ботавший ранее на немецком секретном предприятии, выпускавшем эти машины. Англичане держали в строжайшем секрете существование “Enigm’ы”, дававшей им возможность дешифровать немецкие радиограммы. Сведения о ней поступили к нам в 1945 году от Филби и Кэрнкросса.
Сталин не доверял англичанам, и для этого были основания. Когда мы сравнивали разведданные от наших агентов из Швейцарии и из Лондона, то видели их разительное совпадение. Однако информация из Лондона от кембриджской группы была более полной, а от группы “Люци” явно отредактированной. Ясно было, что информация “Люци” дозировалась и редактировалась британскими спецслужбами.
Нашей лондонской резидентуре периодически поставлял расшифрованные радиограммы Джон Кэрнкросс, работавший в британском шифровальном центре “Блсчли парк”. Позже, беседуя с моим другом Кукиным – он был резидентом в Лондоне с 1943 по 1947 год и руководил кембриджской группой, – мы признали, что вклад Кэрнкросса в наше общее дело и получаемые от него материалы представляли большую ценность для раскрытия немецких оперативных планов. Дешифрованные материалы, поступавшие от Кэрнкросса, имели не только военную ценность, но и позволили нам проследить проникновение английской спецслужбы в группу Радо.
Весной 1943 года, за несколько недель до начала Курской битвы, наша резидентура в Лондоне получила от кембриджской группы информацию о конкретных целях планировавшегося немецкого наступления под кодовым названием операция “Цитадель”. В этом сообщении указывалось число немецких дивизий, которые предполагалось использовать, и подчеркивалось, что операция “Цитадель” нацелена на Курск, а не на Великие Луки, то есть не к западу, а к юго-западу от Москвы – там мы не ожидали немецкого наступления. НКВД направило эту информацию Советскому Верховному Главнокомандованию 7 мая 1943 года. Сообщение из Лондона содержало более обстоятельные и точные планы немецкого наступления, чем полученные по линии военной разведки от “Люци” из Женевы. Руководителям военной разведки и НКВД стало совершенно ясно, что англичане передают нам дозированную информацию, но в то же время хотят, чтобы мы сорвали немецкое наступление. Из этого мы сделали вывод, что они заинтересованы не столько в нашей победе, сколько в том, чтобы затянуть боевые действия, которые привели бы к истощению сил обеих сторон».
Что касается «Кембриджской пятерки», то не кто иной, как сам бывший директор ЦРУ Аленн Даллес назвал информацию, поступавшую от нее, «пределом мечтаний любой разведки мира».
Первый заместитель начальника ПГУ КГБ СССР (1979–1991) генерал В.А. Кирпиченко утверждал: «Факта, что немцы читали нашу, американскую или английскую переписку, ни в каких документах не зафиксировано… Зато известно достоверно и доподлинно, что англичане читали переписку германского вермахта». Также он подчеркнул, что именно «Джон Кэрнкросс в конце апреля, за два с лишним месяца до начала Курской битвы, передал в Москву полную информацию о том, что немецкое наступление начнется в начале июля. Это была дешифровка телеграммы в Берлин немецкого генерала фон Вейхса, который готовил немецкое наступление на юге от Курска, в районе Белгорода. В телеграмме было совершенно точно указано, какими силами немцы предпримут наступление, когда, какие силы будут действовать от Орла, какие – от Белгорода, какая новая техника будет введена. Было обозначено расположение немецких полевых аэродромов…»
Для несведущих лишь отметим, «Кембриджская пятерка» – ядро сети советских агентов в Великобритании, завербованных в 30‐х годах XX века в Кембриджском университете. Ким Филби – кодовое имя «Stanley», занимал высокие должности в SIS (MI6) и MI5; Дональд Маклин – «Homer», работал в министерстве иностранных дел; Энтони Блант – «Johnson», контрразведка, советник короля Георга VI; Гай Берджес – «Hicks», контрразведка, министерство иностранных дел; Джон Кернкросс – с 1942‐го работал в MИ-6, где имел доступ к шифровальной технике. Предатель Олег Гордиевский в свое время лишь подтвердил слова генералов Судоплатова и Кирпиченко: «Шотландец Джон Кернкросс был в контрразведке и имел много материалов-перехватов немецких сообщений. И хотя англичане сами передавали военную информацию Советскому Союзу, но часть, которую они не хотели передавать, передавали секретно Кернкросс и завербованный им агент в отделе перехвата Лео Лонг».
Введение погон
Впервые в России погон появился на военной одежде при Петре I между 1683 и 1699 годом. Но сначала они были принадлежностью только солдатской формы. С 1843 года погоны становятся знаком различия воинских званий, поначалу только солдат и унтер-офицеров. С 1854 года постепенно вводятся погоны вместо эполет и для офицеров: первоначально только на шинель, в марте 1855 года и на другие виды одежды.
Образцы погон для среднего командного состава
Как известно, после Октябрьской революции погоны были отменены (16 декабря 1917 года). Более того, в советской пропаганде до Великой Отечественной войны они на много лет стали символом контрреволюционного офицерства («золотопогонники»). И вдруг в начале 1943 года (6 января для личного состава Красной армии, а 15 февраля – личного состава ВМФ) Указом Президиума Верховного Совета СССР вводятся погоны. Вот только сама эта идея созревала давно.
