошла в состав России на правах великого княжества и, между прочим, со своим парламентом — сеймом). Граф Фёдор Толстой проявил храбрость в сражениях и был возвращён в Преображенский полк.
Вместе с отрядом казаков он проделал лихой разведочный рейд по тылам шведов, помог верно избрать направление главного удара и подготовил победу Барклаю де Толли. Казалось бы, ему обеспечена блестящая военная карьера. Но подвёл буйный нрав. На дуэли он убил прапорщика Александра Нарышкина и был разжалован в солдаты. Вскоре началась война с французами, и он вновь отличился, заслужил Георгия 4-й степени, а после разгрома наполеоновской армии получил чин полковника.
Обосновавшись в Москве, он устроил из своего дома нечто подобное притона картёжников, гуляк, пьянчуг и баламутов. По некоторым данным, число убитых им на дуэлях достигло 11.
Он стал героем многочисленных анекдотов. Вот некоторые из них.
Однажды после сытного обеда с немалыми возлияниями хозяин предложил ему напиток:
— Возьми, Толстой, тотчас отобьёт весь хмель.
— Боже мой! — воскликнул тот, перекрестясь, — да за что я тогда два часа трудился? Нет, хочу остаться при своём.
…В Английском клубе невдалеке от Толстого-Американца сидел барин с отменным красно-сизым носом. Фёдор Иванович посматривал с уважением на столь откровенное украшение лица, обличающее, как принято считать, незаурядного пьяницу. Однако вскоре выяснилось, что этот барин пьёт одну только чистую воду.
— Да это самозванец! — возмутился Толстой. — Как смеет он носить на лице своём признаки, им не заслуженные!
…Возможно, после очередного убийства противника на дуэли или какой-нибудь бессовестной пьяной выходки Фёдор Иванович наложил на себя епитимью: полгода не брать в рот спиртного. Несколько месяцев он терпел эту муку. И даже долгие — неделю или две — проводы приятеля в дальнюю дорогу с бесчисленными тостами не смутили его.
Когда товарищ отбыл, он, трезвый, возвращался в кибитке вместе с Денисом Давыдовым. После долгого мрачного молчания Толстой обратился к своему попутчику:
— Денис, голубчик, дохни на меня!
За некоторые проделки граф Толстой мог угодить в сибирскую ссылку. Так, рассердившись на какого-то мещанина, он позвал его к себе домой, там велел связать по рукам и ногам и вырвал у него зуб.
Преступление было, как говорится, налицо. Пострадавший обратился с жалобой в полицию и суд. С помощью взяток Толстой доказал, что это клевета, и мещанин угодил в острог.
В то время в тюремном комитете служил известный в то время литератор Н.Ф. Павлов — сын дворового слуги, окончивший театральное училище, а затем и словесное отделение Московского университета. Мещанин обратился к нему в поисках справедливости. Павлов, как подлинный демократ, решил завести дело на графа Толстого. Тот, испугавшись, задействовал свои связи в высших кругах.
В результате один из вельмож написал другому секретное отношение, советуя дело закрыть, дабы „не дать такого прямого торжества низшему сословию над высшим“.
Так и было сделано. Как показывает данный пример, проявлению самодурства способствуют не столько определённые черты характера, сколько социальные условия, позволяющие одним людям издеваться над другими.
…Некий князь задолжал Фёдор Ивановичу по векселю значительную сумму. После нескольких отсрочек, так и не дождавшись долга, Толстой написал ему: „Если Вы к назначенному числу не выплатите долг свой сполна, то не пойду я искать правосудия в судебных местах, а отнесусь прямо к лицу Вашего Сиятельства“. Долг был выплачен.
Во время одного из скандалов, как рассказывают, Фёдор Толстой после игры несправедливо приписал Павлу Нащокину долг в 20 тысяч рублей. Услышав отказ платить, гостеприимный хозяин вытащил пистолет и, разыгрывая роль оскорблённой невинности, пригрозил застрелить гостя. Тот оказался не робкого десятка. Он положил на стол свой кошелёк, где оставалось 25 рублей, и часы:
— Это достанется вам после моей смерти. Зато в суде и полиции вам придётся заплатить не одну тысячу, чтобы скрыть преступление. Стреляйте!
— Молодец! — воскликнул Фёдор Толстой. Они остались друзьями. (Не напоминает ли это поведение бессмертного Ноздрёва из „Мёртвых душ“?)
Фёдор Толстой удостоился эпиграммы от Александра Пушкина:
В жизни мрачной и презренной
Был он долго погружён.
Долго все концы вселенной
Осквернял развратом он.
Но, исправясь понемногу,
Он загладил свой позор,
И теперь он — слава богу —
Только что картёжный вор.
