Вся площадка перед Литературным музеем была заставлена машинами. Здесь же били кур, стреляли коров, распластывали туши… В дом явилась группа офицеров – один из них забрал себе три фотографии Толстого…
В комнате сына Толстого штабной врач и его приятель взломали шкаф и поделили между собой белье Сергея Львовича. Узнав, что музей находится в ведении Академии наук, фашисты засмеялись, и один молоденький фат с презрительной усмешкой спросил у остальных: “Какие же это “науки” в Советском Союзе?”
В Ясной Поляне после ухода немцев
Оккупантам рассказали об образцовой школе в Ясной Поляне. Очень они удивились тому, что в ней учатся дети крестьян, «эти маленькие дурачки»… А сами фашисты печи в школе топили картами и книгами.
…В Ясной Поляне стояли солдаты отборных немецких частей, тем не менее, как рассказывала учительница Соловьева, моральный облик их был весьма низок: солдаты были «все вшивые. Они повсюду рыскали, все обшаривали… Во время обеда вошел фашист. Молча сел за стол и съел всю мою трапезу; потом начал рыться в вещах, набрал всяких тряпок. Вещи, оставшиеся в доме и в Литературном музее, разрешено было сложить в зале-столовой. Впоследствии оккупанты наклеили на дверях зала бумагу со штампом: «Конфисковано для верховного командования».
Менее значительные экспонаты служащие музея пытались сохранить в доме. Но утраты оказались неизбежны. За период оккупации в доме Толстого было испорчено 19 мемориальных предметов и утрачено 99. Среди них седло Толстого, стенные часы, книжная полка в кабинете, оконные шторы в библиотеке, буфетная стойка, большое количество фотографий.
– Дом превращен в казарму, – с горечью записывал Сергей Щеголев 14 ноября 1941 года. – Все шкафы взломаны, несмотря на то, что нам все время твердили, что ни один немецкий солдат ничего не возьмет… Обращаемся к солдатам, чтобы не жгли мебель, – говорят, что начальство разрешило.
…Мария Ивановна Щеголева писала: «Здоровые немецкие солдаты бурно врываются в дом, толкая Сергея Ивановича. Ложатся спать по всему низу… Офицер унес к себе весы Софьи Андреевны… Внизу увидали, что топят печи столом из буфетной, нет и вешалки одной в передней»…
Вот запись за 20 ноября: «Дом Толстого – казарма с ружьями, пулеметами, в одной комнате парикмахерская, солдаты бреются, стригутся, чистятся, в другой комнате сапожная мастерская, кругом мусор, отбросы… Все кусты, деревья, изгороди – все помято, поломано… Многие деревья побиты снарядами и взрывами… С 25 ноября усадьба превратилась в проходной двор. Одна часть сменяет другую. В деревне опустошаются погреба. Идет безудержный грабеж». (…)
Отступая, гитлеровцы сожгли дотла в окрестностях 14 деревень. В Ясной Поляне первый пожар вспыхнул в Доме отдыха, затем в больнице, в доме врачей, горели здание школы, дом учителей, несколько домов в начале деревни. И вот по прешпекту промчалась по направлению к дому немецкая машина… Три немецких офицера устроили костер в центральной комнате – библиотеке. Пожар удалось потушить усилиями нескольких служащих музея и молодежи, жившей в Ясной Поляне. Но борьба с огнем длилась несколько часов: были подожжены и сильно обгорели три комнаты дома.
…15 декабря в вечернем сообщении Совинформбюро среди освобожденных 25 населенных пунктов первыми были названы Ясная Поляна и Косая Гора.
В течение ближайших трех дней в усадьбе ничего не трогали – шла документальная съемка. Фотографии Ясной Поляны той поры поместили многие газеты.
А к маю 1942 года музей уже восстановили и торжественно открыли для посещения. Музей принимал в месяц в среднем более трех тысяч посетителей, в основном военных. Событием в жизни музея стало полное восстановление его экспозиции в 1945 г., когда прибыли из Томска реэвакуированные яснополянские ценности…
Впоследствии германское информбюро пыталось опровергнуть факт грабежа и разбоя в Ясной Поляне. Фашисты утверждали, что «музейный инвентарь большевики полностью вывезли из Ясной Поляны, так что при занятии этого пункта германскими войсками там не оставалось ничего, кроме стенных украшений, т. е. некоторых картин, исполненных самим Толстым. Что касается толстовских замков, то речь идет о двух полностью сохранившихся белых зданиях, из которых главное здание служило музеем. В таком же духе утверждалось, что “Советы сами минировали парк имения и могилу Толстого”… Но это, конечно же, была ложь, которую убедительно опровергали фотографии и документы».(Л. Тимофеева. Ясная Поляна в годы войны: Гудериан устроил общежитие в усадьбе Толстого).
Подвиг Ленинграда
«Это была эпопея страданий человеческих. Это была история не девятисот дней подвига, а девятисот дней невыносимых мучений. Что, конечно, не соответствовало пафосу героизма, того, что прочно вошел в историю Великой Отечественной войны», – именно так скажет о подвиге ленинградцев писатель Д. Гранин в истории создания «Блокадной книги».