Так, важной вехой на пути к погонам, во-первых, стало введение звания Маршал Советского Союза (1935), а во-вторых, введение генеральских и адмиральских званий (1940). Оказывается, образцы новой формы и погон были готовы аж к 1941 году. Была и первая неудавшаяся попытка. Например, осенью 1941 года, когда в Красной армии появились первые гвардейские части, возникла идея ввести для них особую форму. Снова всплыла мысль о погонах. Вот только до воплощения дело не дошло. Лишь в мае 1942‐го одобрение было получено от Главного политического управления РККА. Однако окончательное решение вопроса откладывалось исключительно по политическим соображения. Красной армии нужна была переломная победа, которой стала Сталинградская битва. Только тогда, когда выяснилось, что окруженной армии генерала Паулюса осталось существовать недолго, проект был утвержден Политбюро ЦК ВКП(б) 23 октября.
Как вспоминал бывший начальник Главного управления тыла Красной армии генерал армии Хрулев, «в конце 1942 года мы получили задание Верховного Главнокомандующего подготовить введение погон для всех военнослужащих Красной Армии. Такому решению вопроса способствовала поддержка этой точки зрения многими командующими фронтами и армиями.
Многие командующие говорили, что при существовавших тогда знаках различия трудно отличить солдата от сержанта, сержанта от офицера. Введение погон сразу выделяло командиров, делало их заметными в общей массе. Введение погон, по мнению командующих, будет способствовать поднятию авторитета начальствующего состава, укреплению дисциплины и единоначалия, поднятию ответственности командиров.
Наступил 1943 год. Наша армия успешно громила немцев в междуречье Волги и Дона. У всех было приподнятое настроение.
В первых числах января, приехав по текущим делам в Кремль, я снова стал с настойчивостью просить наркома обороны решить вопрос о погонах.
Я попросил разрешения вызвать главного интенданта генерал-полковника П.И. Драчева. Через пятнадцать минут он был в Кремле. Когда он разложил в приемной все образцы погон, Сталин походил вокруг них, посмотрел и, приказав соединить его с Калининым, попросил его зайти к нему. Минут через десять явился Калинин. Обращаясь к нему, Сталин шутливо сказал:
– Вот, товарищ Хрулев предлагает нам восстановить старый режим, – и попросил рассмотреть представленные образцы погон и одежды.
Михаил Иванович не торопясь, внимательно осмотрел все образцы и сказал:
– Видите ли, Иосиф Виссарионович, старый режим помним мы с вами, а молодежь его не знает и золотые погоны сами по себе ни о чем ей не говорят. Если эта форма, напоминающая нам о старом режиме, нравится молодежи и может принести пользу в войне с фашистами, я считаю, что ее следует принять».
Любопытно, что, согласно докладной записке Особого отдела НКВД Донского фронта «о реагировании военнослужащих на введение новых знаков различия» от 19 января 1943 г., говорилось в том числе и о случаях отрицательных высказываний со стороны отдельных командиров и красноармейцев.
Например, «инженер отдела связи 24-й армии Белкин, беседуя о новых погонах, сказал: “…Мне просто непонятно, почему решили вводить погоны. Было время, когда мы их ненавидели, а теперь решили по образцу старой армии надеть их. Многие не понимают того, что старый офицер русской армии был культурнейший человек, а наши – это просто срамота. Возьмите нашего капитана полка связи. Куда ему эти погоны. Если бы меня уволили из армии, это было бы дороже погонов…”.
Мл. воентехник 437-го отдельного радиодивизиона Рождественский А.В., 1916 г. рождения, беспартийный, в присутствии красноармейцев говорил: “…У меня еще раньше было отвращение к погонам, а теперь обратно возвращается старое, опять будем носить погоны. Я к этому питаю отвращение. Но если будет приказ, то придется все же носить погоны…”».
И все же, как вспоминал Главный маршал артиллерии Н.Н. Воронов, «серьезным поводом, побудившим Советское правительство ввести погоны в Красной Армии, было введение единоначалия. В боевых условиях новыми знаками различия решили поднять и укрепить авторитет командных кадров. Необходимость введения погон диктовалась также предстоящими совместными действиями и тесным взаимодействием на полях сражений с союзными армиями».
Именно с введением погон все чаще и чаще стало употребляться слово «офицер», а термин «командир» забывался быстрее. Но важно даже не это, а то, что в 1943 году мир увидел другую армию, которая значительно отличалась от Красной армии 1941 года. Она изменилась не только внешне, но и качественно.
Прохоровское сражение
Это сражение произошло 12 июля 1943 года на южном фасе Курской дуги в полосе Воронежского фронта в районе станции Прохоровка. До сих пор «Прохоровское сражение» считается одним из крупнейших в военной истории сражением с применением бронетехники. Более того, до наших дней победа советских войск у Прохоровки считалась безоговорочной. Лишь в девяностые годы оценка этого сражения стала меняться. Или как пишет участник войны В.М. Сафир, «…по сей день в масштабном полотне одного из величайших сражений мировой истории отчетливо видны “белые пятна” – изъяны в оценке отечественными историками действий 5‐й гвардейской танковой армии генерал-лейтенанта Павла Ротмистрова, с одной стороны, и 2‐го танкового корпуса СС обергруппенфюрера Пауля Хауссера – с другой».