лорд Мельбурн, премьер-министр и наставник королевы в делах политики, отговорил её от такого варианта — монархиня, вступая в брак, должна была сделать это в присутствии множества своих подданных.
Королеве, видимо, удалось побороть свои страхи, хотя, по наблюдениям окружающих, она немного дрожала — так, что колыхались цветы в венке из флёрдоранжа, украшавшем её голову. А вот принц, по воспоминаниям леди Вильгельмины, вероятно, был очень взволнован и именно поэтому отвечал с заминкой. «Когда принца Альберта спросили, берёт ли он эту женщину в жёны, она [королева] повернулась и смотрела прямо ему в лицо, пока он говорил “да”. Сама она отвечала тем же чистым, музыкальным голосом, которым зачитывала свои речи в палате лордов, и со схожим выражением.
Герцог Сассекский был очень растроган, и слышно было, как лорд Фицвильям всхлипывает на галерее, но более никто не выглядел взволнованным хоть в какой-то степени. Герцог Сассекский рассказывал, что никто не плакал, кроме одного мальчика из хора, однако я ручаюсь, что сам он плакал. Что же касается двух слезинок королевы, упомянутых в “Morning Post”, я их не видела».
После венчания, когда королева с Альбертом, теперь уже муж и жена, покидали часовню, Виктория поцеловала свою тётю, вдовствующую королеву Аделаиду, а вот матери своей, герцогине Кентской, просто пожала руку. Отношения у Виктории с матерью не были гладкими, а характер у герцогини был нелёгкий — перед самым венчанием (хорошо ещё, что до того, как вошла Виктория) она шёпотом пререкалась с Аделаидой, недовольная тем, что она, как мать королевы-невесты, вынуждена была занять место более скромное, чем вдовствующая королева.
Как только состоялась церемония венчания, раздался грохот пушек, и на всём пути до дворца молодую пару приветствовали громкие (и даже слишком громкие) радостные крики.
В Букингемском дворце состоялся свадебный завтрак, главным украшением которого был торт — настолько большой (окружностью более 3 м и весом в 130 кг), что внесли его четыре человека. Верхушка была украшена фигуркой Британии, которая благословляла молодых, облачённых в древнеримские одеяния. «У ног жениха была собака (символ верности), а у ног королевы — пара голубок. Кроме того, торт украшало множество купидонов, один из которых даже регистрировал брак в книжечке, и букетики белых цветов». Представьте себе, несколько кусочков торта (тортов было несколько, поскольку приглашённых было много) сохранилось до сих пор! Ведь многие, согласно старому обычаю, унесли свой ломтик, упакованный в специальную коробочку, домой и сохранили… А через полтора века это уже музейный экспонат.
После завтрака молодожёны отправились в путь: «Дражайший Альберт поднялся за мной, и мы спустились вниз, где попрощались с мамой, и около четырёх выехали, Альберт и я — вдвоём. Это так чудесно !»
Виктория и Альберт отправились в Виндзорский замок, одну из старейших резиденций британских королей (кстати, когда в 1917 году король Георг V принял решение изменить название династии, называвшейся тогда, благодаря браку Виктории и Альберта, Саксен-Кобург-Готской, именем, слишком «немецким» для тех времён, когда Германия стала врагом, она стала именно Виндзорской).
Толпа приветствовавших королеву и её супруга была такой, что маленький скромный кортеж добирался туда намного дольше обычного. Многие в этот день украсили себя ленточками, специально выпущенными к свадьбе, — на них были вытканы национальные эмблемы Британии — роза, чертополох и трилистник, а также инициалы молодожёнов, V amp;A, и узор в виде особого двойного узла, символа верной любви.
Королева описала в дневнике остаток свадебного дня: «Мы пообедали в гостиной, но у меня так болела голова, что я не могла ничего есть и вынуждена была прилечь в голубой комнате на софу, где и осталась до конца вечера; но, как бы я себя ни чувствовала, НИКОГДА, НИКОГДА у меня не было такого вечера!! МОЙ ДРАЖАЙШИЙ, ДРАЖАЙШИЙ, ДОРОГОЙ Альберт сел рядом со мной на скамеечку для ног, и его любовь и чувства подарили мне ощущения божественной любви и счастья, на которые я прежде и не смела надеяться ! Он заключил меня в объятия, и мы целовались снова и снова! Его красота, его привлекательность и нежность… как я смогу достаточно выразить свою благодарность за такого супруга !.. То, как он называл меня нежными именами, которыми никто не называл меня прежде, — это было невообразимым блаженством! О! Это самый счастливый день моей жизни! Да поможет мне Бог исполнить мой долг и быть достойной такого счастья!»
