Именно по плану Генштаба, а значит плану Антонова, войскам 2‐го Прибалтийского фронта предстояло сковать силы 16‐й армии группы армий «Север» и не допустить переброски ее частей под Ленинград и Новгород. Далее фронту следовало нанести лобовой удар по Идрице, с выходом на Ригу. Однако М.М. Попов был категорически против сосредоточения усилий на Идрицком направлении. И трудно не согласиться с А.А. Поповым, двоюродным братом командующего фронтом, который разговаривал на эту тему с Маркианом Михайловичем, а потом написал: «Там были очень плотная оборона, подвижность резервов. Выполняя первую задачу, предложили, во избежание громадных потерь, менее глубокий удар на Новоржев, где можно было объединить усилия нескольких армий. И.В. Сталин с этим тогда согласился. Соединения фронта атаковали врага юго-западнее и севернее города Новосокольники. Девять дней и ночей не затихали бои, в результате которых захвачена была станция Насва, перерезана железнодорожная линия Новосокольники – Дно, и 18‐я армия, блокировавшая Ленинград, не только лишилась помощи со стороны 16‐й армии, но по этой дороге не могли поступать и подкрепления из резерва группы армий “Север”.
Эти успехи способствовали наступательным действиям Ленинградского и Волховского фронтов, начатые 14 января, которые привели к ликвидации блокады города на Неве, и их войска, ломая сопротивление, устремились к Луге, а затем к Псковско-Островскому укрепленному району и Нарве.
29 января войска 2‐го Прибалтийского фронта овладели крупным железнодорожным узлом и городом Новосокольники и продолжали бои в направлении Идрицы, однако в глубокий прорыв они не переросли, но создали реальную угрозу окружения левого крыла 16‐й армии, где южнее Старой Руссы перешла в наступление и 1‐я ударная армия фронта. Поэтому германское командование предприняло отход на широком фронте своевременно, незамеченное частью войск 2‐го Прибалтийского фронта. Запоздалое продвижение за отходящим врагом помешало энергичному преследованию и позволило ему занять заранее подготовленные рубежи.
В то же время по предложению первого заместителя начальника Генерального штаба генерала А.И. Антонова, Ставка предписала командованию фронта вернуться к ранее отвергнутому плану нанесения главного удара на Идрицу, с привлечением к этому уже и правого крыла 1‐го Прибалтийского фронта и вспомогательных ударов на Новоржев, Опочку и Остров.
После такого решения командующий фронтом М.М. Попов уже не находил взаимопонимания с Генеральным штабом /с Антоновым/ и обязан был выполнить волю Ставки, хотя и отчетливо представлял себе, чего будут стоить эти бои. Они принесут ничем не оправданную гибель множества людей! Но не выполнить эту волю Ставки он не мог. Приказ – есть приказ!»
Летом 1944 года под Нарвой Маркиан Михайлович, еще по свежим следам, поведает своим родственникам историю своего смещения. Описывая ее, Антонин Александрович Попов вспомнит все до деталей: «Маркиан Михайлович целенаправленно акцентировал внимание на таких фактах и частностях, когда менялся взгляд на всю ситуацию. Это прежде всего относится к характеристике генерала А.И. Антонова. По его словам, это очень умный, крайне осторожный человек, обладающий эрудицией и высокой общей и военной культурой, с сильно развитым самолюбием; недопускающий критику в адрес Генштаба. Сказал о близости его к Сталину – почти то же самое, что позднее скажет выдающийся авиаконструктор, Герой Советского Союза генерал-полковник А.С. Яковлев, хорошо знавший “кухню” правительственного олимпа. “Антонов был очень близок к Сталину, который считался с его мнением, питал к нему явную симпатию и доверие, проводил вдвоем с ним долгие часы, обсуждая положение на фронтах, планировал будущие операции”.
Отсюда становится ясным, почему Антонов “переиграл” (по выражению Маркиана) план Военного Совета фронта, в свое время одобренного Сталиным. И далее. Оказывается, Попов после начавшего малорезультативного апрельского наступления имел крупный разговор с Антоновым: “Я сказал ему, что успеха можно добиться только при обходном, севернее Идрицы, наступлении, при одновременной поддержке с юга армий Баграмяна и действий Говорова на Псковско-Островском направлении”. Это было уже принципиальное расхождение, порочащее замысел Генштаба и диктовавшее новый подход к решению проблемы освобождения Прибалтики. Позднее стало известно, что Генштаб работал над этой проблемой, исправляя допущенную ошибку, 18 апреля создал 3‐й Прибалтийский фронт. Нелады с Антоновым и предвзятые высказывания члена Военного Совета Булганина, бывшего председателя Совнаркома РСФСР, подлили масла в огонь! “Не виноват, – продолжал он, – а в вину ставят мне ошибки другого. Отход части армий противника на участке 1‐й ударной армии генерала Короткова не был замечен его разведкой, утверждают же – войсками 2‐го Прибалтийского фронта. – Тень… на весь фронт, значит, виноват Попов! Хотя в условиях лесисто-болотистой местности концентрация их в армейских подвижных группах была более чем разумным актом. Мне-то эти места с детства знакомы.
Антонов обвинил меня в том, что, якобы обладая превосходством в силах над противником, я не выполнил задач, поставленных Ставкой. В действительности только одну: не захватил Идрицу, но в этом повинен Генштаб, сам Антонов. В дивизиях тогда едва насчитывалось по 2–3 тысячи человек – какое уж тут превосходство!»
