о-фашистских войск и необходимостью проведения мероприятий по минированию важнейших объектов города решено прекратить работу на заводах и фабриках с 16 октября 1941 г.”.
Уволенным и брошенным на произвол судьбы рабочим не выплатили денег, обещанных в качестве выходного пособия. Причем не по злому умыслу – Госбанк эвакуировался вместе с наличностью строго по графику. И по всей Москве начались грабежи магазинов и складов. Московское управление НКВД докладывало:
“Группа лиц из числа рабочих завода № 219 (Балашихинский район) 16 октября с. г. напала на проезжавшие по шоссе Энтузиастов автомашины с эвакуированными из г. Москвы и начала захватывать вещи эвакуированных. Группой было свалено в овраг шесть легковых автомашин. В рабочем поселке этого завода имеют место беспорядки, вызванные неправильными действиями администрации и нехваткой денежных знаков для выплаты зарплаты. Бойцы вахтерской охраны завода напились пьяными…
16 октября с. г. в 7 часов утра рабочие колбасного завода Московского мясокомбината им. Микояна, уходя из цехов в отпуск, растащили до 5 т колбасных изделий. Беспорядки были прекращены с помощью партактива, сторожевой охраны комбината и бойцов истребительного батальона…
17 октября на Ногинском заводе № 12 группа рабочих в количестве 100 человек настойчиво требовала от дирекции завода выдачи хранившихся на складе 30 тонн спирта. Опасаясь серьезных последствий, директор завода Невструев вынес решение спустить спирт в канализацию. Группа рабочих этого же завода днем напала на ответственных работников одного из главков Наркомата боеприпасов, ехавших из города Москвы по эвакуации, избила их и разграбила вещи…
Группа рабочих совхоза “Коммунарка” (23‐й километр Калужского шоссе) пытались разграбить имущество, принадлежавшее поселку 2‐го спецотдела НКВД”».
«В тот страшный день на линии не вышли троллейбусы, а трамваи двигались еле-еле, – подчеркивает А. Кудряшов. – Входные двери всех станций метрополитена имени Л. М. Кагановича оказались закрытыми. Закрылись булочные, продовольственные и промтоварные магазины…Москву постоянно бомбили, тревога объявлялась через каждые два часа, и тогда зенитки с грохотом начинали работать по целям.
Накануне Государственный Комитет Обороны принял постановление “Об эвакуации столицы СССР г. Москвы”. Ее должны были незамедлительно покинуть правительство, наркоматы, посольства, Генштаб, военные академии, заводы… Крупные предприятия, электростанции, мосты и метро следовало заминировать, рабочим и служащим выдать зарплату, сверх нормы по пуду муки или зерна.
Как всегда, первыми драпанули шкурники. Руководители и ловкачи любыми способами доставали автомобили и набивали в них все, что могли погрузить, и вывозили из Москвы вместе со своими семьями. Много машин стояло на Знаменке, в районе Арбатской площади, у здания бывшего Реввоенсовета. Руководители военного ведомства спешно эвакуировали семьи.
Управляющий трестом местной промышленности Коминтерновского района Москвы Маслов и директор обувной фабрики этого треста Хачикьян оставили на произвол судьбы свои предприятия и попытались удрать, но на вокзале их задержали и дали по десять лет.
Директор продбазы треста “Мосгастроном” Антонов и его заместитель Дементьев 16 октября разрешили своим подчиненным брать продукты, а сами запаслись колбасой, маслом и сахаром, забрали из кассы шесть тысяч рублей и уехали. Их поймали и тоже дали по десятке. Раздали продукты своим подчиненным и посторонним лицам руководитель Кировского райпищеторга Степанов и управляющий межреспубликанской конторой “Главзаготснаб” Ровинский.
И таких примеров – множество! В эти дни, по неполным данным Военной прокуратуры Москвы, оставили свои рабочие места около 780 руководящих работников; ими было похищено почти полтора миллиарда рублей, угнано сто легковых и грузовых автомобилей. И все это происходило в тылу сражающихся, истекающих кровью, но не сдающихся войск…»
Заместитель председателя Совнаркома А. Косыгин на работу пришел рано утром. Здание уже было покинуто. По кабинетам летали бумаги, а все двери были распахнуты настежь. Почти мертвую тишину нарушали попеременно трезвонившие телефоны. Но попытки ответить на звонки не увенчались успехом. Даже когда Косыгин вовремя успевал снять трубку, на другом конце просто молчали.
«Кругом кипит возмущение, громко говорят, кричат о предательстве, о том, что “капитаны первыми сбежали с кораблей”, да еще прихватили с собой ценности…, – зафиксировал в своем дневнике советский писатель Н.К. Вержбицкий. – Истерика наверху передалась массе. Начинают вспоминать все обиды, притеснения… Страшно слушать. Говорят кровью сердца. Неужели может держаться город, у которого такое настроение? И опять – все в тумане.
В очередях драки, душат старух, давят в магазинах, бандитствует молодежь, а милиционеры по два-четыре слоняются по тротуарам и покуривают: “Нет инструкций”… Опозорено шоссе Энтузиастов, по которому в этот день неслись на восток автомобили вчерашних “энтузиастов” (на словах), груженные никелированными кроватями, кожаными чемоданами, коврами, шкатулками, пузатыми бумажниками и жирным мясом хозяев всего этого барахла».