А вот письмо королю Бельгии, написанное на следующий день после свадьбы:
«Дорогой дядя, тебе пишет самое-самое счастливое создание на свете. Правда, я не думаю, что кто-нибудь может быть таким счастливым, как я или как А. Он просто ангел, его доброта в отношении меня и привязанность очень трогают. Смотреть в эти дорогие глаза, в это любимое сияющее лицо — уже этого достаточно, чтобы обожать его. Моё самое большое желание — сделать его счастливым. Помимо моего личного счастья — то, как нас вчера принимали и приветствовали, было потрясающе, я не видела такого раньше. Толпам в Лондоне, казалось, не было конца, они заполнили все дороги. Вчера вечером я порядочно устала, но сегодня вновь бодра. И счастлива…
Впереди было немало сложностей. Им надо было привыкнуть друг к другу, научиться жить друг с другом. Альберту нужно было занять своё место в этой стране — не просто рядом со своей женой, но рядом с королевой, что было весьма нелегко. Семейные дела и хлопоты, дети — и дела и хлопоты целой страны и многочисленных подданных. А двадцать лет спустя Альберт скончается, оставив Викторию безутешной — до конца дней своих она будет носить по нему траур и проживёт без любимого мужа ещё сорок лет.
Но давайте оставим их именно сегодня, 10 февраля 1840 года, в день, когда всё было ещё впереди…
Цесаревич Александр Николаевич и принцесса Мария Гессен-Дармштадтская
16 апреля 1841 года
В 1837 году сын императора Николая I, девятнадцатилетний цесаревич Александр, предпринял путешествие по Европе: по настоянию отца, желавшего, чтобы сын повидал мир. Чтобы скорее попасть в Лондон, цесаревич хотел было вычеркнуть из своего маршрута наименее значительные столицы Германской конфедерации, однако правитель курфюршества Гессенского, эрцгерцог Людвиг II настоял на том, чтобы Александр появился у него во дворце хотя бы на несколько часов. Не желая ссориться с настырным эрцгерцогом, цесаревич согласился и 12 марта 1838 года приехал в Дармштадт. Где увидел пятнадцатилетнюю дочь эрцгерцога, принцессу Максимилиану-Вильгельмину-Августу-Софью-Марию и влюбился в нее с первого взгляда. Во всяком случае, уже этим же вечером он заявил своим адъютантам Орлову и Кавелину, что «всю жизнь мечтал только о ней» и что «не женится ни на ком, кроме нее».
Цесаревич сразу же писал в Петербург отцу с просьбой разрешить ему просить руки принцессы Марии Гессен-Дармштадттской… И получил решительный отказ. Николай I приказал сыну продолжать путешествие. Цесаревич послушно уехал в Лондон, но не мог забыть Марию — и вернулся в Дармштадтт, где гостил, сколько позволяли приличия. Своим адъютантам он заявил, что скорее откажется от трона, чем от Марии. Видимо, они донесли это до государя, потому что вскоре после возвращения Александра в Петербур, Николай I серьезно поговорил с сыном и объяснил ему причины, по которым он считал брак цесаревича с принцессой Гессен-Дармштадтской невозможным.
Александр узнал, что мать его обожаемой Марии, принцесса Вильгельмина Баденская, после рождения второго сына порвала с мужем отношения, жила отдельно, меняла любовников… И третьего сына, и последовавшую за ним дочь она родила не от Людвига Дармштадтского: в этом был уверен весь дармштадтский двор и вся Европа! Просто эрцгерцог, не желая скандала, признал ее младших детей, ибо наличие двоих сыновей, в чьем происхождении он не сомневался, делало практически невозможной ситуацию, при которой сын Вильгельмины от ее неизвестного любовника мог бы претендовать на трон.
Однако даже правда о сомнительном происхождении принцессы Гессен-Дармштадтской не смутила цесаревича. Он был слишком влюблен и слишком серьезно настроен. И в конце концов государю пришлось согласиться с выбором сына. А когда Мария прибыла к русскому двору, она очаровала всех своей прелестной внешностью и безупречным воспитанием. Она перешла в православие под именем Марии Александровны и 16 апреля 1841 года сочеталась браком с цесаревичем Александром.
Фрейлина А. И. Утермарк оставила подробные воспоминания об этом торжестве:
«Шестнадцатого апреля 1841 г., в 8 часов утра, пятью пушечными выстрелами столице возвестили, что высочайшее бракосочетание имеет быть сегодня.
Все мы, как дежурные, так и свободные, явились на службу рано утром. Мы были в белых платьях и надели только что полученные от цесаревича в подарок бриллиантовые фермуары.
При одевании невестой венчального туалета присутствовали статс-дамы и фрейлины.
Белый сарафан ее был богато вышит серебром и разукрашен бриллиантами. Через плечо лежала красная лента; пунцовая бархатная мантия, подбитая белым атласом и обшитая горностаем, была прикреплена на плечах. На голове бриллиантовая диадема, серьги, ожерелье, браслеты — бриллиантовые.
В сопровождении своего штата великая княжна пришла в комнаты императрицы, где ей надели бриллиантовую корону.
Императрица сознавала, что не драгоценные алмазы должны в этот день украшать невинное и чистое чело молодой принцессы: она не удержалась от желания украсить голову невесты цветком, служащим эмблемой чистоты и невинности. Императрица приказала принести несколько веток живых померанцевых цветов и сама воткнула их между бриллиантов в корону; маленькую ветку приколола на груди. Бледный цветок не был заметен среди регалий и драгоценных бриллиантов, но символический блеск его умилял многих.