Уже в 1999 году в новой российской Военной энциклопедии (4 том) прежние утверждения о Прохоровском сражении были изъяты, а сам факт победы армии Ротмистрова обойден молчанием. Так, по мнению историка В.Н. Замулина вместо беспристрастного изучения сражения советские историки вплоть до начала 1990‐х годов создавали миф о «крупнейшем танковом сражении в истории войн». В своем исследовании он утверждает, что сражение у Прохоровки немецкое командование спланировало заранее: «4 ТА должна была двигаться от Белгорода не строго на север, а, прорвав две армейских полосы и разгромив 6 гв. А и 1 ТА, развернуться на восток, чтобы на четвертый день операции встретить советские танковые и мехкорпуса в наиболее удобном месте для использования своих танковых дивизий – прохоровском направлении».
По замыслу советской стороны, контрудар 12 июля 1943 года в районе станции Прохоровка должен был окончательно переломить ход оборонительного этапа Курской битвы, однако ожидаемых результатов советская сторона добиться не смогла. Так, В.Н. Замулин подчеркивает, что «главной причиной этого явилось решение о фронтальном ударе корпусами 5 гв. ТА и 5 гв. А не по флангам, а “в лоб” наиболее сильному на тот момент вражескому соединению, которое частью сил перешло к обороне. План контрудара к его началу уже не соответствовал изменившейся оперативной обстановке, район развертывания главной контрударной группировки был неудобным для использования большого числа танков, а возможности 2 тк СС при удержании занятой им 11 июля территории у Прохоровки недооценены».
Советские солдаты осматривают немецкий танк «Пантера», уничтоженный во время боев под Прохоровкой. 1943 г.
Когда 10 июля противник, наступавший с южного фаса Курской дуги, успешно преодолел все оборонительные рубежи советских войск и фактически вышел на оперативный простор, приказом командующего фронтом И.С. Конева в образовавшуюся брешь были брошены 5‐я гвардейская танковая и 5‐я общевойсковая армии. 12 июля армия генерала Ротмистрова вошла в боевое соприкосновение с противником в районе железнодорожной станции Прохоровка. При этом части 5-й гвардейской танковой армии вводились в бой разрозненно…
Любопытно, что еще в 1987 году научный сотрудник Белгородского краеведческого музея Лебедев писал академику А. Самсонову: «5‐я гв. ТА уничтожила за три дня 150 танков противника, а не 400, как это провозглашал командарм 5‐й ТА. Да и эти бои назывались в то время контрударом, а затем начали называть встречным танковым сражением. А ведь до 12 июля каждый день сражения был свирепее Прохоровки… Печать, радио, телевидение и кино фактически свели успех советских войск на Курской дуге к успехам 5‐й гв. ТА у Прохоровки…»
Что же касается количества танков и САУ к началу боевых действий в районе Прохоровки в армии Ротмистрова, то В.М. Сафир обнаружил их отнюдь не в закрытых архивах: «Практически во всех изданиях, в том числе и мемуарных, называется цифра 850. Но, раскрыв фундаментальный труд “Стратегические решения и Вооруженные Силы” (1995, т. 1, с. 307), с удивлением узнаем, что 5‐я гвардейская танковая армия имела “…5 корпусов, до 1100 машин”». С цифрами тяжелейших потерь армии Ротмистрова в боях у Прохоровки примерно то же. В.М. Сафир находит их в мемуарах командующего Степным фронтом И.С. Конева: «“…Эта армия, вновь возвращенная фронту, была уже не той, какой она от нас уходила… в ней насчитывалось только 160 танков и самоходных орудий”. Таким образом, без повреждений в 5‐й гв. ТА осталось (с учетом восстановленных за две недели после окончания боев) порядка 14 % бронированных машин».
О надуманности выигранного сражения говорят и материалы акта специальной комиссии Г.М. Маленкова (август 1943 г.): «Из акта следует, что боевые действия под Прохоровкой 12 июля 1943 г. (день решающих и наиболее ожесточенных танковых боев) “являются образцом неудачно проведенной операции”» (ВИА № 39, с. 108). Соответственно, генерала Ротмистрова в буквальном смысле пришлось спасать от гнева Сталина. По одним данным за него заступился маршал А.М. Василевский, а по другим – сам Н.С. Хрущев.
Что же касается потерь противника, то, как констатирует историк В.Н. Замулин, «2‐й танковый корпус СС в течение 12 июля также понес существенные для него потери (возможно, около 100 танков и самоходных штурмовых орудий уничтоженными и подбитыми). Но большинство немецких танков и самоходных штурмовых орудий имело незначительные повреждения и поломки и за ночь было восстановлено в передвижных войсковых ремонтных подразделениях (которые, располагаясь недалеко от переднего края, своими силами и средствами обычно вводили в строй до 95 процентов подбитой бронетехники), и наутро 13 июля 1943 года во 2‐м танковом корпусе СС в строю находился 251 танк и самоходное штурмовое орудие, то есть на 22 единицы меньше, чем утром 12 июля». Всего же во 2‐м танковом корпусе СС насчитывалось около 500 танков.
