6 марта первый секретарь ЦК КП (У) и член Военного совета 1‐го Украинского фронта Н.С. Хрущев доложил Сталину о том, что у Ватутина температура 38, самочувствие плохое: «Ухудшилось оно при переезде из ровно в Киев. В связи с этим он не хотел бы ехать сейчас в Москву, а остаться в Киеве и выждать, пока наступит улучшение». Далее Хрущев просил согласия вождя на оставление Ватутина в Киеве, которое было получено.
О том, как проходило лечение командующего фронтом, достаточно обстоятельно рассказал в своей статье Н. Ларинский: «7 марта Н.Ф. Ватутину провели хирургическую обработку раны, сняли гипс, причинявший дискомфорт страдавшему избыточным весом больному. Врачи отметили, что вздутие живота осложняло сердечную деятельность пациента. На 19‐е сутки отмечалось удовлетворительное состояние больного, температура вечером – 38 °C. Однако 23 марта наступило резкое ухудшение. Температура утром достигла критических 40,2 градуса (были даже подозрения на рецидив малярии, которой вроде бы страдал Ватутин). “Врачи до сих пор не могут точно установить диагноз болезни”, – сообщал Сталину Хрущев. Из Москвы дополнительно прибыл главный терапевт Красной Армии, профессор, генерал-майор м/с М.С. Вовси. Врачи подозревали, что ранение стало причиной сепсиса. 31 марта профессор В.Н. Шамов провел операцию по удалению гнойных очагов в области раны, о чем уже через 20 минут сообщили И.В. Сталину. На следующий день Н. Хрущев навестил Н.Ф. Ватутина, найдя его “бодрым и с хорошим аппетитом”. Ватутин “охотно выпил вина и даже попросил водки”. Однако 2 апреля В.Н. Шамов сообщил – результаты анализов свидетельствуют о “быстро назревающей катастрофе”, сепсис несомненен (газовый сепсис?). В отчете “Развитие заболевания у раненого тов. Николаева (псевдоним Н.Ф. Ватутина. – Н.Л.)” отмечалось, что имеет место “тяжелое поражение организма, с септическим процессом раневого происхождения, приведшее к значительному угнетению и без того ослабленных функций организма”. Отмечалась “слабая сопротивляемость организма” 43‐летнего больного, продолжающееся образование возбудителями газовой инфекции в ране, что породило реальную угрозу для жизни больного. На 23 день лечения произошла вспышка септического процесса от инфекционного процесса в костно-мозговом канале верхнего отрезка бедренной кости. К лечению дополнительно привлекли профильных специалистов: доктора медицинских наук, бактериолога Покровского, специалиста по применению бактериофагов, доктора медицинских наук Кокина, зав. отделом гематологии Института академика А.А.Богомольца, профессора С.С. Юдина. Мнения хирургов разделились: профессора Гуревич и Ищенко считали ампутацию конечности бесперспективной, “и вообще положение безнадежным”, профессор В.Н. Шамов видел шанс на спасение в ампутации. Прилетевший в Киев главный хирург Красной Армии, генерал-полковник м/с, знаменитый профессор Н.Н. Бурденко положил конец дискуссиям: “выход из создавшегося положения вижу только в неотложной высокой ампутации правой ноги, несмотря на всю опасность этой операции”. Вмешательство решили провести в течение двух суток, без всякой гарантии дальнейшего нераспространения инфекции. К 4 апреля состояние больного оценивалось как “весьма тяжелое”, температура колебалась от 38,2 до 40,20 оС, нарастала сердечная слабость. Вечером 4 апреля Н. Хрущев испросил разрешения на рискованную операцию у И. Сталина. В известность поставили и супругу раненого Татьяну Романовну. Она просила Хрущева сделать все возможное для спасения мужа, не останавливаясь даже перед операцией, раз она может дать некоторые шансы. Н. Хрущев сообщил И. Сталину: “В 14.00 была произведена высокая ампутация бедра. Операцию больной перенес удовлетворительно. К концу дня больной постепенно выходит из состояния послеоперационного шока. Пульс колеблется в пределах 120–140, наполнение его улучшилось, синюхи нет, температура 37,6, появился аппетит, и больной поел”»…
Несмотря на операцию, сепсис продолжался. В области локтевых суставов появились новые гнойные очаги. 13 апреля Н. Бурденко принял решение хирургически вскрывать гнойники. На некоторое время раненому стало лучше. 14 апреля генерал армии Николай Ватутин написал последний свой в своей жизни документ, карандашную записку И. Сталину на бланке Председателя Совета Народных Комиссаров УССР: “Дела идут очень плохи. Бурденко меры принимает. Прошу кое-кого подстегнуть. Ватутин”.Что имел в виду Ватутин, мы не знаем, видимо, до последнего надеялся, что административное воздействие Сталина спасет ему жизнь. В этот день врачи констатировали: “Состояние больного прогрессивно ухудшается”, идет общая тяжелая интоксикация организма. В 1 час 40 минут 15 апреля группа медиков во главе с Н.Н. Бурденко письменно доложила Н. Хрущеву: “В 1.30 15 04 с.г. т. Ватутин скончался при явлениях нарастающей сердечной слабости и отека легких”…»
Словом, никаких тайн и загадок в смерти генерала армии Ватутина не может быть по определению. К его лечению были привлечены лучшие врачи того времени. Учитывая условия войны, все было организовано тогда достаточно оперативно. А значит, и обвинения Н.С. Хрущева в смерти полководца просто не выдерживают никакой критики.
