Например, в своем дневнике командир эскадрильи 90‐го гвардейского штурмового авиаполка, Герой Советского Союза, гвардии капитан Тимофей Сергеевич Лядский (1913 г.р.) в мае 1945‐го сделал всего одну запись:
«8.05.45 г. Атаковали вдогонку автотранспорт северо-западнее г. Знаймо: уходил на запад. Но, честно говоря, уже было не до атаки. На подлете к цели с командного пункта передали: “Лядский, завтра война окончится!” Вернулся из полета и начал делиться со всеми этой радостной новостью».
Старшина роты автоматчиков 1107‐го стрелкового полка 325‐й стрелковой дивизии старшина Виктор Викторович Оленев (1920 г.р.) в дневнике писал:
«3 мая…
Прорыв 12 немецких танков, кошмарная ночь. Сейчас утро, приходят немцы с белыми флагами – сдаются, часть прорвалась к союзникам.
Известие о смерти Гитлера – 11.35 дня.
Больше тысячи немцев захватили сейчас в плен. Длиннейший строй по четыре человека, раненых тут же перевязывают немецкие санитары, попадаются женщины. Большинство пленных с мешками, многие без шапок. Шагают мимо, понурив головы, грязные, небритые, побежденные победители мира. Сейчас приехали на легковой автомашине парламентеры – майор и капитан с предложением сдать в плен больше тысячи солдат.
Военные дневники имеют особую ценность, как редкие источники, содержащие уникальнейшую информацию о повседневной жизни фронтовиков
4 мая…
Немцы ходят по всем дорогам и ищут, кому бы сдаться. Никто их не сопровождает. Одни идут из Берлина, другие в Берлин. Вот и сейчас мимо проходит колонна, усталые, голодные, понурили головы. Впереди несут на палке белую тряпку – знак сдачи. Тут же и офицеры и солдаты идут сами, организованно, молча, даже жалко делается, когда они смотрят голодными глазами в окна домов, их родных домов, где расположились мы. Идут озябшие, небритые, никому не нужные и сдаются, а брать никто не берет. Наши солдаты проходят мимо.
9 мая…
Сегодня ночью проснулся от громких криков "ура! " Оказывается, это замкомандира полка по политчасти, майор Завдеев, ст. лейтенант Корлицкий и капитан Федоров узнали об официальном объявлении конца войны и пришли нам сказать. Утром митинг. Потом ездил в Бранденбург на автомашине за 40 км. По дорогам непрерывной вереницей двигаются французы, итальянцы, испанцы, поляки, русские со скарбом на повозках, с детьми».
Из пожелтевшего трофейного блокнота командира орудия 1‐го танкового батальона 3‐й гвардейской танковой бригады гвардии сержанта Ивана Сергеевича Панарина (1918 г.р.):
«1 мая. После обеда мы догнали своих. В честь праздника нам дали бутылку рому, хороший обед. Мы выпили, закусили. Наши машины, оставшиеся в 3‐м батальоне, передали 2‐му батальону. Заправив машину, мы поехали вперед. 18‐я бригада шла впереди, мы ехали по шоссе, навстречу нам тянулись большие колонны немецких солдат с белыми повязками на левых рукавах, их даже никто и не конвоировал, они сами искали, кому сдаться в плен. Также много тянулось гражданских повозок, которые удирали на запад, а их догнали наши танки, и теперь они возвращались домой, положение у них было безвыходное. Они хотели сдаться в плен англичанам или американцам, они были так напуганы своей пропагандой, что русские не люди, а звери с хвостом и рогами, все черные, подобно чертям, говорить не умеют, кушают овес, как кони, и т. д. Немцы все были в панике, не знали, чьи войска, спрашивают у нас: “Американ? Англис?”. Мы отвечаем: “Никс, руссиш!”. Они недоумевают, почему же у нас нет рогов и хвостов и говорим, даже некоторые по-ихнему, и зубы белые, а не черные. Поняв, что русские такие же люди, они стали веселей – и выражение лиц, и поведение. Они понимали, что мы пришли только потому, что они сами в 1941 году нарушили наш покой, и они все обиды и вообще все принесенные нами страдания признавали должными. Может быть, это внешне, но это так. В небольшом селе мы остановились ночевать, расположились в саду. Кругом цвели яблони, вишни, разные цветы, всевозможные ягоды. Настроение было чертовски хорошее, я что-то предчувствовал, было очень тихо, даже ни одного выстрела не было слышно.