Не зря же сам генерал Ротмистров в докладной записке маршалу Г.К. Жукову писал (20 августа 1943 г.): «…при столкновении с… немецкими танковыми частями мы, как общее правило, несем огромные потери в танках и успеха не имеем».
Таким образом, Владимир Михайлович Сафир делает вполне обоснованный вывод: «Результат боев свидетельствует о том, что критические замечания Сталина (“ничего с танковыми армиями не получилось”), сделанные им 3 сентября 1942 г. в связи с неудовлетворительными действиями впервые организованных наших ТА, к июлю 1943 г. были учтены не в полной мере. Этот вывод в достаточной степени согласуется с мнением немецкого генерала Меллентина: “1943 год был для русских все еще периодом учебы. Лишь в 1944 году крупные русские танковые и механизированные соединения приобрели высокую подвижность и мощь и стали весьма грозным оружием в руках смелых и способных командиров”».
Тем не менее многие загадки Прохоровского сражения до сих пор остаются неразгаданными. Сложнейшая историческая тема ждет новых непредвзятых исследователей, способных рассказать всю правду.
Почему Сталин отобрал орден?
16 ноября 1943 года Сталин подписал приказ Народного комиссара обороны № 00142, в котором говорилось:
«1. Приказ командующего 1‐м Прибалтийским фронтом от 29 октября 1943 года… о награждении правительственными наградами работников редакции фронтовой газеты отменить. Выданные ордена и медали – отобрать.
2. Пункт приказа Военного совета 1‐го Прибалтийского фронта от 24 сентября о награждении редактора газеты "Вперед на врага" полковника Кассина как незаконный – отменить. Выданный Кассину орден Отечественной войны отобрать.
3. Разъясняю генералу армии тов. Еременко, что ордена и медали установлены правительством для награждения отличившихся, в борьбе с немецкими захватчиками бойцов и офицеров Красной Армии, а не для огульной раздачи кому попало…
4. Редактора газеты полковника Кассина… снизить в воинском звании до подполковника и назначить на меньшую работу…»
К слову сказать, Статут ордена Отечественной войны II степени (учрежденного 20 мая 1942 года), в котором были конкретизированы подвиги военнослужащих для родов войск в различных видах боевой деятельности, предусматривал двадцать пять различных ситуаций. И в нем действительно нет ничего такого, чтобы можно было бы даже «подогнать» под редактора фронтовой газеты. Не подходил для него и самый простейший на вид пункт: «Кто организовал бесперебойное материально-техническое обеспечение части, соединения, армии и тем самым способствовал успеху части, соединения».
Более того, если отмена пункта приказа о награждении вполне понятна, то совершенно непонятно еще одно наказание редактора газеты «Вперед на врага»: понижении его в воинском звании. В сущности, виноват-то не Кассин, а командующий 1‐м Прибалтийским фронтом генерал армии Еременко, который и наградил полковника. Но здесь уже история поинтересней…
Несколько лет назад с этой историей разбирался В. Мороз. И вот что он пишет: «В июле 1942 года Николая Кассина выдвинули на пост редактора газеты Калининского фронта “Вперед на врага”. С командующими этим фронтом генерал-полковником И.С. Коневым, а затем генерал-полковником М.А. Пуркаевым у ответственного редактора отношения были чисто деловыми, встречи и беседы мимолетными, случайными. А вот член военного совета фронта генерал-лейтенант Д.С. Леонов читал газету от корки до корки и всегда находил упущения, корил даже за орфографию. Те или иные замечания, указания, предложения Кассин принимал почти ежедневно. Правда, они никогда не касались стихов, в которых редактор лично воспевал подвиги бойцов и командиров фронта. По части поэзии, особенно лирики, Дмитрий Сергеевич Леонов экспертом себя не считал.
Н.С. Кассин
Полковник Кассин, думается, с облегчением перевел дыхание, когда в апреле 1943 года в командование фронтом вступил А.И. Еременко. Уж он-то, герой Сталинграда, редактора, с которым начинал войну, в обиду не даст.
И действительно, у Андрея Еременко, получившего в августе 1943 года звание генерала армии, отношения с Николаем Кассиным сложились самые дружеские. Скорее даже не как с редактором печатного органа фронта, а как с поэтом. Дело в том, что Андрей Иванович в госпитале, где лечился после ранения, начал писать поэму “Сталинград” и в полной мере ощутил: подчинять своей воле слова труднее, чем войска. Совершенствуя текст, командующий по вечерам усмирял непослушные рифмы вместе с Кассиным. Д.С. Леонову особые отношения Еременко с ответственным редактором не нравились: Кассин, полагал он, стал меньше заботиться об уровне публикаций в газете.
Когда А.И. Еременко предложил военному совету 1‐го Прибалтийского фронта наградить ответственного редактора газеты и лучших работников редакции орденами и медалями, Д.С. Леонов это предложение не поддержал. Тем не менее награждение состоялось. Два отдельных приказа по этому поводу вместе с А.И. Еременко подписал начальник штаба фронта генерал-лейтенант В.В. Курасов, который знал Кассина со времен 4‐й ударной армии.