Лучший истребитель
Если оглянуться на самолетный парк советских истребителей сорок первого, то И-16 и И-15 назвать иначе, как изжившими «старцами», невозможно. На них воевали, но многие летчики после боя не возвращались. Як-1 имел слабое вооружение. МиГ-3 в конце 1941‐го вообще был снят с производства. И хотя он был хорош на высоте от 4500, однако слабый двигатель подводил летчиков часто. ЛаГГ-3 вообще называли «гробом» из-за слабого двигателя, слабого вооружения и тяжелой конструкции. К множеству его недостатков добавлялось сваливание в штопор, из которого он выходил с большим трудом.
По оценке противника, «…к лету 1942 г. русские истребители, имея на вооружении современные типы самолетов, стали более уверенными в бою и соответственно менялась их тактика». И еще: «Слабое владение американскими и британскими самолетами не позволяло советским летчикам выжимать из них максимальные характеристики. Однако авиачасти, оснащенные истребителями Р-39 “Аэрокобра”, были серьезными противниками».
«Аэрокобра» появилась на фронте в мае 1942‐го. Всего их было поставлено по ленд-лизу из США более 5000. Воевать они начали в Заполярье, а затем уже на Кубани. Как подчеркивает Ю. Веселовский, «Главным недостатком “кобры”, была ее беззаветная любовь к штопору. А плоский штопор она полюбила настолько, что не желала из него выходить. Главная причина аварийности “кобр” в ВВС РККА был этот самый штопор. И еще, “кобра” не любила, когда пилот покидал ее с парашютом. Часто, при прыжке из машины, пилот попадал под удар стабилизатора и или травмировался, или погибал. Так получили травмы ног Герой Советского Союза Н.М. Искрин (май 1943) и Борис Глинка (июль 1944).
При перегрузках получало деформации и само хвостовое оперение».
Осенью 1942‐го на фронте появился Ла-5. Причем это был все тот же ЛаГГ-3, но уже с облегченной конструкцией, переделанным моторным отсеком и двумя пушками. Со слов Ю. Веселовского, «немцы, встретив его, окрестили “новой крысой”, за сходство с И-16. Они еще помнили, как И-16 горели в начале 1941 года. Асы Геринга расслабились, а послушный, легкий в управлении Ла-5 оказался опасным врагом. Мало того, что, как и ЛаГГ-3, он имел крепкую конструкцию и не разваливался после десятков прямых попаданий, так еще и маневренность вкупе со скоростью была высокая. Время виража 16,5—19 секунд, скорость перевалила за отметку 600. Да и зубастой оказалась русская крыса – две 20‐мм пушки ШВАК.
Як-9 по праву считался одним из лучших советских истребителей
Герой Советского Союза С. Горелов однажды после тяжелого боя вернулся на аэродром. После посадки, техники, осмотрев машину, вынесли вердикт: “Ремонту не подлежит”.
Еще одним главным достоинством Ла-5 во время пилотажа стало то, что он, как дисциплинированный солдат, не выполнял фигуру пилотажа “штопор” без прямого приказа пилота. А если уж штопорил, то выходил из него по первой команде. Теперь, с помощью “штопора”, можно было и уйти из-под огня.
Шок у люфтваффе после встреч с “новыми крысами” был настолько силен, что секретная директива Геринга запрещает атаковать Ла-5 без численного превосходства.
С тех пор эфир начали засорять непонятные слова: “Ахтунг! Ахтунг! Ин люфт ла-фюнф!!!”
(Внимание! Внимание! В воздухе ла-пять!!!)».
В 1942‐м на вооружение советских ВВС поступил Як-9, став закономерным продолжением истребителей Як-1 и Як-7. А с конструктивной точки зрения представлял собой дальнейшее развитие Як-7. «За основу был взят Як-7Б, который в 1942 г. по пилотажным качествам и в целом по комплексу боевых возможностей являлся лучшим в отечественных ВВС. Кардинальным изменениям подверглось его крыло, в конструкции которого применили металлический лонжерон, благодаря чему получили не только существенный выигрыш в весе, но и возможность увеличить объем топливных баков. Для большего облегчения самолета с него сняли один из двух (правый) крупнокалиберных пулеметов БС. При близкой к исходному варианту заправке топлива снижение взлетной массы достигло 175 кг. К тому моменту появилась новая модификация мотора – М-105ПФ, обладавшая большей мощностью по сравнению с М-105П, который устанавливали на ранние “Яки” и ЛаГГ-3. Опытный истребитель получил обозначение Як-7ДИ и 26 июня 1942 г. был передан на заводские испытания.
Благодаря возросшему запасу топлива, дальность полета Як-7ДИ оказалась почти вдвое больше, чем у Як-7Б, и при этом сохранились близкие скоростные и маневренные качества. При равном с предшественником запасе топлива Як-7ДИ обладал заметным превосходством в летных данных, в первую очередь в маневренности и скороподъемности. Благодаря пониженному гаргроту и новому фонарю кабины, на Як-7ДИ был обеспечен гораздо лучший обзор вверх-назад. Техника пилотирования нового истребителя стала даже чуть проще, чем Як-7Б. Оставшийся в наследство от двухместного Як-7УТИ свободный отсек за кабиной давал возможность переоборудовать истребитель в фоторазведчик. Самолет обладал еще одним важным достоинством – технологической преемственностью с серийным Як-7Б, что позволяло быстро наладить его массовый выпуск.