Чтобы развеселить и удивить парижан, Риза-бей проделал перед их глазами особенно замысловатый трюк на лошади, чем привел зрителей в восторг. Толпа стала уже шумной и возбужденной, когда, проехав всю улицу Елисейских полей, Риза-бей, обернувшись к одному из слуг, поручил ему попросить дам выйти из карет.
Слуги после расстелили длинный ковер на траве, и дамы расселись полукругом перед беем, который был счастлив их принять если не в волшебных персидских садах, то все же отчасти на деревенском приволье.
Кучи розовых лепестков появились перед каждой гостьей, а самая большая перед Риза-беем, который черпал лепестки двумя руками и тер их друг о друга, шелковистые и душистые, иногда поднося их к носу. На лице его от этой изысканной игры отражалось утонченное удовольствие. Аделаида сидела перед ним, пожирая его глазами, открывая для себя новый мир.
Через несколько минут дамам был предложен чай, их также обнесли по кругу маленькими сосисками.
Высокопоставленные участники пикника были окружены верховой стражей (состоявшей из слуг Риза-бея), в задачи которой входило сдерживать толпу любопытных. Эти последние никогда не видели ничего подобного и хотели увидеть еще больше, поэтому, когда заиграли скрипки, удивляя парижских воробьев, началась толкотня и давка.
Несколько стоявших впереди уличных мальчишек пробрались под ногами лошадей, и если уж они оказались внутри ограды, нужно было что-то натворить – и они начали все расшвыривать, опрокидывать самовары, разбрасывать ногами кучи розовых лепестков и в конце концов затеяли драку со слугами.
Дамы закричали от страха. Одним движением вскочив на ноги и одновременно обнажив саблю, Риза-бей издал свое знаменитое рычание и, пылая от гнева при виде такой дикости, ударил одного из мушкетеров, целый эскадрон которых примчался по тревоге для наведения порядка.
Этим мушкетером был молодой граф де Аи. Дело принимало дурной оборот. Кюре из Амбуаза прилагал все усилия, призывая и тех и других к спокойствию и раскаянию, но в суматохе он потерял своего перса. Потасовка теперь уже была общей, и надо было скорее отобрать саблю у Риза-бея, чтобы избежать «тысячи несчастий». Добрый кюре делал все, что было в его силах, так же, как некий Гусейн, перс, торговавший кофе на улице Сен-Оноре, который увязался за кортежем, гордясь, как павлин, своим соотечественником. В конечном счете именно он завладел саблей и оттеснил разнузданных ротозеев.
«Сжальтесь! Сжальтесь!» – взывала Аделаида Леспине, закрыв лицо руками. То ли она плакала из-за оскорбления, которому подвергся Риза-бей, то ли оплакивала несчастного мушкетера, бездыханное тело которого было распростерто посредине поля боя. Ее подруги попытались убежать, но не смогли пробиться к каретам, непривыкшие бегать в своих узких атласных туфельках. В довершение всего они попали в руки мошенников, появившихся неизвестно откуда и обиравших до нитки всех, кто попадался им на пути.
По счастью, был только один тяжело раненный. Срочно вызванный хирург сумел тотчас же вернуть его к жизни. Это был королевский мушкетер, которого ударил саблей Риза-бей. Дело было нешуточное. Барон де Б. должен был вступить в переговоры с месье д’Артаньяном о последствиях этой истории.
Единственной хорошей стороной этого странного «приема в саду», так непохожего на те приемы, которые в наши дни дает английское посольство по соседству все с теми же Елисейскими полями, было то, что он несколько охладил фантазию персидского посла. Он не совершал больше никаких неуместных прогулок. Вместо этого он занялся покупками, ему пришлись по вкусу французские товары: прекрасные лионские шелка, фламандские кружева, серебряные изделия. И наконец, он занялся переговорами с представителями короля о заключении торгового договора, для чего, собственно, он и приехал во Францию.
Затем он прекратил свои приемы, его салон был открыт только для нескольких дам, в число которых входила маленькая графиня де Леспине, которая по-прежнему являлась всегда в сопровождении своей матери.
Казалось к тому же, что мать в такой же степени покорена, как и дочь, в границах приличий, конечно. Здесь крылась какая-то тайна, никто не мог это объяснить. Может быть, у этих женщин был какой-то предок, в жилах которого текла восточная кровь? Этим объясняется часто унаследованное через бессознательно память предков сродство душ.
Как бы то ни было, ясно было одно: со дня приключения на Елисейских полях Аделаида готова была умереть за Риза-бея, а он – за нее. Никто из придворных, бывших свидетелями этой любви, не сомневался в горячей глубине такого чувства.
Но все-таки кое-что пытались предпринять. По совету доброго кюре из Амбуаза, хотели прибегнуть к средству, к которому обычно обращались в таких случаях: убеждали мать молодой женщины поместить ее в монастырь как в убежище, до возвращения мужа. Ни та, ни другая ничего не хотели слышать. Тогда почтенный Годеро еще раз выступил посредником, рисуя самые непривлекательные картины жизни в странах Востока. Он там жил, он знает, что это такое, он говорит со знанием дела.