Впоследствии, когда будут учреждены медали за оборонудвух столиц, появится злая, но весьма характерная шутка:
– Какая ленточка на медали «За оборону Ленинграда»?
– Муаровая.
– А какая на медали «За оборону Москвы»?
– Драповая.
Гейнц Гудериан в Ясной Поляне
Посещение усадьбы Льва Николаевича Толстого в Ясной Поляне лично для меня действо знаковое. Но не об этом речь. На днях побывал там снова, но почему-то экскурсовод, которая блестяще знает и делает свою работу, так ничего и не рассказала о пребывании там немцев зимой 1941 года. А я спрашивать не стал.
Сам Музей сильно пострадал в годы войны. Командир 1‐го гвардейского кавалерийского корпуса генерал П.А. Белов вспоминал: «При содействии нашего разведывательного отряда бойцы 217‐й стрелковой дивизии 50‐й армии освободили Ясную Поляну. Разведчики побывали в музее-усадьбе Льва Николаевича Толстого. Вернувшись, с негодованием рассказывали о том, как надругались гитлеровцы над памятью великого писателя. Они содрали со стен редчайшие фотографии Толстого и унесли с собой. В музей приезжал Гудериан. Один из его офицеров захватил для своего начальника в качестве “сувениров” несколько ценных экспонатов. Солдаты, размещавшиеся в усадьбе, топили печки обломками мебели, картинами, книгами из библиотеки Толстого. Работники музея предлагали им дрова, но солдаты смеялись в ответ: “Нам дрова не нужны. Мы сожжем все, что осталось от вашего Толстого”. Фашисты осквернили могилу Толстого, поклониться которой приезжали люди со всех концов земли».
Командующий 2‐й танковой армией группы армий «Центр» генерал-полковник Гейнц Гудериан в Ясной Поляне разместил свой передовой командный пункт. «Мы поселились в музее, мебель и книги перенесли в две комнаты и двери их опечатали. Мы пользовались самодельной мебелью из простых досок, печь топили дровами из леса. Ни один предмет мебели мы не сожгли, ни одну книгу или рукопись мы не трогали. Все советские утверждения послевоенного времени являются выдумками. Я сам посещал могилу Толстого. Она была в хорошем состоянии. Ни один солдат ее не трогал. Когда мы уходили, все оставалось в таком же состоянии, как и до нас. Послевоенная грубая пропаганда без всякого основания назвала нас варварами. Многие свидетели могли бы подтвердить наши слова», – попытался оправдаться он в своих мемуарах.
Примечательно, что в ряде российских переизданий известного немецкого военачальника эта цитата была удалена, однако ее подлинность можно проверить по немецкому оригиналу: Heinz Guderian. Erinnerungen eines Soldaten 233. Kurt Vowinkel Verlag (1960).
О Ясной Поляне в годы войны достаточно подробно знала Татьяна Николаевна Архангельская (1930–2015), ведущий научный сотрудник музея, заслуженный работник культуры, кандидат филологических наук. Вот ее рассказ: «В октябре 1941 года над Ясной нависла угроза вражеской оккупации. Директором музея тогда была внучка Толстого Софья Андреевна Толстая-Есенина, которой было дано распоряжение об эвакуации предметов из дома Толстого в глубокий тыл. 9 октября ценности толстовского дома в 110 ящиках были погружены сотрудниками музея в специально предоставленный руководством Тульской области вагон для отправки в эвакуацию. 19 ноября экспонаты прибыли к месту хранения – в университет сибирского города Томска. До окончания войны они хранились в Научной библиотеке Томского государственного университета.
О судьбе музея “Ясная Поляна” в годы Отечественной войны лучше всего рассказывать словами дневниковых записей тогдашнего хранителя музея Сергея Ивановича Щеголева и научного сотрудника Марии Ивановны Щеголевой. В конце октября 1941 года С.И. Щеголев записывал:
– Обозами занята часть заповедника около могилы Толстого… Усадьба наводнена войсками. Настроение тревожное. У красноармейцев огромный интерес к музею. Осаждают экскурсиями. Просьба рассказать о Толстом. Со стороны Тулы слышны взрывы бомб, выстрелы зенитных орудий, неумолкаемый шум моторов… Усадьба превращена в военный лагерь… И к Бытовому, и к Литературному музею поставлены и на день, и на ночь часовые. Трогает бережное отношение к музею в тяжелых фронтовых условиях.
…30 октября на территорию музея приехала первая машина с немецкими офицерами. Щеголевы, рискуя жизнью, продолжали фиксировать подробности истории музея в течение полуторамесячного периода фашистской оккупации. В этот же день в книге отзывов музея расписались «три первых немца в походе против России», – как они себя назвали.
1 ноября через дом бегло прошел Гейнц Гудериан. Один из его офицеров, вернувшись, забрал две ценные фотографии Льва Толстого. На другой день весь верхний этаж превратился в офицерское общежитие. Кроме госпиталя, устроенного в доме Волконского, оккупанты потребовали освободить для раненых комнаты Литературного музея, а затем и комнаты дома писателя.