Может показаться странным, что в такого субъекта была выпущена лишь эта единственная сатирическая стрела. Однако приходится помнить, что граф Фёдор Толстой не только порой плутовал, играя в карты, но и отменно стрелял, по малейшему поводу вызывая обидчика на дуэль.
У него было 12 детей; брак с цыганкой, не освящённый в церкви, оказался прочным. Но, как часто бывало в те времена, дети его долго не жили. Говорят, после смерти каждого ребёнка он вычёркивал одного из списка людей, убитых им на дуэли. Когда умер одиннадцатый ребёнок, он зачеркнул последнее имя и облегчённо вздохнул. Действительно, только одна его дочь Прасковья намного пережила своего отца.
П. П. Свиньин
Под таким заглавием Пушкин написал сатирическую сказочку про одного своего доброго знакомого:
„Павлуша был опрятный, добрый, прилежный мальчик, но имел большой порок. Он не мог сказать трёх слов, чтобы не солгать. Папенька его в его именины подарил ему деревянную лошадку. Павлуша уверял, что эта лошадка принадлежала Карлу XII и была та самая, на которой он ускакал из Полтавского сражения. Павлуша уверял, что в доме его родителей находится поварёнок-астроном, форейтор-историк и что птичник Прошка сочиняет стихи лучше Ломоносова. Сначала все товарищи ему верили, но скоро догадались, и никто ему не хотел верить даже тогда, когда случалось ему сказать правду“.
Павел Петрович Свиньин (1787–1839) — герой этого дружеского шаржа. Он был одарён немалыми способностями. Но так уж сложилась его судьба, таким уж был его отчасти ветреный, легкомысленный характер, что ни одна из них не развернулась в полноценный талант. Его можно отнести к неугомонному племени авантюристов, искателей приключений, но не из числа злодеев.
Писатель Валентин Пикуль высказался о нём так:
„Этого человека, казалось, собирали по кусочкам, словно мозаику из различных узоров смальты: окончил Благородный пансион в Москве, Академию художеств в Петербурге, плавал переводчиком на эскадре Сенявина, побывал в плену у англичан, занимался матросской самодеятельностью, стал академиком за картину „Отдых после боя князя Италийского графа Суворова“, он же писатель, дипломат, хороший литограф, и на все руки мастер… Всё это в двадцать четыре года!“
Родился он в усадьбе Ефремово Костромской губернии в семье отставного лейтенанта флота Петра Никитича Свиньина. Обучался сначала дома, затем был отдан в Московский университетский благородный пансион, где в разные годы учились многие знаменитые люди России. Участвовал в литературном обществе и печатался в пансионском литературном журнале.
Поступив в Петербургскую Академию художеств, Павел Свиньин проявил себя неплохим рисовальщиком. Однако занятие живописью его не привлекало. Прекрасное знание иностранных языков позволило ему поступить на службу по ведомству иностранных дел. Его назначили переводчиком на боевой корабль „Рафаил“, который в 1806 году из Балтики был направлен для пополнения средиземноморской эскадры адмирала Д.Н. Сенявина, ведущей совместно с англичанами боевые действия против французов и турок.
Во время длительного морского перехода на стоянках в иностранных портах он имел возможность наблюдать жизнь и нравы цивилизованных западноевропейцев. Действительно, внешние впечатления были самые благоприятные. Довелось любоваться опрятными домиками и двориками английских селян, отменными дорогами. Картина идиллическая, если бы не попадались порой у дороги виселицы с телами повешенных (в России тогда смертных казней не было более полувека).
Участвовал он в сражении за крепость Тенедос 12 марта 1807 года. „Рафаил“, несмотря на полученные 20 пробоин, нанёс большой урон туркам, прозвавшим корабль „ужасным чёрным“. Побывал он и в Дарданелльской баталии 10 мая 1807 года, когда в результате стремительной атаки русских судов турки потеряли до 2000 убитыми, а через месяц — в сражении у острова Лемнос, где вражеским ядром был разорван командир корабля Д.А. Лукин — легендарный „русский Геркулес“.
Однако в порту Лиссабона эскадру адмирала Сенявина блокировали англичане. Они превратились в противников после того, как в Тильзите (Восточная Пруссия) 25–27 июня Россия заключила мирный договор с Францией.
Свиньина отправили в Петербург с донесениями. В столице он пробыл недолго: был прикомандирован к русской дипломатической миссии в Североамериканских Соединённых Штатах. Там он издал на английском языке „Очерки о Москве и Санкт-Петербурге“ со своими иллюстрациями. (Столетие спустя в США издали его акварели американского цикла, а ещё через полвека ленинградский Русский музей приобрёл два альбома его рисунков с видами Америки.)