Некоторые из этих правил могут показаться мягкими, однако одиночное заточение уже само по себе было страшным наказанием. За все время своего существования Алексеевский равелин был самой секретной и самой суровой по режиму тюрьмой России, и по ходу нашего повествования будет говориться о томившихся в нем узниках. Здесь же мы расскажем о трагической судьбе декабриста Г.С. Батенькова – человека незаурядного, способности которого высоко ценили М.М. Сперанский и А.А. Аракчеев. Приговоренного судом к 20 годам каторжных работ, его почему-то не отправили в Сибирь, а поместили в каземат № 5 Алексеевского равелина. Камера его была размерами более обыкновенного, но окна, пробитые в сводах – под самым потолком, совсем не пропускали солнечного света, и камера днем и ночью освещалась лампой.
Первые пять лет Г.С. Батеньков находился в ней безвыходно, не видя человеческого лица, не слыша человеческого голоса: только дежурный офицер справлялся о его здоровье, да на Пасху комендант крепости приходил похристосоваться с узником. Потом ему разрешили прогуливаться в садике: там он посадил яблоню и к концу своего 20-летнего заточения ел с нее яблоки. Пищу узник получал по собственному желанию, в основном вегетарианскую, получал и вино, но одиночество его было полнейшим, так как пищу ему подавали через окошечко в двери. Единственным живым существом, с которым общался Г.С. Батеньков, была прирученная им мышь, которая ежедневно – в одно и то же время – выползала из своей норки, чтобы разделить одиночество узника.
Читать арестанту разрешили только Библию: книгу ему прислали на разных языках и со словарями, и таким образом заключенный изучил несколько языков. Временами Г.С. Батеньков терял рассудок: еще в 1828 году он хотел лишить себя жизни голодом и бессонницей. Но с ума узник не сошел, только разучился говорить, забыл многие обыкновенные слова и потерял счет времени: иногда «ему казалось, что он сидит уже несколько лет, иногда – что стоит несколько месяцев на молитве и во все время ничего не ест»… Рассказывают, что новый комендант крепости – И.Н. Скобелев, простой русский человек, выслужившийся из солдат, при каждом удобном случае напоминал царю о несчастном узнике, но Николай I был неумолим.
После долгих лет заточения сам Г.С. Батеньков обращался к царю со словами безумного человека, из-под его пера выходили бесконечные стихи под общим названием «Одичалый». В 1846 году истек 20-летний срок каторжных работ, назначенных Г.С. Батенькову, и новый шеф жандармов А.Ф. Орлов, пришедший на смену А.Х. Бенкендорфу, докладывал царю о возможности смягчения участи заключенного. Николай I положил тогда такую резолюцию: «Согласен, но он содержится только от того, что был доказан в лишении рассудка; надо его переосвидетельствовать и тогда представить, как далее с ним поступить можно».
Комендант крепости удостоверил «тихое и кроткое поведение арестанта», и в середине февраля 1846 года Г.С. Батенькова отправили в Томск. «Когда отпустили меня из равелина… я был как новорожденный младенец», – так оценил тот свое душевное состояние. Прибыв на место поселения, бывший узник писал своей приятельнице: «Двадцать лет провел я в уединении. Вы, без сомнения, думали, что мне нестерпимо трудно. Может быть, и так; но есть в душе человеческой что-то могущественнее всех зол – и это ощутительнее для лица вполне обнаженного. Как бы то ни было, но я перенес всю тяжесть своего положения, не роптал и не ропщу. Так быть подобало».
Г.С. Батеньков вышел из крепости 50-летним стариком и еще 10 лет прожил в Томской губернии, а после амнистии поселился в Калуге, где и скончался в 1863 году.
Верховник Д.М. Голицын
После смерти императора Петра II обсудить вопрос о престолонаследии собрался Верховный тайный совет. Канцлер А.И. Головкин предлагал возвести на престол потомство Анны – старшей дочери Петра I. От брака с герцогом Голштинским у Анны родился сын Петр; хотя и по боковой линии, но он был единственным младенцем мужского пола среди Романовых. Члены Верховного тайного совета спорили до хрипоты, и все же вариант этот в конце концов отвергли. Были еще три дочери от царя Ивана – брата Петра I. Прасковью Ивановну отвергли по причине того, что она не сможет поддержать престиж российской державы. Отвергли и сестру ее – Екатерину Ивановну, муж которой, герцог Мекленбургский, всегда мог нагрянуть к своей неразвенчанной жене. Обер-гофмейстер А.Г. Долгорукий выдвинул было кандидатуру Евдокии Лопухиной – первой супруги Петра I, которая в это время тихо и мирно жила в Новодевичьем монастыре. Но Д.М. Голицын терпеливо объяснил, что вместе с ней явятся фавориты в рясах… Оставалась одна Анна Иоанновна – третья дочь царя Ивана, которую в свое время выдали замуж за Фридриха-Вильгельма, герцога Курляндского. После пышных свадебных празднеств герцог, по дороге в Митаву, скоропостижно скончался в 40 километрах от Санкт-Петербурга.
