С того ужасного дня я не мог выносить дикого, звериного рева пикировщиков. Этот вой разрывает голову на куски, леденит душу, ввергает в смятение, парализует, как взгляд ядовитой кобры, и еще долго-долго звучит в ушах. Даже после войны я ни разу не посмел сходить в зоопарк: мне казалось, если услышу звериный рык, произойдет нервный срыв.
Все же расправа над танками не удалась полностью, уничтожить их все немцам не удалось: пехота так же, несмотря на плотный пулеметный огонь с фронта и флангов, продолжает наступление, наши цепи приближаются к первой линии окопов противника. Однако добраться до нее с ходу не удается, и бойцы, залегая за кусты, бугорки, прячась в лощинах, воронках, ведут из-за укрытий прицельный огонь по огневым точкам.
Воздух сотрясают нарастающий гул и грохот мощных взрывов! Это противник пустил в ход тяжелую дальнобойную артиллерию, пытается отсечь пехоту от танков, а сильно поредевшие первые цепи – от идущих следом за ними. Воздуха больше нет. Дышать все труднее. Горло пересохло, мучит жажда, задыхаюсь от тошноты. Где небо, где земля, мы уже не понимаем, все вокруг куда-то исчезло, куда – никто уже ни понять, ни ощутить не может, сердце колотится так, что вот-вот вырвется из тела, и где-то внутри яростной волной нарастает ненависть к тем, кто так безжалостно нас уничтожает.
– Вперед! Вперед! – кричат оставшиеся в живых командиры и замертво валятся рядом со своими бойцами.
Люди механически двигаются вперед, и многие гибнут – но мы уже не принадлежим себе, нас всех захватила непонятная дикая стихия боя. Взрывы, осколки и пули разметали солдатские цепи, рвут на куски живых и мертвых. Как люди способны такое выдержать? Как уберечься в этом аду? Ряды наступающих редеют, но их заполняют все новые цепи. Остатки прежних рот, батальонов превратились в обезумевшие толпы рвущихся вперед отчаявшихся людей. Грохот боя заглушает отчаянные крики раненых; санитары, рискуя собой, мечутся между стеной шквального огня и жуткими этими криками – пытаясь спасти, стаскивают искалеченных, окровавленных в ближайшие воронки. В гуле и свисте снарядов мы перестаем узнавать друг друга. Побледневшие лица, сжатые губы. У многих лица дрожат от страха. Кого-то рвет. Кто-то плачет на ходу, и слезы, перемешанные с потом и грязью, текут по лицу, ослепляя глаза. Кто-то от шока в мокрых штанах, с кем-то – того хуже. Вокруг дикий мат. Кто-то пытается перекреститься на бегу, с мольбой взглядывая на небо. Кто-то зовет какую-то Маруську.
Внезапно я дернулся, за меня ухватился раненый, тянет вниз, кричит мне прямо в лицо:
– Это я – Женя! Мы… из одной казармы…
Да это ведь Женька! Наш Женечка! Лихорадочный взгляд, в глазах черная тень надвигающейся смерти. Потрясенный, киваю, лепечу почему-то шепотом:
– Да, Женечка, да…
Надрываясь, он надсадно хрипит, силясь выговорить какие-то слова, а я их еле слышу:
– Меня сейчас… не станет… Вы это понимаете?.. Понимаете?.. Найдите маму, умоляю…
Больше наш ротный любимец ничего произнести не смог – кровь хлынула из горла, широким потоком разлилась по груди. Он опрокинулся на землю. Все кончено. На мгновение я забылся…
…В уши ворвался шум. Увидел перед собой лицо Женечки. Оно вновь преобразилось – стало красивым и озаренным, как прежде. Со всех сторон раздавались отчаянные крики, от которых можно сойти с ума. Я приподнялся и побежал догонять своих. Над полем стоял непрерывный вопль:
– Мандавошки!
– Где моя нога?
– Санитар! Санитар!
– Летчики, спасите нас!
– Что вы с нами сделали?! Гоните, как скотину, на пулеметы!
Опять этот хриплый голос:
– Маруська, где ты?
Атаки следовали одна за другой. Сражение разгоралось, росли горы трупов. Мы приближались к вражеским траншеям. Это самая трудная минута боя. Ночью минеры проделали проходы в минных полях, сейчас по ним устремлялись остатки наступающих, я видел, как первые уже достигли траншей, ворвались в них, шла сумасшедшая рукопашно-штыковая схватка. Но я не успеваю добежать. Последнее, услышанное мной, – чей-то безумный крик. С этим криком я ощутил, болезненно и остро, как что-то холодное, скользкое, тупое ударило меня в затылок, оглушило, вмиг пригнуло к груди голову; от сильного толчка меня резко качнуло, бросило вперед, и я рухнул лицом на землю. Но сознания не потерял. Почувствовал, что задыхаюсь, рот и нос забило землей и грязной травой, выплюнул – дышать стало легче. С трудом приподняв голову, увидел бойцов, пробегающих мимо крупной воронки. Мне туда. Пополз и перевалил внутрь. Несколько минут я ничего не понимал от потрясения, ничего не замечал вокруг, трясущимися руками ощупывал голову, пытаясь определить, куда меня занесло. Рука наткнулась на кусок металла – пробив гимнастерку, рубаху, нечто страшное застряло в шее ниже затылка. Что это?! Осколок?! Крови не было – но это не успокоило! Кровь и боль придут позднее, я знаю! Вот тут, наверно, я опять потерял сознание.
