Иногда нас сгоняли на обочину дороги, это делалось с целью разминирования дороги; легкие мины взрывались, но для противотанковых нашего веса было недостаточно, и когда по таким образом разминированной дороге пускали немецкий транспорт, он часто взрывался».
Юрий Владимирович Владимиров в немецкий плен попал в мае 1942‐го. В своей книге «Как я был в немецком плену» (очень честной и точной до мелочей) он пишет: «…Примерно через 10 километров пути колонну вдруг остановили, и вышедшие навстречу немецкие военные вместе стали внимательно осматривать лица всех пленных. В результате из колонны вывели более 20 человек, напоминающих по внешности евреев. Среди них оказался и мой новый друг, с которым я шагал рядом. Некоторые из этих пленных пытались доказать, что они – не евреи. Тогда их заставили спустить штаны и показать половой член – не обрезан ли он. У пятерых с этим оказалось все в порядке, и их вернули обратно в колонну, а остальных, включая моего соседа, забрали с собой в село.
В дальнейшем в больших лагерях немцы проводили более обстоятельную проверку всех подозрительных на принадлежность к евреям или цыганам. Переводчик выяснял, не говорит ли пленный картавя или с еврейским акцентом, требуя произносить очень быстро, например, фразу: “На горе Арарат растет крупный виноград”. Случалось, что подозреваемый заявлял, что он армянин, грузин, азербайджанец и т. д. Тогда проверяющие подзывали своего человека названной национальности, и он вступал в разговор с проверяемым лицом. И если пленный его не понимал, то считали, что он еврей или цыган».
Не секрет, что в условиях плена психология человека менялась резко на 180 градусов. Поэтому неудивительно, что некоторые из взятых в плен «вдруг превратились в ярых врагов своей страны… Это было, как прорвавшаяся плотина. Голодные, грязные, бесправные, потерявшие прошлое и стоявшие перед неизвестным будущим, советские командиры с упоением, во весь голос матом поносили того, при чьем имени еще неделю назад вставали и аплодировали, – Иосифа Сталина. За обращение “товарищ командир” давали по физиономии, если не избивали более серьезно. “Господин офицер” – стало обязательным в разговоре» (майор П.Н. Палий).
Голод заставлял идти людей на унижение, а вопрос: можно ли работать на Германию, заменял выбор между жизнью и смертью.
И, тем не менее, известны тысячи и тысячи примеров героизма советских людей в неволе, когда они неоднократно совершали побеги, проводили антигитлеровскую агитацию и акты саботажа, помогали своим же соотечественникам и даже вели разведывательную деятельность.
В 1941‐м в плен попало 54 генерала, в 1942‐м – 15, в 1943‐м – 5, в 1944‐м – 1. Большинство из них смогли с достоинством и честью выдержать испытания тяжелых условий лагерной жизни, изоляции, голода, издевательств и казней. 24 генерала, погибших плену, 6 генералов, бежавших из плена, и еще 33 генерала, вернувшихся на родину в 1945‐м, – яркое тому подтверждение. И только 12 из 75, поддавшись пропаганде, угрозам и эмоциям, встали на путь сотрудничества с врагом.
Кроме них в немецкий плен попали 5 лиц высшего политического состава Красной армии: 3 – бригадных комиссара, 1 – дивизионный комиссар и 1 – корпусной комиссар (кроме одного предателя, все они погибли). Также в немецкую неволю угодили 6 – комбригов и 1 —комдив (2 – погибли, 2 – были восстановлены в армии после освобождения из плена и 2 – оказались предателями, а 1 – обвинен в измене Родине, но после смерти реабилитирован), 1 – бригадный врач и 1 – майор государственной безопасности (не реабилитирован).
Как подчеркивает в своем исследовании Н.П. Дембицкий (Судьба пленных): «…Длительное время возвратившиеся из немецкого плена советские люди сталкивались с ущемлением своих прав. На местах к ним относились как к предателям. Они отстранялись от участия в политической жизни, при поступлении в высшие учебные заведения на них смотрели с опаской, их не считали участниками войны. Даже после смерти Сталина мало что изменилось в положении бывших военнопленных. И лишь в 1956 г. была сделана попытка изменить отношение к тем из них, которые не совершали никаких преступлений. 19 апреля 1956 г. президиум ЦК КПСС принял решение о создании комиссии под председательством Маршала Советского Союза Г.К. Жукова с задачей разобраться с положением вернувшихся из плена военнослужащих Красной армии, а также лиц, состоявших в армии, и внести свои предложения в ЦК КПСС. 4 июня того же года докладная записка Г.К. Жукова, Е.А. Фурцевой, К.П. Горшенина и других “О положении бывших военнопленных” была представлена в ЦК. 29 июня 1956 г. Центральный Комитет партии и Совет Министров СССР приняли постановление “Об устранении последствий грубых нарушений законности в отношении бывших военнопленных и их семей”…»
Драповый октябрь
«Первая линия советской обороны была прорвана между Ржевом и Вязьмой 5 октября; на следующий день пал Брянск, – именно так описывал октябрьские дни сорок первого известный французский историк Н. Верт. – В боях под Вязьмой был уничтожен цвет московской интеллигенции, сражавшейся в дивизиях народного ополчения. Продвижение немцев на несколько дней задержала вторая линия обороны под Можайском – за это время к Москве из резерва были срочно переброшены сибирские дивизии. 10 октября командующим Западным фронтом был назначен Г. Жуков. После того как 12 октября немцы заняли Калугу, правительство начало эвакуацию в Куйбышев органов государственного управления и дипломатического корпуса. 14 октября части вермахта вошли в Калинин. Чувство обреченности Москвы породило панику, охватившую многих жителей столицы и достигшую своей кульминации 16 октября, десятки тысяч москвичей пытались в беспорядочном бегстве покинуть город. Некоторое подобие порядка вернулось, когда населению стало известно, что Сталин и правительство по-прежнему в Москве. 19 октября в городе было введено осадное положение».