Началом блокады считается 8 сентября 1941 года, когда была прервана сухопутная связь Ленинграда со всей страной. Однако фактически ленинградцы потеряли возможность покинуть город еще 27 августа. В этот день было прервано железнодорожное сообщение. В блокаде оказались 2 млн 544 тыс. гражданского населения (в т. ч. около 400 тыс. детей), 343 тыс. жителей пригородных районов и войска, защищавшие город. Блокада длилась 872 дня. Только 27 января 1944 года Ленинград был полностью освобожден от вражеской блокады. За это время от голода и лишений погибло свыше 641 тыс. горожан, однако реальная цифра жертв может быть не менее 800 тыс. Причем 97 % из них погибли от голода, и только 3 % смертей приходится на артиллерийские обстрелы и бомбардировки.
Фашисты стремились сломить дух ленинградцев голодом
Главной проблемой осажденного Ленинграда был голод, который по-настоящему начался в ноябре. Это притом, что продовольственные карточки были введены 17 июля, а катастрофическое продовольственное положение выяснилось только 12 сентября. В ноябре были отмечены первые потери сознания от голода на улицах и на работе, первые случаи смерти от истощения, а затем и первые случаи каннибализма.
С наступлением зимы в Ленинграде, а она оказалась значительно холоднее и продолжительнее обычного (столбик термометра падал до отметки – 32 градуса, а средняя температура месяца была – 18 градусов), практически кончились запасы топлива. Остановилась работа почти на всех фабриках и заводах. В жилых домах не работала канализация и водопровод. Деревянные дома разбирали на дрова. Холод стал одним из факторов роста смертности ленинградцев.
Например, нормы выдачи хлеба с 20 ноября по 25 декабря 1941 г. составляли:
рабочим – 250 граммов; служащим и членам семей – 125 граммов; личному составу военизированной охраны, пожарных команд, истребительных отрядов, ремесленных училищ и школ ФЗО, находившемуся на котловом довольствии, – 300 грамм. От таких норм смертность от голода лишь возрастала. Только за декабрь 1941 года умерло около 50 тыс. человек.
Ежедневная смертность в блокадном Ленинграде колебалась от 4 тыс. человек до 6–7 тыс. в день. Причем на каждые 100 смертей приходилось примерно 63 мужчины и 37 женщин, поэтому к концу войны женщины составляли основную часть городского населения.
В феврале 1942‐го нормы выдачи хлеба составили: рабочим – 500 граммов; служащим – 400 граммов; иждивенцам и детям – 300 граммов. Однако в городе продолжали умирать: ежемесячно примерно 130 000 человек, в марте – 100 000 человек, в мае – 50 000 человек, в июле – 25 000 человек, в сентябре – 7000 человек.
В Советской военной администрации в Германии А.Д. Беззубов, как опытный специалист, работал начальником научно-технического отдела пищевой промышленности. В его ведении находились лаборатории университетов, научно-исследовательские институты и проектные организации. И однажды судьба свела его там с крупным немецким специалистом – профессором Цигельмайером.
«Цигельмайер считался одним из ведущих ученых в области питания. Раньше он руководил Мюнхенским пищевым институтом, а во время войны занимал высокую должность – заместитель интенданта гитлеровской армии. Поскольку специалист он был выдающийся, его привлекли курировать важнейшую для командования проблему – блокированного Ленинграда. Прямое наступление на город захлебнулось. Наши войска плотно держали изнутри блокадное кольцо, не давая нигде его переступить. Вот тогда гитлеровскому генеральному штабу и потребовались консультации Цигельмайера. Он обдумывал и советовал, что следует делать, чтобы скорее уморить голодом Ленинград. Именно это имел в виду Геббельс, когда, немного кривя душой, записывал в своем дневнике 10 сентября 1941 года:
“Мы и в дальнейшем не будем утруждать себя требованиями капитуляции Ленинграда. Он должен быть уничтожен почти научно обоснованным методом”.
Цигельмайер вычислял, сколько может продлиться блокада при существующем рационе, когда люди начнут умирать, как будет происходить умирание, в какие сроки они все вымрут.
Цигельмайер рассказывал мне, что они точно знали, сколько у нас осталось продовольствия, знали, сколько людей в Ленинграде… Правда, он сделал ошибку, я потом ему сказал, что у нас положение было еще тяжелее: “Вы не учли, сколько с армией пришло населения из Ленинградской, Новгородской и других областей”. Цигельмайер изумлялся и все меня спрашивал: “Как же вы выдержали?! Как вы выдержали?! Как вы могли? Это совершенно невозможно! Я писал справку, что люди на таком пайке физически не могут жить. И поэтому не следует рисковать немецкими солдатами. Ленинградцы сами умрут, только не надо выпускать ни одного человека через фронт. Пускай их останется там больше, тогда они скорее умрут, и мы войдем в город совершенно свободно, не потеряем ни одного немецкого солдата”. Потом он говорил: “Я все-таки старый пищевик. Я не понимаю, что за чудо у вас там произошло?”»
Алексей Дмитриевич мог бы ему многое рассказать про свою работу. Витаминному институту, где он заведовал химико-технологическим отделением, горисполком поручил руководить изготовлением хвойной настойки, чтобы как-то предупредить авитаминоз среди населения.