В конце разговора, поясняя причины неудачи на Идрицком направлении, Маркиан Михайлович сказал: «Я захватил Новоржев, в районе Пундровки, помните такую деревеньку по дороге на Пушкинские горы, немцы меня остановили. Правда, пожертвовав двумя-тремя дивизиями, можно было их оборону прорвать, но на эти жертвы я не пошел».
Центральная фигура «власовского движения»
Осенью 1942 года в Берлинском лагере для военнопленных всех национальностей на Шлиффенуфер, 7, в форме батальонного комиссара появлялся человек, называвший себя Зыковым. Всякий раз, посещая новую камеру, Милетий Александрович (именно так он себя называл) всегда рассказывал одну и ту же историю, а через день – два буквально исчезал.
«Появился он у нас при обстоятельствах несколько таинственных, – вспоминал член НТС А.С. Казанцев. – Его привезли с передовой линии фронта откуда-то из-под Ростова, на самолете. Перешел он к немцам добровольно и назвал себя комиссаром батальона. Потом, гораздо позднее, рассказывал мне, что был на самом деле комиссаром дивизии и чуть ли даже не корпуса. Я не уверен, что и это было точно, но во всяком случае во всем знакомом мне подсоветском мире, оказавшемся с этой стороны, я не встречал человека такого масштаба, таких способностей, каким был он. Общее убеждение было, не знаю, насколько оно верно, что он был евреем. Может быть, это, в конце концов, послужило причиной его гибели.
На следующий день после приезда он решил написать брошюру о советской экономике, что и было им сделано в течение нескольких дней. Написана она была так, как мог написать только очень крупный специалист по этим вопросам. Прогнозы его потом не оправдались (брошюра называлась «Неминуемый крах советской экономики») только потому, что он не смог предвидеть размеров американской помощи Советскому Союзу. Я часто заходил к нему во время работы, он писал ее до последней буквы без единой строчки пособий, без справочника. От первого до последнего слова по памяти.
Милетий Зыков (второй справа) среди сослуживцев-власовцев
Брошюра была закончена в несколько дней. Написана она была блестяще. О сложной технологии производства цветных металлов, о возможностях десятков, незнакомых многим и советским гражданам даже по имени, фабрик и заводов Зыков писал как крупный специалист. О распределении сырья, о способах его переработки писал как геолог. О работе транспорта, об использовании каналов и железных дорог – как путеец. Специалисты по всем этим вопросам могли соглашаться или не соглашаться с его выводами, но что работа была написана с большим знанием дела – признавали все.
Как журналист он поразил меня еще больше. Ничего подобного я не видел в жизни».
Другой очевидец, главный летописец и архивариус «власовского движения» В. Поздняков, так описал прибытие Зыкова в лагерь: «Прежде всего следует отметить, что военнопленный носил знаки различия “батальонного комиссара” и красная звезда политработника не была спорота. Обмундирование выглядело непоношенным и даже не помятым. Офицерские хромовые сапоги были начищены. Военнопленный был побрит и не был истощен, следовательно, в плену находился недолго. Никаких вещей у него не было, даже шинели. На вид ему можно было дать не более 35 лет…
Твердая походка, но без особой военной выправки, показывала, что З. не был кадровым командиром…
Батальонный комиссар представился нам как Мелетий Александрович Зыков. Он сказал, что только несколько дней тому назад попал в плен на ростовском направлении и прибыл сегодня в Берлин на самолете. Ни в каких лагерях военнопленных он не был. Привезли его в Берлин по распоряжению Геббельса и завтра он должен быть у него. Зачем его вызвал Геббельс – он не знает.
О своем прошлом 3. тогда рассказал очень немного. Упомянул, что работал в редакции газеты “Известия”, в 1937 г. был арестован и сослан. В 1941 г. реабилитирован, восстановлен в партии, аттестован на звание “батальонного комиссара” и назначен заместителем военного комиссара стрелковой дивизии, в качестве какового и попал в плен…
На другой день майор А. рассказал мне про уход З. Рано утром, когда мы еще спали, пришел немецкий фельдфебель и, подойдя к койке З., начал его будить. Тот спросонок вскочил и на своем ломаном немецком языке стал объяснять фельдфебелю, что он не пленный, а перебежчик и имеет соответствующий “аусвайс”. Через минуту, придя в себя, З. оделся и спокойно прошел через комнату майора А. вслед за фельдфебелем. Больше мы З… не видели».
Не менее любопытно свидетельство батальонного комиссара Чугунова Якова Абрамовича в «Объяснительной записке о пребывании в плену», датированной 29 июля 1943 года: «16.7. я был доставлен в Берлин в гестапо. При обыске в комендатуре у меня обнаружили орденскую книжку, за что после избиения посадили в одиночную камеру. Через месяц в мою камеру привели ст. политрука Зыкова Милетия Александровича, который, по его словам, якобы сдался в плен сам. Зыков рассказал мне свое прошлое, что он как будто шурин Бубнова и в одно время работал зам. редактора газеты “Известия”, а затем якобы 5 лет находился в ссылке как оппозиционер. Последнее время он будто бы работал директором одной из текстильных фабрик и в марте 1942 г. был призван на фронт… Этот Зыков стал предлагать мне работать в газете для военнопленных, которую, по его словам, ему должны были на днях поручить редактировать.