2 мая. Утром нам дан приказ: “Вперед! И занять город Росток”. Мы ехали по шоссе. Изредка встанем, сделаем два-три выстрела по дому, стоящему справа или слева от шоссе за несколько сотен метров, – и дальше. Скоро показался город Росток. Мы видим, как на станцию прибывают эшелоны и со станции отходят наши ИС и Т-34. Стали обстреливать станцию, она скоро загорелась. Мы вошли в Росток. Ехали около станции: горели постройки, вагоны, и вдруг раздался взрыв – это взорвался эшелон, груженный бомбами, осколки прилетели даже на трансмиссию нашей машины, и овеяло таким дымом и пылью, что ничего не было видно. Мы ехали по улице, Федя дал больше хода. На улицах Ростока висели на каждом доме белые и красные флаги. Население забило все улицы, нам на машину бросали сигары, сигареты, конфеты, печенье. Мы проскочили на окраину Ростока и встали в оборону. Постояли немного: нас, две машины, послали километров за десять в город Кляйнхац, где мы встали в оборону на окраине города. Наших войск еще не было, мы вошли первые. Город тоже был полон немецких граждан и увешан нашими флагами и немецкими без свастики. Нам надавали вина, пива, сигар, печенья. Мы встали недалеко от моря, возле одного дома в порту. На море дымили немецкие пароходы, их было много. Они по нам не стреляли, и мы по ним тоже. В доме находилась одна старушка немка да русский парень с женой, они поженились в Германии. Они калининские, она, кажется, белоруска, интересная молодая женщина с ребенком, ей было лет двадцать, и ребенку два года, очень он был забавен. Она нам приготовила ужин. Муж ее, Гришка, залез в танк Петрова, наслаждался там водкой с экипажем. Мы все были навеселе, Федя тоже, кажется, выпивал с Семеновым, а Гришка ушел искать фрау. Я остался один с этой женщиной, звали ее Валя. Она ушла в другую комнату, где спал ее сын, и пригласила меня под предлогом, что она боится. Я зашел с ней туда, она меня спрашивала: что теперь наши сделают с ней в России, что сделают с мужем? Я ее успокаивал, что ничего: мужа могут не отпустить, взять в армию, а вас отправят домой и т. д. Гришки не было долго, потом они пришли. Как она говорила, муж ее ревнив, но он был пьян, и мы пошли – он, Семенов и я – по домам, достали кое-что. Немцев, бедных, перепугали, они нас в каждом доме угощали вином. Было уже час ночи или больше, а потом мы пошли в гостиницу, где, оказывается, находился и Гришка, но мы его не нашли, он пировал с русскими девчатами. В гостинице много было всевозможных закусок и выпивок, во всех комнатах горели электролампочки. Мы по ним стреляли из пистолетов. Семенов нашел в одной из комнат немку и остался с ней ночевать, а я пошел к машинам. Возле машин не было никого: все были пьяные.
3 мая. Утром похмелились, ребята разошлись кто куда. Я остался с Валей, она просила, чтобы я не уходил. Ребята понапивались, отобрали легковые машины у немцев и катались по городу с немками и русскими девчатами. Под вечер ребята собрались. Мы с Гришкой пошли в одно имение к помещику, отобрали двое часов, штук сто (целую корзину) яиц и направились к машинам. Но вдруг нам навстречу попадается один старшина с отарой русских девчат, все пьяные, они его вели, чтобы он при них застрелил того помещика, у которого они работали, за то, что тот над ними издевался. У них было вино, нас угостили изрядно, и мы пошли с ними. Старшина хотел застрелить помещика в доме, но я предложил увести, чтобы семья не видела. Захватив этого кабана с собой, пришли в барак, где жили его рабочие. Они нас обступили – русские, поляки, французы, чехи, итальянцы, бельгийцы, – и каждый жаловался на плохое отношение к ним. Старшина сделал выстрел, но легко ранил, помещик только крикнул и продолжал стоять. Я из пистолета произвел выстрел в большой его живот, и он упал, как сноп, продолжая ворошиться. Гришка очередью из автомата добил его. Скоро мы увидали, как по шоссе пошли наши танки. Я понял, что машина наша ушла на другое место, все мы пошли к машине, но ее уже там не было. Я пошел искать. В городе были самоходки, а наших танков не было, я ночевал с артиллеристами.
5 мая. Прибыли американские и английские войска с фотоаппаратами. Нас сфотографировали. По-русски не знают. Накручивая усы себе, кричат: “Шталин! Шталин!” Был парад, то есть митинг, а после угощенье в честь соединения с союзниками. Относились друг к другу очень дружелюбно.
6 мая. Я поехал на попутной машине искать свою часть по указкам, приехал в тылы 3‐го батальона. Оттуда Пихтин направлялся в батальон, он почему-то остался в тылах: кажется, било масло на танке. Много было отставших танкистов, которые ехали в батальон, я поехал с ними. Проехав километров десять, остановились ночевать в городе Гюстров. Расположились в доме, где проживали шесть немок. Мы натащили курей, сготовили ужин, а после ночевали ночь.
9 мая. Узнали о капитуляции Германии утром, был митинг. Мы сделали артиллерийский салют, а в обед состоялся праздничный стол. С тем и началась мирная жизнь».
Кто пленил генерала Власова?
О том, как произошло пленение Власова, достаточно подробно изложено в секретной справке начальника 4 отдела (работа на стороне противника для выявления агентов, забрасываемых в части Красной армии) ГУКР «СМЕРШ» НКО СССР генерал-майора Г.В.Утехина (1906–1987): «Командующий 1‐м Украинским фронтом Маршал Советского Союза Конев и члены Военного совета фронта Крайнюков и Петров № 13857/ш от 15.5.45 г. донесли Верховному Главнокомандующему Маршалу Советского Союза тов. Сталину следующие обстоятельства захвата изменника Родины Власова.
12.5 с/г командир мотострелкового б-на 162 т. бр. 25 т. к. капитан Якушов Михаил Иванович получил приказ командира бригады полковника Мищенко задержать части власовской дивизии генерала Буняченко, которые, по данным разведки, находились в районе Катовицы, в 40 км ю-в г. Пильзен и стремились выйти в расположение американских войск.