Далее Гамильтон сообщал о встрече в Токио с одним весьма высокопоставленным лицом, которое «в виде доказательства особого расположения и доверия» передало генералу «подробный отчет о численности русской армии». Я послал в Англию этот документ, однако… в нем не было ни слова правды».
Японские спецслужбы по всем направлениям поработали на славу! Они скрывали собственные знания даже от своих союзников, чем обеспечили грядущий успех. В частности, японский штаб отлично знал, что численность мобилизованной русской армии к 1 мая едва достигала 80 000 человек. Известно было и ее материальное и моральное состояние.
По свидетельствам современников, материальное обеспечение офицеров строевых частей было намного ниже уровня содержания средней прослойки чиновничества. Это способствовало тому, что в армейские учебные заведения шла молодежь, часто непригодная для другой общественной деятельности. Военный министр Куропаткин утверждал, что офицеры, наиболее подготовленные и развитые, бежали из строевых частей, устраивались в жандармы, земские начальники и даже надевали полицейский мундир…
По словам генерала Игнатьева: «Молодое поколение офицеров привыкло исполнять военную службу, как всякое другое ремесло мирного времени; в них больше воспитывали чувство верности престолу, чем чувство тяжелой военной ответственности перед Родиной…»
Если офицер перестает чувствовать себя именно офицером, начинает завидовать тому самому статскому чиновнику, которого люди военные в те времена презирали, – армия заканчивается.
С солдатами дела обстояли еще хуже. Генерал Епанчин свидетельствует, что со времени введения общей воинской повинности в 1874 году «армия уже не была, как прежде, кастой, когда солдат служил почти всю жизнь; настроение народных масс сильно изменилось, даже и у нас, и появилась широкая подпольная пропаганда. А при таких условиях надо было основательно призадуматься – следует ли рисковать войной, а стало быть, и возможностью неудачи… Когда наши воины защищали родную землю, когда они шли защищать христиан от «бусурман», они понимали необходимость войны. Не то было при войне с Японией: почти никто не понимал необходимости этой войны».
О недальновидности русских политиков и генералов говорят многие факты. Например, тот, что воюющая армия была связана с Россией всего лишь одной железнодорожной линией: от Харбина на Мукден, на Ляоян и на Порт-Артур. По этой одноколейке в течение двух лет осуществлялось все ее снабжение.
Или тот, что русскую Маньчжурскую армию возглавил генерал от инфантерии А.Н. Куропаткин, военный министр. Это было созвучно 1812 году, когда во главе 1-й Западной армии встал военный министр генерал от инфантерии М.Б. Барклай-де-Толли. Однако если Михаил Богданович имел богатый боевой опыт, то Алексей Николаевич обратил на себя внимание под Плевной, когда был капитаном Генерального Штаба и состоял при Скобелеве… Это дало возможность остроумному генералу М.И. Драгомирову так прокомментировать назначение генерала Куропаткина: «Может быть, это и хорошо, только вот кто там за Скобелева?» Скобелева, к сожалению, не нашлось.
Как следствие, в ночь на 27 января 1904 года японцы без объявления войны напали на русскую эскадру, стоявшую на рейде у Порт-Артура. В результате минной атаки были подорваны два лучших русских броненосца и крейсер…
Можно, конечно, поверить и понять, что война оказалась неожиданностью для стоявших в Петергофе лейб-уланов. Но почему нападение оказалось внезапным для моряков Артурской эскадры и русского командования на Дальнем Востоке?
Что помешало японцам ударить по Владивостоку? [18]
Когда Япония в 1904 году начала войну с Россией внезапным нападением на русскую Тихоокеанскую эскадру, стоявшую на рейде Порт-Артура, она преследовала далеко идущие цели. В частности, после разгрома русской армии под Ляояном в августе 1904 года планировался захват не только острова Сахалин, Маньчжурии, но и русского Дальнего Востока. Естественно, для воплощения в жизнь этих замыслов был неизбежен удар по Владивостоку, однако он не состоялся. По какой причине?
Даже сегодня на данный вопрос историки дают различные ответы, но при этом мало кто анализирует роль в защите Приморья русских подводных лодок, пусть еще несовершенных, но уже тогда представлявших серьезную угрозу неприятельскому флоту.
Даже намек на возможность появления русских подводных лодок во время боевых действий при Порт-Артуре сковывал операции врага.
Новое подводное оружие в российском флоте положительно приняли далеко не все, особенно сановные и высшие офицеры. Немногие сразу поняли особую его силу и возможности. Среди этих немногих был капитан 2 ранга Вильгельм Витгефт. Еще в 1889 году его направили в длительную командировку за рубеж для изучения субмарин и минного дела. В 1900 году, будучи контр-адмиралом, Витгефт обратился с докладной запиской к командующему морскими силами Тихого океана. Он писал, что хотя подлодки еще неудовлетворительны в боевом отношении, они уже являются оружием, «оказывающим сильное нравственное влияние на противника». Вильгельм Витгефт просил в порядке опыта установить на старых подводных лодках Джевецкого с педальным приводом постройки 1881 года торпедные аппараты и прислать их на Дальний Восток. Причем доставку осуществить на судне Доброфлота с обязательным заходом в Японию, чтобы подлодки были там замечены. Что и было проделано: в конце 1900 года пароход «Дагмар» доставил субмарины.