Князь Д.М. Голицын
Курляндия и раньше пугала Анну неизвестностью, и в Митаве она скоро почувствовала всю фальшь своего положения. Она очутилась в чуждой ей немецкой среде, в стране, которая служила причиной спора между Россией, Польшей и Пруссией. По брачному договору Анне, в случае смерти герцога, полагалось обеспечить «достойное вдовье жилище» и 40 000 рублей в год на пропитание, но приданое ей было выплачено не все. На поселившуюся в Митаве герцогиню смотрели как на бедную родственницу и приживалку, которую навязал им монарх соседнего государства, и потому искали любого случая, чтобы унизить и притеснить ее.
Нищая курляндская герцогиня всегда была послушна воле российской Иностранной коллегии, и князь Д.М. Голицын полагал, что она будет послушной и став императрицей. Надо только ограничить ее самодержавную власть… Инициатором составления знаменитых «приличнейших узаконений» («кондиций») и выступил князь Дмитрий Михайлович Голицын – человек родовитый и с сильным характером. Но он жил во время крутого перелома русской жизни и мысли, что, конечно же, сказалось и на нем самом. Стойко и смело проводя свои общественные воззрения, он вместе с тем должен был порой идти на компромиссы, хотя был чрезмерно горд и надменен, более всего на свете обожал власть и не переносил возражений. Он был глубоко убежден в том, что только аристократический режим правления благотворен для России и искренне стремился к достижению этого.
В своем исследовании Д.А. Корсаков сообщает, что отвезти в Митаву «кондиции» поручили Василию Лукичу Долгорукому – человеку дипломатичному и отменно ловкому в обращении с царственными особами. Отправив «кондиции» в Курляндию, Верховный тайный совет в лице князя Д.М. Голицына принялся за разработку более обширного проекта реформ.
Анна Иоанновна подписала «кондиции», но, став императрицей, не намерена была выполнять их. И в связи с этим иностранцы решительно заявляли о скором конце затей князя Д.М. Голицына. Например, Лефорт по этому поводу писал: «Нельзя довольно налюбоваться на начало царствования Ее Величества. Знатные хотели ограничить ее власть пунктами, которые она подписала. Как только она приехала в Москву, она тотчас же отказалась от своих обещаний… и по собственной воле назначает себя шефом кавалергардов. Все ее одобряют, обожают, и никто не думает ей препятствовать. Подобный поступок всем нравится».
Однако к этим «всем» князь Д.М. Голицын не принадлежал. Число его единомышленников и до приезда императрицы было не особенно велико, а теперь ему приходилось ожидать более открытого и упорного противодействия своим планам. Он не находил уже поддержки у своих бывших товарищей, да и между ними самими разногласия становились все более резкими. Прежде всего, приезд императрицы в Москву ставил вопрос о присяге: кому должен присягать народ – самодержавной императрице или герцогине Курляндской, принявшей ограничительные «кондиции»? Князь Д.М. Голицын сам не мог дать прямого ответа на этот вопрос. Первоначально он хотел воспользоваться присягой, чтобы народным голосованием закрепить пункты, подписанные Анной Иоанновной. С этой целью он составил текст присяги, в которую были включены «кондиции», но все начинания его закончились неудачей. Потому так трагически и прозвучали слова князя в день провозглашения Анны Иоанновны самодержицей: «Трапеза была уготована, но приглашенные оказались недостойными. Знаю, что я буду жертвой неудачи этого дела. Так и быть, пострадаю за отечество; мне уже немного остается жить, но те, которые заставляют меня плакать, будут плакать более моего».
При Анне Иоанновне политическая карьера князя Д.М. Голицына закончилась, хотя его и назначили сенатором во вновь преобразованный Сенат. В 1731 году князю было уже под 70 лет, и утомленный долгой, почти полувековой службой, он редко посещал заседания Сената, проводя большую часть времени в своей подмосковной усадьбе Архангельское в окружении неизменных друзей – книг. Немцы-правители, А.И. Остерман, Б.К. Миних и И.Э. Бирон, окружившие императрицу, пока Д.М. Голицына не трогали, так как он был для них все еще сильным и опасным соперником. Но со временем они воспользовались затянувшимся судебным процессом его зятя К.Д. Кантемира[33] с мачехой из-за отцовского наследства. Через год после смерти мужа вдова потребовала у пасынков, чтобы те выделили четвертую часть из недвижимых имений, полагавшуюся ей по закону. Но те отказали, объяснив, что в завещании отца сказано: муж наградил ее имениями еще при жизни с тем, чтобы после смерти его «жене ничего уже не брать». Тяжба между пасынками и мачехой рассматривалась в Сенате, потом в Юстиц-коллегии, потом снова в Сенате… В 1736 году Сенат в третий раз высказался в пользу княгини Н.И. Кантемир.
Тогда князь К.Д. Кантемир подал челобитную императрице Анне Иоанновне, в которой пытался доказать неправильность сенатских определений. «Дело Кантемира» было внесено на рассмотрение Кабинета Ее Величества, после чего был учрежден Высший суд под председательством самой императрицы. Первые