В середине октября 1941 года Советский Союз находился на волосок от гибели. Стоило врагу прорваться на любом из направлений, как Москва оказалась бы в кольце его наступающих войск. Блокада, а затем падение столицы, узла всех коммуникаций и политического центра, означало бы только одно – гибель всего государства.
В изданной 12 октября Директиве ОКХ № 1571/41 Группе армий «Центр» было приказано: «Фюрер вновь решил, что капитуляция Москвы не должна быть принята, даже если она будет предложена противником. Моральное обоснование этого мероприятия совершенно ясно в глазах всего мира. Так же, как и в Киеве, для войск могут возникнуть чрезвычайные опасности от мин замедленного действия. Поэтому необходимо считаться в еще большей степени с аналогичным положением в Москве и Ленинграде. То, что Ленинград заминирован и будет защищаться до последнего бойца, объявлено по русскому радио.
Необходимо иметь в виду серьезную опасность эпидемий. Поэтому ни один немецкий солдат не должен вступать в эти города. Всякий, кто попытается оставить город и пройти через наши позиции, должен быть обстрелян и отогнан обратно. Небольшие незакрытые проходы, предоставляющие возможность для массового ухода населения во внутреннюю Россию, можно лишь приветствовать. И для других городов должно действовать правило, что до захвата их следует громить артиллерийским обстрелом и воздушными налетами, а население обращать в бегство.
Совершенно безответственным было бы рисковать жизнью немецких солдат для спасения русских городов от пожаров или кормить их население за счет Германии.
Октябрь 1941 г. в Москве
Чем больше населения советских городов устремится во внутреннюю Россию, тем сильнее увеличится хаос в России и тем легче будет управлять оккупированными восточными районами и использовать их…»
Опережая возможные трагические последствия, и началась московская паника.
15, 16 и 17 октября после принятия постановления «Об эвакуации столицы СССР», предусматривавшего отъезд из Москвы правительства во главе с И.В. Сталиным, по столице распространялись слухи о том, что в ночь с 14 на 15‐е положение на западном направлении ухудшилось, а на одном из участков произошел прорыв…
Самыми первыми из прифронтового города бросились бежать сотрудники ЦК ВКП (б).
За партийцами последовали сотрудники правительственных учреждений.
«Утром 16 октября вереницы машин поползли по Горьковскому шоссе, – пишет Е. Жирнов. – Начался штурм вагонов в поездах уходивших на восток. Современники описывали столпотворение на привокзальных площадях и носильщиков, соглашавшихся пробиваться с вещами в давке лишь за неслыханные пятьдесят рублей. (…)
Вагонов не хватало даже для дипломатического корпуса, который Сталин приказал вывезти в первую очередь. И вместо 15 октября дипломаты уезжали на сутки позже. Не всем из них достались пассажирские вагоны. (…)
Оказаться в товарном вагоне было еще не так плохо. Куда хуже было эвакуированным в электричках, которые тянули на восток паровозы: в них не было отопления. (…)
Но были и такие, кто ехать отказывался. В те дни наблюдались огромные очереди в женских парикмахерских. Прихорашивавшиеся москвички особо и не скрывали, что с нетерпением ждут галантных немецких офицеров. Но куда больше власть волновали отказывавшиеся эвакуироваться деятели науки и искусства. По подсчетам Моссовета, в Москве оставалось почти три тысячи ученых и членов их семей. Дополнительная проверка, порученная Академии наук СССР, показала, что в их числе два академика, 10 членов-корреспондентов, 36 докторов наук и 367 квалифицированных научных сотрудников. И, как докладывал в ЦК и Совнарком парторг аппарата АН СССР С.М. Файланд, их эвакуация крайне затруднена. (…)
После того как 16 октября Государственный комитет обороны принял решение о прекращении работы на московских заводах, в Москве наступил настоящий ад. Второй секретарь МК ВКП(б) Попов вспоминал:
“Мне позвонил Щербаков и предложил поехать с ним в НКВД к Берии. Когда мы вошли в его кабинет в здании на площади Дзержинского, то Берия встал и сказал: “Немецкие танки в Одинцове”. Одинцово – дачное место на расстоянии 25 км от центра Москвы, значит, от границы города всего 16–17 км… Берия объявил нам, что ГКО считает необходимым минировать заводы, фабрики, мосты, дороги и важнейшие сооружения. Я ответил, что минировать нельзя, когда на заводах и фабриках сотни тысяч людей, так как может произойти большое несчастье – мы сами перебьем своих советских людей, что для минирования заводов и фабрик надо прекратить работу и вывезти людей в безопасное место. Тогда Берия и Щербаков встали и сказали, что это надо доложить товарищу Сталину, а меня просили подождать… Они привезли решение ГКО. В нем говорилось, что в связи с приближением немецк