Полномочные представители России и Японии на переговорах в Портсмуте, штат Нью-Гэмпшир (США). Август 1905 г.
Прозорливый морской офицер оказался прав! Когда в апреле 1904 года у Порт-Артура на минах подорвались броненосцы «Ясима» и «Хацусе», японцы посчитали, что их атаковали субмарины, и вся японская эскадра долго и яростно стреляла в воду.
29 января 1904 года во Владивостоке на крейсере «Громобой» состоялось первое в мире совещание по вопросу боевого использования подводных лодок. Председательствовал на нем начальник отряда крейсеров контр-адмирал Карл Иессен. Доклад делал лейтенант Плотто. Совещание приняло два варианта возможного применения субмарин, причем оба носили наступательный характер и предусматривали операции по нарушению японского судоходства в Корейском проливе.
Столь дерзкий замысел, к сожалению, не соответствовал уровню подготовки экипажей и техническому состоянию подлодок того времени. По этим причинам оба плана и оказались не реализованными. К тому же никто тогда еще не представлял, на что способны лодки и как они должны действовать.
Тем не менее 1 января 1905 года приказом командира Владивостокского порта из подлодок был сформирован «отдельный отряд миноносцев», входивший во Владивостокский отряд крейсеров. Начальником отряда из 8 субмарин стал командир подлодки «Касатка» лейтенант Плотто. Лодки в июне-июле 1905 года, закончив практическую подготовку личного состава, начали нести дозорную службу у островов Русский и Аскольд, оставаясь там целыми сутками. Так начинались автономные плавания субмарин, которые сегодня исчисляются месяцами. По мере накопления опыта и тренировки экипажей корабли выходили и в более отдаленные районы.
В конце апреля 1905 года русское командование получило агентурные сведения о готовящемся походе японских крейсеров к бухте Преображения. 29 апреля туда срочно направились лодки «Дельфин», «Касатка» и «Сом». Две первые шли вместе, а «Сом» отстал и совершал поход самостоятельно. В 70 милях от Владивостока, у мыса Поворотный, сигнальщик этой лодки заметил два японских миноносца. Командир лодки князь Трубецкой приказал погружаться, на что требовалось около 5 минут.
Неприятельские корабли обнаружили субмарину, открыли огонь и пошли на таран, но лодка ушла на глубину 12 метров и сумела оторваться. Командир начал маневрирование для выхода в атаку. Миноносцы стали отходить к югу. Наблюдая за ними в перископ, «Сом», подвсплыв в позиционное положение и приготовив торпеды, продолжал сближение. Внезапно на море опустился туман, а когда он рассеялся, враги были уже далеко. И хотя боевого столкновения не получилось, этот эпизод имел немаловажные последствия: японцы убедились, что русские подводные лодки выходят далеко в море, а значит, надо держать ухо востро.
В конце Русско-японской войны во Владивостоке находилось 13 подводных лодок, которые часто простаивали на ремонте. Но благодаря усилиям экипажа и командиров как минимум две субмарины всегда были готовы выйти в море. Все приходилось делать впервые, даже придумывать командные слова для управления. Заботы о подводниках не было никакой – только беспричинный адмиральский гнев.
9 февраля 1905 года японский отряд из крейсера и большого числа миноносцев неожиданно показался в районе Владивостока. Комендант крепости приказал всем субмаринам немедленно атаковать неприятеля: «Предлагаю вам выйти в море, а больше никаких объяснений от вас принимать не желаю!» В этом еще раз сказалось непонимание возможностей субмарин того времени.
Немногим раньше, в 1904 году, лейтенант Янович переделал одну из подлодок Джевецкого по своему проекту. Особенность этой лодки, получившей имя «Кета», заключалась в том, что она несла боевую службу в полупогруженном положении, оставляя на поверхности небольшую рубку, но в случае необходимости могла нырнуть на глубину до 3 метров, продолжая движение под водой. Экипаж «Кеты» состоял всего из трех человек, и ее можно считать прототипом современных сверхмалых подводных лодок. В состав флота «Кету» занесли в марте 1905 года в качестве «катера малой видимости». По железной дороге ее довезли до Амура, где Яновичу выделили деревянную баржу, приспособленную под плавбазу. На ней и отправили лодку в устье Амура, где «Кета» получила задачу по защите подступов к Николаевску-на-Амуре. 14 июня командир порта проверил готовность «катера», который через две минуты после приказа отошел от баржи и выполнил все назначенные маневры. 16 июня подлодка с баржей перешла в Татарский пролив д