Когда я пришел в себя, глазам предстало жуткое зрелище. Напротив весь в крови и грязи лежал солдат с расколотым черепом и уже остекленевшими глазами; видно, смертельно раненный, он оказался возле воронки, сумел как-то сползти… Справа совсем близко от меня полусидел, привалившись к скату воронки, еще один – он был в беспамятстве; из его распоротого осколком живота на землю вываливались внутренности – он механически, рукой до локтя в крови, старался запихнуть их обратно. Всмотревшись в бескровное лицо, уже ничего не выражающие мутные глаза, я оцепенел от неожиданности: несмотря на резко изменившиеся черты, я узнал в тяжело, а может, смертельно раненном – Шурку! Заорал:
– Шурка! Шурка! Что тебе сделать?! Что надо сделать?! – Мысль о помощи надеждой захватила меня! Придвинувшись, я тронул его за плечо: – Шурка! Мы же из одной казармы! – Никакой реакции. Я разрыдался…»
Старший сын Сталина
20 июля 1941 года на стол Сталину положили распечатку сообщения берлинского радио. Внимательно изучая текст, он с большим трудом постигал смысл этого документа. Лицо его было суровым.
«Из штаба фельдмаршала Клюге поступило донесение, что 16 июля под Лиозно, юго-восточнее Витебска, немецкими солдатами моторизованного корпуса генерала Шмидта захвачен в плен сын диктатора Сталина – старший лейтенант Яков Джугашвили, командир артиллерийской батареи из седьмого стрелкового корпуса генерала Виноградова», – прочитал Сталин…
К концу 9 июля 1941 года 14‐я танковая дивизия, 14‐й мотострелковый полк, 14‐й гаубичный артиллерийский полк и 220‐я стрелковая дивизия вышли на рубеж Вороны – Фальковичи и были отрезаны противником от основных сил.
Ближе к вечеру 11 июля части и соединения перешли к обороне Лиозно. На следующий день войсковая группа, несколько дней как переподчиненная командиру 34‐го стрелкового корпуса 19-й армии, заняла и удерживала противотанковый район у станции Лиозно, а с рассветом 13‐го на рубеже Вороны – Поддубье вела бой с танками и пехотой противника, после натиска которого подразделения 14‐й танковой дивизии отошли.
В это время 14‐й мотострелковый полк и 14‐й гаубичный артполк во взаимодействии с частями 220‐й стрелковой дивизии наступали на Витебск. Они овладели селом Еремеево, но, не выдержав танковых и авиационных атак, начали отход к Лиозно.
Последующие два дня 14 и 15 июля 14 мсп и 14 гап вели бой в районе восточнее Лиозно, но вследствие больших потерь отошли одной группой на север, второй – на юг.
Батарея гаубичного полка, которой командовал старший лейтенант Яков Иосифович Джугашвили с 9 мая 41‐го, вместе с соседней батареей своим огнем прикрывала отходившие на юг войска.
К утру 16 июля 14-я танковая дивизия, находящаяся в окружении, вышла из подчинения 34-го стрелкового корпуса и вошла в состав 7-го механизированного корпуса 20-й армии.
Первые группы военнослужащих 14 тд появились в местах сбора 17–19 июля. Вечером 19 июля из окружения вышли бойцы и командиры 14-го гаубичного полка. Из 1240 человек вышло 413, а 675 пропали без вести. Среди них не оказалось и Якова Джугашвили…
А на следующий день, 20 июля 41‐го, командующий 20‐й армией генерал Курочкин получил приказ шифртелеграммой от начальника штаба западного направления: «Выяснить и донести в штаб фронта, где находится командир батареи 14‐го гаубичного полка 14‐й танковой дивизии старший лейтенант Джугашвили Яков Иосифович».
Яков Джугашвили в плену
В тот же день на поиски старшего сына вождя была отправлена группа мотоциклистов во главе со старшим политруком Гороховым. Старший политрук, добравшись до озера Каспля, встретил красноармейца Лопуридзе, который рассказал, что вместе с Яковом Джугашвили выходил из окружения.
По словам Лопуридзе, 15 июля они вместе переоделись в гражданскую одежду, закопали свои документы, после чего, убедившись, что немцев поблизости нет, якобы Яков решил передохнуть, а красноармеец пошел дальше, пока не встретил группу мотоциклистов.
После опроса Горохов, предположив, что Яков, наверное, уже вышел к своим, прекратил дальнейшие поиски и вернулся в дивизию…
На сегодняшний день до нас дошло следующее, весьма любопытное свидетельство очевидца: «В июле 1941 г. я был в прямом подчинении у старшего лейтенанта Я. Джугашвили.
По приказу командования наш взвод броневиков БА-6 26‐го танкового полка был назначен в полевое охранение гаубичной батареи 14‐го артиллерийского полка. Нам было приказано: в случае прорыва немцев и при явной угрозе увезти командира батареи Я. Джугашвили с поля боя.
Однако так случилось, что в ходе подготовки его эвакуации ему был передан приказ срочно явиться на командный пункт дивизиона. Следовавший с ним адъютант погиб, а он оттуда уже не вернулся. Мы тогда так и решили, что это специально было подстроено. Ведь был приказ уже об отступлении, и, видимо, на КП дивизиона уже никого не было.
По прибытии на разъезд Катынь нас встретили сотрудники особого отдела. Нас троих – командира 1‐го огневого взвода, ординарца Я. Джугашвили и меня, командира взвода броневиков полевого охранения, неоднократно допрашивали: как могло случиться, что и батареи, и взвод охранения вышли, а Я. Джугашвили оказался в плену? Майор, допрашивавший нас, все говорил: “Придется кому-то оторвать г