«Но я не собираюсь ехать в Персию», – сказала на это Аделаида. Служа своей любви, она стала хитрой, простодушная маленькая мадам де Леспине!
Двор с облегчением вздохнул и удвоил свою деликатность, в то же время делая все возможное, чтобы ускорить отъезд бея. Двор еще надеялся таким способом спасти ситуацию.
Наконец посол решил двинуться в путь. Переодетые полицейские окружили дворец в Шарантоне, наблюдая за входящими и выходящими. Несмотря на слова молодой женщины, решили быть начеку. Приближался последний акт, нужно было, чтобы он удался. Магомет Риза-бей должен подняться на корабль один. Как только он выйдет в открытое море, бедная девочка его забудет.
Он действительно поднялся на корабль один, но приехал не по дороге. Теперь он боялся кортежей и не хотел больше удивлять зевак. Кроме того, он по-прежнему ненавидел кареты, в которых чувствовал себя как в западне. Он погрузился на Сене, в Шайо, на галеру, которая должна была доставить его в Гавр.
В то время как королевская галера спускалась по извилистой Сене, молодая женщина летела к своему возлюбленному. Инкогнито, переодетая торговкой хлебом, она катила в фуре по дороге в Руан, откуда приготовленные заранее почтовые лошади должны были доставить ее в Гавр.
Охрана английского брига, дежурившая при погрузке, одна только могла бы рассказать, каким образом эти двое оказались на борту. Вот так молодая дама, любимая и обласканная при Версальском дворе, покинула мужа и мать, своего короля, свою страну и своего Бога, чтобы кинуться в безумную авантюру.
«Я пропала!» – подумала она в день аудиенции в Версале.
Медовый месяц длился недолго. Несмотря на то что это был июнь, он оказался таким же злосчастным, как февраль, которого так боялся Риза-бей. Через двадцать дней после возвращения в Исфахан, на родину, Магомет Риза-бей, лев нежный и рычащий, перешел из царства живых в царство мертвых. Был ли он жертвой заговора, мести или умер своей смертью – неизвестно. Но самое странное, что его жена (а он на ней женился) никогда так и не захотела вернуться во Францию. «Ей было слишком стыдно», – говорили злые языки. Но все не так просто.
В апреле 1718 г. господин Гардан, французский посол в Персии, пишет из города Эринан длинный отчет в канцелярию Версальского двора. Начинает он с рассказа о тяжких обстоятельствах, заставивших его задержаться с почтой: сначала буря на море, затем нападение бедуинов в окрестностях Трапезунда, от которых он только чудом спасся. И наконец, упомянув, что ему было дано поручение позаботиться о судьбе мадам де Леспине, сообщает, что господин Ришар, который должен был по этому поводу передать письмо персидскому царю, не преуспел в своем деле. Ему сообщили, что бывшая графиня де Леспине, принявшая мусульманскую веру, предана ей душой и телом. Она продолжает оплакивать своего супруга и, по ее словам, никогда больше не выйдет замуж; но она любит эту страну, которая ее приняла, чувствует себя здесь совсем как дома, окруженная всеобщим уважением. От Риза-бея у нее родился сын, которого она старательно воспитывает. Таков эпилог этой удивительной истории.
Продолжения никто не знает.
Мягкосердечный доктор Гильотен
Во времена правления достаточно либерального, хоть и ненавидимого народом Людовика XVI, не без стараний его министра юстиции Малерба, палачи имели меньше работы, чем с началом революции, которую раньше называли Великой.
В отличие от красного террора, развязанного через 125 лет в далекой от Франции стране, вначале основной удар новая власть нанесла обычным уголовникам, подделывателям ассигнаций, спекулянтам, грабителям, насильникам и убийцам. Лишь потом палачам пришлось всерьез заняться осужденными по политическим мотивам.
Палачи во Франции требовались всегда, и для них находилось достаточно работы. С удовольствием принимали и иностранцев, готовых посвятить себя этой профессии.
Главным палачом революции стал некий Сансон, из семьи итальянских эмигрантов. Воспоминания, возможно, написанные им самим, до сих пор пользуются успехом у читателей, и не только во Франции.
Историки считают, что в различных французских тюрьмах в этот период побывало от 400 до 500 тысяч человек (статистика, особенно в провинции, всерьез хромала).
Около 40 тысяч из них были казнены, в том числе 12 тысяч – без приговора суда. В это число, конечно, не входят убитые во время «операций по умиротворению» по всей стране (вместе с семьями), представители высшего сословия и просто состоятельные люди.
Добрый доктор Гильотен
…Добрым доктора Гильотена называли парижане не напрасно. Известный врач, профессор медицины, он был небезразличен к человеческим страданиям, с которыми встречался в силу своей профессии. Он пользовался большой популярностью в столице и стране, излечив множество пациентов.